По прозвищу Святой. Книга третья

Глава двадцать вторая

Лагерь оказался оставлен, как это и должно было быть. Однако следов немцев Максим не обнаружил. То ли не успели, то ли пока не прознали.

Зато в тайнике, оборудованном в стене землянки, нашлось искомое.

Две банки тушёнки, десяток сухарей, завёрнутых в промасленную бумагу, килограммовый пакет с гречневой крупой, пачка чая, соль в пустом спичечном коробке, спички и даже плитка шоколада из НЗ. Здесь же лежало две картонные коробки с винтовочными патронами — по четыре обоймы в каждой. Итого: сорок патронов. Значит, с теми шестью, что в магазине, сорок шесть. Можно жить.

Так же имелась жестяная коробка с принадлежностями для чистки оружия и пустой вещмешок.

Огня Максим разжигать не стал. Почистил винтовку, убрал один патрон из магазина и добавил пять из новой обоймы, чтобы магазин был полон.

Собрал вещмешок, уничтожил малейшие следы своего пребывания, встал на лыжи и скрылся в лесу. Ему предстояло пройти по снегу около двадцати километров.

К санному тракту, соединявшему три небольшие деревни: Большое Любилово, Малое Любилово, Подолешье и село покрупнее — Новая Слобода, он вышел к обеду. Сразу за трактом протекала река Протва, ныне замёрзшая, и начинался густой и обширный лес.

В этом лесу, в заранее определённом месте, Ян Кос и Ровшан Каримов и должны были разбить лагерь.

Тракт пересекал язык леса шириной не менее километра, который затем расширялся и обрывался уже на правом берегу Протвы.

Максим намеревался пересечь тракт, затем незаметно перебраться по льду на левый берег и скрыться в лесу.

Однако ему помешали.

Сначала он услышал звяканье колокольчика, затем скрип полозьев и лошадиное фырканье, а затем женский крик-причитание:

— Ироды! Ироды проклятые! Хоть лошадь верните. Каштанку мою! Хоть что-нибудь… Последнее забрали, ироды! Креста на вас нет! Чем я деток кормить буду!

Оглядевшись по сторонам, Максим заметил удобный бурелом сразу из трёх, поваленных ветром и засыпанный снегом деревьев и нырнул под его защиту.

Спрятался, снял лыжи и винтовку, приник к естественной смотровой щели между стволами.

Из-за поворота показалась невысокая коренастая гнедая лошадка. Лошадка тащила гружёные сани. В санях, нахохлившись, сидели двое немецких солдат. Один правил лошадью. Второй, с винтовкой на коленях, сидел сбоку, свесив ноги с саней, и курил сигарету.

За лошадкой бежала простоволосая женщина средних лет в какой-то старой вылезшей шубе нараспашку, вязаной кофте, чёрной суконной юбке и валенках.

За женщиной, отставая от неё на пару десятков метров, бежала девочка лет шести в коричневатом пальтишке, валенках с головой, неумело замотанной в пуховый платок.

— Баба! — кричала девочка. — Баба, вернись!

«Да что ж такое, — подумал Максим. — Сплошные бабушки и прабабушки. Ни одного деда. Не говоря уже про отцов и матерей».

Лошадка, потряхивая гривой и звеня колокольчиком, шла не слишком быстро, и женщина за ней поспевала. Пока поспевала.

В мешках, гружёных на сани, шевелилась какая-то живность, раздавалось кудахтатье и повизгивание.

Куры и поросёнок, определил Максим. Всё ясно. Продовольственная команда. Ограбили окрестные деревеньки, теперь везут добычу к себе. Возможно, в Новую слободу. Если там, конечно, есть гарнизон. Ну, или ещё куда-нибудь. Вот и пусть везут, ему сейчас вмешиваться в эту ситуацию не резон. Женщину жалко, несомненно, но как-нибудь выживет. Недолго до прихода наших осталось.

— Ироды!!! — женщина неожиданно прибавила ходу, догнала сани, вцепилась в них. — Отдайте лошадку, поросёнка отдайте! Каштанка, Каштанка, тпру-у!

Немец натянул вожжи.

Лошадка остановилась.

— Sie hat michsatt, Gotthard [1], — услышал Максим.

— Was schlagen Sievor? [2] — отозвался второй — тот, который курил.

— Töte sie[3], — приказал немец-возница.

— Почему я? — спросил курильщик. Разумеется, по-немецки.

— Потому что я старший.

— Уно, давай я ей просто прикладом в лоб дам? Она упадёт и отстанет. Вместе с ребёнком.

— Тебе жалко эту русскую бабу?

— Я католик, Уно. Одно дело убивать русских солдат, большевиков и жидов и совсем другое — женщин и детей.

— Наш фюрер не одобряет католиков.

— Это ты как лютеранин говоришь.

— Это я говорю, как истинный ариец. Нация выше религии.

— Между прочим, наш фюрер тоже католик. Это факт. Он в католической семье воспитывался.

Пауза.

— Дурак ты, Готтхард, — наконец, сказал лютеранин и ариец Уно. — Дурак и слюнтяй. Так и проходишь всю войну в простых стрелках. Подержи вожжи.

Готтхард бросил сигарету, пересел, взял вожжи.

Уно, поднялся в санях, снял с плеча винтовку, передёрнул затвор, прицелился в женщину:

— Zurück, oder ich schieße! [4]

Девочка добежала до саней, вцепилась в шубу женщины.

— Баба, баба, пойдём домой! Пойдём домой, баба! — она плакала и кричала.

— Не уйду! — глаза женщины грели безумием. — Не пущу! Стреляй, гад! В нас обоих стреляй! Всё равно нам подыхать!

Она подхватила девочку на руки, та крепко обняла её за шею.

— Zurück zähle ichbis drei, — голос немца был холоден, словно лёд наПротве. — Eins, zwei…[5]

Максим видел, как его палец начал выбирать свободный ход спускового крючка.

Ждать дольше было нельзя.

Бах! — в морозном воздухе выстрел хлестнул, словно плеть.

От Максима до саней было не более двадцати метров.

Да он бы и с пятидесяти не промазал.

Пуля пробила голову Уно и толкнула его с саней. Истинный ариец выронил винтовку и мешком свалился на тракт. Только сапоги мелькнули.

Католик Готтхард не успел почти ничего. Лишь испуганно повернул голову на звук выстрела.

Максим нажал на спусковой крючок второй раз.

Бах!

Он видел, как пуля вошла немцу точно в лоб, и алые брызги фонтанчиком выплеснувшиеся из затылка.

Женщина с девочкой на руках замерла, не шевелясь, крепко прижимая к себе внучку.

Максим выскочил из-за бурелома и, не убирая винтовку от плеча, двинулся к саням, готовый выстрелить в любую секунду.

Интересно, что лошадка практически не отреагировала на стрельбу. Только переступила ногами, тряхнула головой и фыркнула.

Оба солдата были мертвы. Максим убедился в этом, повернулся к женщине.

— Всё, — сказал успокаивающе. — Всё кончилось. Меня Николай зовут. Вас как?

— Ма-мария, — прошептала женщина.

— Надо же, как мою маму, — улыбнулся Максим. — Ничего не бойтесь, Мария. Отвечайте быстро и по существу. Эта ваша лошадь, сани и всё, что в санях?

— Лошадь моя, Каштанка, сани тоже. В санях поросёнок в мешке, куры, картошка, капуста, морковка… Что-то моё, что-то соседей, Степаныча и Ленки. Нас трое во всём Подолешье осталось…

— Стоп, дальше ненадо. Немцы пешком пришли?

— На мотоцикле приехали. Он сломался, не заводился. Они его бросили, Каштанку забрали с санями.

— Откуда они, из Новой слободы?

— Нет, — помотала головой Мария и поставила девочку на ноги. Та продолжала держаться за бабушку, поглядывая на Максима светло-серыми глазами. — В Новой слободе немцев нет. С Угодского они.

— Угодское, — повторил Максим. — Это что?

— Село Угодский завод [6]. Большое, там, за Протвой, — она показала рукой на север. — Вёрст восемь отсюда. Так вы не из отряда?

— Какого отряда?

— Партизанского. Месяц назад в Угодском и по всей округе партизаны хозяйничали. Потом их немцы… — она осеклась. — Я думала, вы из них, из партизан.

— Нет, — покачал головой Максим. — Но я свой.

Решение пришло быстро.

— Где, говорите, мотоцикл остался?

— У меня во дворе. Бросили они его.

— Далеко отсюда?

— С полверсты.

— Поехали.

Трупы солдат Максим оттащил за бурелом — туда, где совсем недавно прятался сам, забросал ветками.Затёр и забросал снегом пятна крови. Сойдёт. Вряд ли немцы появятся здесь в ближайшие несколько часов. Что до местных, то, судя, по следам, по тракту ездили не часто. Как вообще эти двое рискнули поехать сюда на мотоцикле, загадка. Смелые немцы. Или голодные. В любом случае, ни смелость, ни еда им теперь ни к чему.

Лошадка Каштанка с явным удовольствием повернула домой, и вскоре они были у дома Марии.

Максим обошёл кругом мотоцикл с коляской.

На вид абсолютно целый всё тот же Zündapp KS-750.

Ну-ка, попробуем.

Максим проверил топливный кран (он был включён, топливо из бака поступало), сел за руль. Поставил левую ногу на стартёр, чуть его опустил и затем резко нажал. Двигатель чихнул, но не завёлся.

Ещё разок.

А вот теперь завёлся. Совсем другое дело. И что это было, почему раньше не заводился? Хрен его знает, даже разбираться с этим не хочу. Будем считать, кости так выпали.

— Мария! — позвал он.

— Я здесь, — Мария подошла.

— В сарае хватит места, чтобы мотоцикл спрятать?

— Хватит… — растерянно ответила женщина. — А… зачем?

— Этого вам знать не нужно. Собирайтесь и уезжайте. Есть куда?

Мария коротко задумалась.

— Сестра старшая в Хрусталях, — сообщила.

— Далеко?

— Вёрст двадцать. Она давно звала к себе, вместе легче, я всё не ехала.

— Теперь езжайте. Прямо сегодня, сейчас. Соседи ваши тоже пусть уезжают.

— Это из-за немцев?

— Из-за них. Если, на дай бог, конечно, попадётесь, рассказывайте всё, как было. Ничего не скрывайте. Да, скажете, что всё это сделал Призрак. Так, мол, он себя называл.

— Призрак… — повторила Мария. — Для немцев ты, может, и Призрак, а для нас — самый настоящий Святой. Убил бы нас с внучкой немчура проклятый, если бы не ты.

Она подошла, обняла Максима, всхлипнула:

— Господи, сыночек, спасибо тебе.

— Всё-всё, — сказал Максим, садясь на мотоцикл. — Да, ещё одно, самое главное. Знайте, что наши скоро придут. Недолго ждать осталось, сразу после Нового года.

— К Рождеству? — спросила Мария.

— К Рождеству, — подтвердил Максим. — Или даже немного раньше. Так и сестре скажите.

Мария перекрестилась, затем перекрестила Максима.

— Ангела-хранителя тебе, — сказала. — Век тебя с внучкой не забудем, будем Бога молить.

Максим кивнул, включил передачу, подогнал мотоцикл к сараю. Закатил его внутрь, закрыл дверь. Надо бы, конечно, спрятать получше, но времени нет. Так что понадеемся на наше родное русское авось.

Встал на лыжи и пошёл со двора к реке.

На правом берегу Протвы, уже входя в лес, обернулся. Было тихо. Над замёрзшей рекой, заснеженными деревьями и полями, над всей землёй висело низкое зимнее солнце.

Новый лагерь Коса и Каримова он обнаружил ещё засветло, точно в том месте, о котором они и договаривались. Чтобы не попасть под пулю, трижды свистнул, прячась за деревьями. Услышал ответный свист и пошёл к палатке. Навстречу выбежал Янек, а следом показался и Ровшан.

— Товарищ командир! — в голосе поляка звучала неприкрытая радость. — Жив!

Обнялись.

— А где ребята? — Ян даже заглянул за спину Максима, проверяя, не идут ли за ним остальные.

Максим знал, где ребята, но сказать об этом Яну не мог. Нужно было импровизировать.

— Не знаю. Надеюсь, что живы, но, если честно надежды на это мало.

В палатке было довольно тепло. Максим сел на спальник, по-турецки скрестив ноги. Снял масхалат, шапку, расстегнул полушубок.

— Пожрать есть что-нибудь? — спросил.

— Каша с тушенкой. Ещё тёплая, — Ян взял с печки котелок, подал.

— Сами-то ели?

— Недавно.

Гречка с тушёным мясом и сухарь. Что может быть лучше, когда человек голоден? Организм явно восстанавливается бешеными темпами, и это хорошо. Максим отправлял в рот ложку за ложкой, одновременно рассказывая о том, что случилось за последние двое суток.

Много времени рассказ не занял.

Очнулся под еловым выворотнем. Ранение в голову. Рядом винтовка и лыжи. Никого нет. Последнее, что помнит — выстрел с дрезины.

— Даже не знаю, взорвали эшелон или нет, — признался он. — Я обыскал тот пригорок с берёзами, — вот здесь немного пришлось приврать. — И вокруг пошарил, как следует. Судя по следам, которые удалось найти, отстреливались трое. Кто именно — не знаю. Немцы их окружили. Так что, думаю, они в плену.

— Трупов нет? — догадался Кос.

— Да. Не стали бы фрицы забирать трупы русских диверсантов или партизан. Обыскали и бросили. Даже хоронить бы не стали. Хотя… — он задумался. — Хрен его знает. Мог быть у них приказ и забрать трупы. Для опознания.

— А кровь? — спросил Каримов. — Кровь была?

Максим отрицательно покачал головой.

— Нет крови — нет мёртвых, — уверенно сказал самаркандец. — Живы они. В плену, да. Но — живы. Ничего. Мы тоже были в плену.

— Да и я там побывал, — сказал Максим.

— Не поверишь, я тоже, — признался Кос.

— Когда это ты успел? — удивился Максим.

— В Испании, у франкистов.

— И как?

— Звери, — коротко ответил поляк. — Все фашисты и наци — звери. Но мне удалось бежать.

Котелок опустел.

— Чаю? — спросил Ровшан Каримов.

— Можно, — согласился Максим. — Чаю и сразу уходим. Надо сменить дислокацию.

— Это понятно, — сказал Кос. — А потом что?

— Потом будем думать, — сказал Максим. — Ян, ты с командованием связывался?

— Нет, — вздохнул радист. — Рация, курва, сдохла.

— Питание?

— Лампы накрылись.

— А запасные?

— Запасные и накрылись.

Максим почесал в затылке.

— Ладно, — сказал. — Хреново, но не смертельно. Будем действовать самостоятельно. Самостоятельно и очень быстро.

Ян оказался чертовски предусмотрительным. Когда они с Каримовым уходили из землянки, то прихватили не только всё самое необходимое, но и несколько комплектов немецкой формы, включая форму обер-лейтенанта, которая так выручила Максима в Вязьме. А также трофейное оружие.

— Ну, вы молодцы, — восхитился Максим, когда узнал об этом. — Думал, бросили. Закопали где-то в снегу.

— Как можно, — сказал Кос. — Я чувствовал, что пригодится.

— На санях тащили? — догадался Максим.

— Ну не на себе же.

— Молодцы, — повторил Максим. — Просто молодцы, — он посмотрел на часы. — Так, половина четвёртого, уже смеркается…. Скажи мне, Ян, что самое главное в нашей работе, когдавремя поджимает, а чёткого плана нет, потому что информации не хватает?

— Наглость, — уверенно ответил радист. — Помню как-то под Гвадалахарой мы вошли в село занятое франкистами под видом наваррцев из «Рекете» [7]. Причём по-испански кое-какговорили только я и наш командир, а из их формы на нас были только трофейный красные береты с золотой кисточкой и белые повязки с бургундским крестом [8]. И то не на всех.

— И что, получилось? — заинтересованно спросил Максим.

— Ещё как. Село мы взяли почти без потерь.

— Значит, наглость, — сказал Максим. — Ты прав. В моём беспризорном детстве мы говорили, что наглость — второе счастье.

Кос засмеялся.

— А первое что? — спросил Каримов. Он уже погасил печку, собрал продукты и теперь сворачивал спальные мешки.

— Не что, а для кого, — сказал Максим. — Наглость — второе счастье для того, у кого нет первого. То есть, нормального человеческого счастья. Откуда ему взяться у беспризорника?

— Есть ещё вторая вещь в нашем деле, не менее важная, чем наглость, — сказал поляк.

— Вовремя смыться? — засмеялся Максим.

— Это третья. Здоровье. Дай-ка, командир, я твою рану посмотрю.

— Нормально там всё заживает.

— Может, и нормально, но обработать и перевязать надо.

— Давай, смотри. Только недолго.

Радист, который после самого Максима лучше всех разбирался в первой помощи при ранениях, размотал бинт, осмотрел рану.

— Никогда бы не поверил, что это случилось позавчера, — сказал он, покачав головой.

— А когда? — поинтересовался Максим.

— Дней десять, может, больше. Сама рана затянулась уже, воспаление почти спало. Голова болит?

— Почти нет. Я же говорю, на мне всё, как на собаке заживает. Даже лучше.

— Но повязку снимать рано.

— Как скажешь.

Ян обработал рану, наложил новый бинт, оглядел дело рук своих.

— Ну вот, — сказал удовлетворённо. — Теперь можно смываться.

Через пятнадцать минут от лагеря остался только примятый снег в желтоватых пятнах по краям, разбросанный лапник, да кучка золы из печки. Стараясь держаться одной лыжни, трое оставшихся «призраков» скрылись в лесу.

Шли ходко, по лыжне, которую уже проложил Максим. Через сорок минут, найдя подходящее место на берегу реки Клёнка, спрятали сани с палаткой, частью снаряжением и оружия, замаскировали и пошли дальше.

[1] Она мне надоела, Готтхард (нем.)

[2] Что ты предлагаешь? (нем.)

[3] Убей её. (нем.)

[4] Назад, или я буду стрелять! (нем.)

[5] Назад, считаю до трёх. Раз, два… (нем.)

[6] Ныне город Жуков.

[7] Самые боеспособные части испанских националистов.

[8] Красный зубчатый крест св. Андрея, покровител

я Бургундии.