По прозвищу Святой. Книга третья

Глава восемнадцатая

Бегом они обогнули станцию с юга, снова пересекли железнодорожные пути, и вернулись в город.

Как раз к тому моменту, когда первая волна СБ зашла на круг, и вниз посыпались бомбы.

Затявкали зенитки.

В небе вспухли разрывы снарядов.

Бросив короткий взгляд вверх, Максим профессионально отметил работу МиГов и ЛаГГов, завязавших бой с «мессерами». Однако любоваться всем этим времени не было. В городе начиналась паника.

Выли сирены. Где-то тарахтели моторы грузовиков. Слышались крики и выстрелы.

Бомбы накрыли станцию, и теперь там уже горело всё — и цистерны, взорванные минами, и танки с прочей техникой на платформах, и вагоны с обмундированием и продовольствием.

Ба-бах!

Грохнуло так, что за спиной Максима и Янека упала кирпичная стена разрушенного здания.

Сверху посыпались осколки кирпичей, щебёнка, горящие обломки досок.

Камень размером куриное яйцо ощутимо стукнул по каске, отскочил.

Они добежали до ворот временного лагеря для военнопленных.

Возле них стоял немецкий солдат с винтовкой за плечами и испуганно смотрел в небо.

— Идиот! — заорал на него Максим. — Открывай ворота! Быстро! Приказ коменданта!

— А вы кто такие? — солдат нахмурился.

— Сейчас узнаешь, — Максим выхватил пистолет и выстрелил солдату в сердце.

Солдат упал.

Под грохот бомбёжки и разрывов они ворвались в лагерь.

Длинной очередью из автомата Кос уложил, ещё двоих немцев, бегущих к воротам.

Лагерь располагался на территории Вяземского литейно-механического завода. Сам завод был эвакуирован, но здания и помещения остались. В них и содержались пленные красноармейцы, но охраны было не слишком много — не больше взвода.

Это, действительно, не слишком много, когда стреляешь первым и действуешь максимально быстро и нагло, на кураже, а совсем рядом — так, что трясётся земля и закладывает уши от взрывов, идёт бомбёжка, и рвутся боеприпасы.

Когда враг не понимает, что происходит, а вам, наоборот, всё известно.

Когда один из вас — опытнейший боец, сражавшийся с фашизмом ещё в Испании, в интербригадах, а второй и вовсе человек из будущего.

Сверхбыстрый, беспощадный и милосердный.

Беспощадный к врагам и милосердный к своим.

Не прошло и десяти минут, как охрана лагеря была перебита.

Максиму пуля зацепила левое плечо (казалось, уже мёртвый немец был не до конца мёртв и успел выстрелить, прежде чем Кос добил его короткой очередью из автомата). Везучий Янек же был и вовсе цел и невредим, только весело и зло скалил зубы, охваченный азартом боя.

— Давай перевяжу, командир, — предложил, заметив кровь на рукаве и порванную шинель.

— Ерунда, царапина, — махнул рукой Максим. — Всё потом, уходим, времени мало.

— Товарищи! — обратился он к военнопленным, которые собрались во дворе завода. — Берите оружие убитых немцев и уходите в лес, на юго-запад! Там крупный лесной массив. Копайте землянки, создавайте партизанские отряды, ждите наших или прорывайтесь на восток. Мы больше ничем не можем вам помочь. Теперь ваша судьба — в ваших руках.

Красноармейцы загомонили.

Максим и Ян, открыли заводские ворота.

Грохнул взрыв — одна из авиабомб попала в уже опустевшие ремонтные мастерские.

Красноармейцы присели. Кто-то упал на землю, прикрыв голову руками.

Одновременно с этим перед воротами на улицу вывернул грузовой «опель», остановился и тут же из кузова посыпались солдаты.

— Огонь по пехоте! — крикнул Максим, выхватил из-за ремня ручную Stielhandgranate, одним движением открутил внизу длинной деревянной рукояти колпачок, дёрнул за шнур, швырнул гранату в грузовик и упал за воротный столб.

Кос уже лежал на земле и бил короткими очередями из автомата.

Пам! Пам! Пам! — открыл Максми огонь из винтовки.

Немцы залегли. Кто-то пытался отвечать, но таких Максим убивал первыми.

Каждый его выстрел находил цель, да и Кос не зря тратил патроны. Но против них теперь была не лагерная охрана, а обученный пехотный взвод, и пришлось бы совсем худо, не приди подмога, откуда не ждали.

СБ сыпали бомбы довольно точно, все эшелоны на станции уже горели и взрывались, но были и промахи по окрестным домам и улица.

Один из таких промахов несколько секунд назад пришёлся по ремонтным мастерским, а сейчас случился второй, и пятидесятикилограммовая осколчно-фугасная бомба угодила точно по перекрёстку улиц, на котором застыл «опель» и где залёг немецкий взвод.

Взрыв бомбы превратил грузовик в горящие искорёженные обломки и на несколько секунд лишил немецкую пехоту способности вести бой.

Этим воспользовались, подоспевшие к заводу Герсамия, Николаев и Озеров.

Они были заняты уничтожением немецких зениток — тех, до которых сумели дотянуться, и чуть опоздали к точке рандеву. Опоздали, но оказалось, что явились вовремя.

Справа, по ошеломлённым взрывом немцам, ударил MG 34 Герсамия, прижимая к земле тех, кто пытался вскочить и поменять позицию.

Тех, кто всё-таки вскакивал, добивали одиночные меткие выстрелы Максима, Николаева и Озерова, а также короткие очереди Коса.

Через минуту к огню на поражение присоединились ещё трое красноармейцев, успевших вооружиться трофейными винтовками, и вскоре дело было кончено — немецкий взвод был уничтожен полностью, до последнего человека.

— Уходим! — подал команду Максим, и, поднявшись с земли, кинулся за ворота.

Чтобы добраться до заимки у отряда ушло чуть больше часа. Помогли заранее припрятанные за болотом лыжи и уже хорошо разведанный путь.

— Пусть они там все сгорят, на хрен, — повторил Максим слова Михеева.

Они стояли на пригорке неподалёку от опушки леса, в котором пряталась заимка, и глядели на запад.

Судя по звукам и огненным всполохам, встающим над станцией, там творился не меньший ад, чем тот, который немцы устроили тридцать первого июля этого года.

— Пусть, — согласился Кос. — Только раненых жалко.

Он говорил о двух немецких лазаретах для раненых красноармейцев, расположенных рядом с железнодорожной станцией.

Хотя какие там лазареты, одно название… Накануне Максим изучил обстановку рядом с ними и даже сумел проникнуть внутрь. Это было несложно, охрана легко пропустила любопытствующего обер-лейтенанта, которому с чего-то вдруг захотелось посмотреть на сдыхающих от ран, голода и мороза русских.

Они и впрямь сдыхали.

Раненые лежали прямо на полу, без медицинской помощи, еды и воды.

Можно сказать, под открытым небом, поскольку крыши зданий, в котором размещались лазареты, были разбиты прошлыми бомбёжками, и никто их, разумеется, не чинил.

Отопления тоже небыло. Совсем.

Некоторые местные женщины, живущие неподалёку, старались, как могли, облегчить их участь — приносили воду и какие-то продукты, охрана смотрела на это сквозь пальцы.

Но что они могли?

По большому счёту — ничего.

Как и Максим вместе со своим отрядом. Раненые есть раненые, им нужна квалифицированная медицинская помощь в первую очередь. Такой помощи отряд им оказать не мог.

Поэтому они сделали только то, что могли — освободили пленных красноармейцев. Ну а дальше, кому как повезёт.

К слову, трое красноармейцев — те, которые помогли уничтожить немецкий взвод, увязались при отходе из города за ними. Теперь — оборванные и голодные, но в тоже время злые и полные надежды они стояли, ёжась на холодном ветру, и смотрели на горящую Вязьму.

Максим исподволь разглядывал их.

Все — погодки, в оборванных грязных чёрных комбинезонах поверх формы, шлемофонах и разбитых сапогах. Танкисты.

Первый, явно русак, младший лейтенант, твердоскулый с упрямым прищуром серых глаз.

Второй синеглазый, с тёмно-русыми волосами, рядовой.

Третий черноволосый с характерным разрезом карих глаз явно откуда-то со Средней Азии. Младший сержант.

Ну вот что с ними делать, подумал Максим. Не гнать же. Опять же, отдадим должное, дрались цепко и не отстали при отходе, хотя мы были на лыжах, а они нет.

Младший лейтенант, почувствовав, что на него смотрят, повернул голову, встретил взгляд Максима.

— Я же сказал, уходить на юго-запад, — сказал Максим, улыбаясь одними глазами.

— Вот же чёрт, — танкист усмехнулся и почесал заросшую щетиной щёку. — Перепутал. Что значит, нет компаса.

— Я — командир этого отряда Николай. Большего вам пока знать не обязательно, — сказал Максим, посерьёзнев. — Кто вы такие?

— Младший лейтенант Заруба, — представился русак. — Ульян Иванович. Пермяк. Командир танка. Это мой экипаж, — он повёл рукой. Младший сержант Ровшан Каримов, механик-водитель и заряжающий, рядовой Остап Гнатюк.

— Самарканд, — добавил механик-водитель с заметным акцентом. — Узбекистан.

— Станислав, — назвал свой город заряжающий. — Украина.

Западная Украина, добавил про себя Максим. Ты смотри, а воюет на нашей стороне. Он поймал себя на том, что смотрит на заряжающего более пристально, чем на остальных, словно пытаясь разглядеть в танкисте какой-то внутренний изъян, какую-то червоточину, сразу незаметную.

Ну-ну, сказал он себе. Легче. Просто ты их навидался не так давно, убивал их и знаешь, на что эти нелюди способны. Не все западенцы бандеровцы и мельниковцы. Есть и наши люди.

— Мой отец — коммунист, в обкоме партии работал, — сообщил Гнатюк, словно прочитав мысли Максима. — Його нимци расстреляли.

По-русски он говорил свободно, но по этим «його» вместо «его» и «нимци» вместо «немцы», было понятно, что Остап с Украины.

— Понятно, — сказал Максим. — Пошли. Остальное потом расскажете.

В заимке новых членов отряда первым делом накормили, переодели, во что смогли и Максим похвалил себя за то, что настоял на мешках с запасной одеждой, когда собирали снаряжение для отряда. Вот и пригодилось.

— Эх, ещё бы баньку, — сказал Ульян Заруба. — Но пока снегом оботрёмся, и то хлеб.

— Вы, вроде, не завшивели, — обратил внимание Кос. — Попахивает от вас, конечно, но ничего, терпимо.

— Немцы нас мыли раз в неделю, — сообщил Заруба. — Приказывали раздеться догола, выгоняли во двор и хлестали ледяной водой из шланга. — Несколько человек воспаление лёгких подхватили, их в лазарет, там они и концы отдали.

— Да, — сказал Максим. — Я был этом лазарете. Смотрел, что можно сделать, как помочь. Никак. Из ада выхода нет. Оставь надежду всяк сюда входящий.

— Без надежды жить нельзя, — сказал Заруба. — Мы только надеждой и жили. И вот дождались. Вы пришли. Партизаны?

— Красная Армия, — ответил Максим. — Диверсионно-разведывательный отряд.

— Так это вы дали немчуре прикурить на станции?

— Сначала мы, потом наша авиация добавила.

— Лихо получилось, — Заруба поднялся, принял стойку «смирно». — Разрешите обратиться, товарищ командир?

— Разрешаю, — кивнул Максим.

— Прошу принять в состав отряда меня и экипаж моего танка. Обязуемся не подвести.

— Вольно, — сказал Максим. — Садитесь.

Младший лейтенант сел.

— Как в плен попали?

Заруба рассказал, что их сто сорок шестая танковая бригада в начале октября попала в окружение под Вязьмой и была практически полностью уничтожена.

— Прямое попадание в двигатель, машина загорелась, удалось выскочить. Боекомплект рванул, когда к лесу бежали. Башня отлетела, как пробка от бутылки, сами упали, оглушённые. Подняли головы — немцы, пятеро. Окружили, винтовки наставили: «Рус, здавайс!» А у нас оружия — только мой наган за голенищем. Даже гранаты ни одной.

— Положены, вроде, гранаты танкистам? — спросил Максим.

— Положены, — криво улыбнулся Заруба. — В рот тоже много чего положено, да не всё съедено. Не было гранат. Да если б и были… — он махнул рукой. — Взяли нас тёпленькими, в общем. И — в лагерь. Там и сидели, пока вы не пришли.

— Коммунист? — спросил Максим.

— Я? Нет. Не успел вступить. Поэтому и не расстреляли, наверное. Других расстреляли. Прямо там же, на заводском дворе.

Максим посмотрел на часы. Пора было выходить на связь. Показал Косу глазами на дверь. Радист кивнул, взял рацию вышел.

— Посидите здесь, — сказал он танкистам и вышел вслед за Яном.

Постоял, прислушался. Тихо.

Николаева и Озерова он оставил на опушке леса, километрах в трёх отсюда, с приказом наблюдать до вечера и, в случае обнаружения немцев, быстро и тихо, не вступая в бой, возвращаться на заимку.

Пока дозорные не возвращались.

Значит, немцы или не напали на след отряда или вообще пока не поняли, кто им устроил эту небольшую катастрофу.

— Есть связь, командир, — позвал Ян.

— Передавай. Концерт удался. Зрители в восторге. Принял в оркестр трёх новых музыкантов. Гитарист.

Кос споро отстучал радиограмму.

Вскоре пришёл ответ.

«Спасибо за добрые вести. Музыканты под вашу ответственность. Уходите в гостиницу, о месте нового концерта сообщу. Ректор».

Николаев и Озеров появились через полтора часа.

К этому времени погода поменялась.

Набежали серые плотные тучи, небо присело ниже. Повалил густой снег, его тут же подхватил северный ветер, закрутил, понёс над лесом и заимкой вьюжным бесконечным полотном, заметая всё подряд: следы, тропинки и дороги, замёрзшие болота, озёра и реки, луга и поляны, лес и рощи. Всё.

— Немцы идут, — сообщил Николаев. — С собаками.

— Вьюга, — коротко добавил Озеров. — Скоро окрепнет. Это хорошо. Собаки след потеряют.

— Но до заимки, думаю, доберутся? — спросил Максим.

— Думаю, да, — ответил Николаев. — Это егеря, на лыжах и в масхалатах. Матёрые гады.

— Много их?

— Мы насчитали двадцать пять человек. Три собаки, овчарки. Миномёт, пулемёт, пять автоматов.

— Ого, — сказал Максим. — Интересно, как собаки след взяли?

— В лагере были собаки, — сообщил Ульян. — Они наш запах знают. И вообще натасканы на пленных. Могли их взять, они живы остались, в вольерах, их никто не убивал.

Максим припомнил. Действительно, он слышал собачий лай при налёте на лагерь, но не придал этому значения.

Чёрт, а надо было придать.

Ладно, теперь поздно сетовать.

— Что делать будем, командир? — спросил разговорчивый Кос. — Уходить? Пурга следы заметёт, Савватий правильно говорит.

— Да, уходить, — сказал Максим. — Но не сразу.

Немцы появлялись из пурги медленно, постепенно, друг за другом.

Так появляется изображение на фотобумаге под влиянием проявителя, подумал Максим.

В отрочестве он ненадолго увлёкся древним фотографированием на плёнку и даже научился печатать фотографии. Потом надоело.

Собачий лай они услышали издалека. Но теперь, вблизи, собаки не лаяли, только хрипели, задыхаясь и вывалив языки. Устали.

Ещё бы не устать по такому снегу.

Егеря на лыжах, в облепленных снегом масхалатах, с оружием наизготовку, окружили заимку. Их командир профессионально показал рукой: «Двое — внутрь. Остальным ждать».

Двое с автоматами в руках сняли лыжи, вошли в заимку.

«Ждать» — показал Максим Озерову, лежащему рядом. Взрывник ответил ему спокойным взглядом — знаю, мол.

Из дверей заимки высунулся егерь.

— Здесь никого, герр лейтенант, — сообщил в голос. — Они ушли.

— Дерьмо, — выругался офицер. — Чёртова русская зима. И собаки потеряли след.

— Собакам надо отдохнуть, — сообщил один из егерей. — Они вымотались.

— Нам тоже не помешает, — сказал лейтенант. — Гоняться за русскими по лесам да ещё зимой… То ещё развлечение. Так, курим десять минут, потом решу, что дальше. Командиры отделений — за мной. Руммениге и Белла — в охранение. Остальным ждать здесь. Можете укрыться от ветра за этой. из-буш-кой.

Последнее слово он произнёс по-русски и, явно довольный собой, вошёл в заимку. Трое егерей последовали за ним.

Остальные сняли лыжи, сгрудились у стены, с подветренной стороны.

Защёлкали крышки зажигалок, шипя, вспыхнули спички, потянуло табачным дымом.

Двое егерей разошлись от заимки по сторонам, вглядываясь в снежную пелену.

«Твой — справа, мой — слева», — показал Максим Николаеву.

Снайпер кивнул, приник к винтовке.

Они выстрелили одновременно.

Руммениге и Белла упали в снег с простреленными головами.

Савватий Озеров, крутанул ручку подрывной машины, и хорошо заминированная заимка взлетела на воздух.

Тут же ударил пулемёт Герсамия, выкашивая тех, кто остался в живых.

Через четверть часа, добив раненых егерей и собак, забрав боеприпасы, уцелевший ручной пулёмёт, три автомата, пару винтовок, несколько масхалатов и три пары лыж, отряд скрылся в лесу.

Пурга ещё усилилась, и густо летящий русский снег белым саваном укрывал мёртвых егерей, трупы овчарок и остатки охотничьей заимки.