По прозвищу Святой. Книга третья

Глава шестая

Максим расчетливо и прицельно бил из всего бортового вооружения по танкам, орудиям, лошадям, грузовикам и людям.

Даже не переходя в сверхрежим, видел, как летят во все стороны ошмётки металла, дерева и живой плоти.

Кровь, смерть, паника, рёв мотора, грохот четырёх пулемётов и одной пушки.

Нате, сволочи!

Нате! Нате! Нате!

Упоение боем.

Есть, есть упоение в бою!

Есть и мёртвая пустота в душе после боя.

Как реакция на упоение.

Но это потом, потом. К тому же всегда можно залить эту пустоту наркомовскими ста граммами с прицепом и наполнить дымом родной папиросы или трофейной сигареты. Хоть он и не курит.

«Мы их не звали, — в который раз повторял он про себя мантру, которую уже повторял тысячу раз, и которая всегда помогала. — Мы их к нам не звали. Они пришли и начали нас убивать. Всех — женщин, стариков, детей, коммунистов и комсомольцев, раненых и евреев. Я это видел. Я всё это видел и очень хорошо запомнил. Теперь платите. Сегодня, завтра и до самого конца».

Он расстрелял почти весь боезапас, оставив немного на обратную дорогу (мало ли что).

Дело было сделано.

Эшелон они разбили в хлам. Максим насчитал девятнадцать горящих, перевёрнутых и повреждённых танков. Одиннадцать разбитых орудий и восемь бронетранспортёров. Два десятка уничтоженных вагонов и платформ. Сброшенный взрывом с рельс, искорёженный паровоз. Минимум полторы сотни трупов (посчитать раненых не представлялось возможным).

Немецкие истребители так и не появились.

Двадцать восемь минут. Столько времени прошло с момента, когда двенадцать СБ появились над аэродромом в Кулешовке и до момента, когда колёса ЛаГГа Максима коснулись взлётно-посадочной полосы этого же аэродрома.

Двадцать восемь минут. Меньше получаса. Но в это короткое время уложилось столько, что не во всякие сутки поместится. В этом парадокс войны. Не зря в будущем год на войне пойдёт за три. Но пока никто об этом не думает, все просто воюют. Как и он, Максим Седых, человек из будущего. Или уже Николай Свят, по прозвищу Святой? Чем дольше он находится в этом времени, тем крепче врастает в него. Только воспоминания и его способности, которыми мало кто обладает в этом времени (а какими-то не обладает никто) напоминают, кто он и откуда.

Ещё, конечно, КИР и углеритовая бронерубашка.

Кстати, как там мой неизменный друг, который всегда со мной?

— КИР, — позвал он, выруливая на стоянку.

— Здесь.

— Как ты? Давно не общались.

— Хочешь спросить, не было ли мне скучно?

— Хм. Наверное.

— Не было. Мне никогда не бывает скучно. Хотя есть вещи, которых я опасаюсь.

— Моя смерть?

— Да, я уже говорил. Твоя смерть почти гарантированно повлечёт за собой и мою. Поэтому будь, пожалуйста, осторожнее. Ты слишком часто рискуешь. На мой взгляд, неоправданно.

— Хорошо, я постараюсь. Скажу, чтобы ты знал. Мне без тебя — никуда, и я тебя очень ценю.

— Спасибо, я тоже тебя ценю, и мне без тебя — никуда.

Максим остановил самолёт, заглушил мотор, вылез на крыло, спрыгнул на землю и потянулся.

Хорошо! Как всегда бывает после удачно завершённого дела.

Лейтенант Херберт Виммер, несмотря на весь свой вид истинного арийца, оказался весьма сговорчивым и даже весёлым человеком. Он охотно взялся обучить русского лётчика Николая Свята тонкостям управления Ме-109 °F после того, как командир полка майор Телегин одобрил идею и поручил Максиму-Николаю, как инициатору, воплотить её в жизнь. Знание им немецкого языка сыграло здесь не последнюю роль.

Механики пятьсот девяностого истребительного быстро разобрались с поломкой немецкой машины и починили её (дело, как и предполагал Херберт Виммер, оказалось в помпе и одном из масляных шлангов).

Уже на следующий день, двадцать третьего октября, самолёт был готов к вылету. У него даже оставалось более половины боекомплекта, и при случае он мог вступить в бой.

— Смотри, — учил Виммер Максима. — «Фридрих» — скоростная машина. Скорость — её главное достоинство. Он быстро набирает высоту, ни одному из ваших истребителей на вертикалях с ним не тягаться. Какая максимальная скорость у твоего ЛаГГа?

— Военная тайна, — усмехнулся Максим.

— Да брось, это всем известно. У земли и до пятисот километров в час не дотягивает, а на высоте хорошо, если пятьсот пятьдесят. А мой «фридрих» у земли спокойно пятьсот тридцать даёт, а на высоте все шестьсот двадцать. Чувствуешь разницу?

— Ну-ну, — сказал Максим.

— Но за скорость нужно платить. Чем, догадываешься?

— Плохое управление на больших скоростях?

— Именно. Нужно быть очень сильным человеком, чтобы сдвинуть ручку и совершить маневр на скорости шестьсот километров в час и больше. Ты — сильный?

— Не жалуюсь, — усмехнулся Максим.

— Ну-ка, проверим! — весело сказал Виммер и поставил локоть руки на деревянный верстак (разговор шёл в мастерской авиамехаников). — Давай. Меня в эскадрильи только один человек мог побороть, да и то его недавно сбили.

— Ты серьёзно? — спросил Максим.

— Почему нет? — усмехнулся немецкий лётчик. — Или боишься?

Подошли четверо механиков.

— Не понял, — произнёс один из них. — Это что же, товарищ лейтенант, немчура предлагает вам на руках потягаться?

— Ага, — ответил Максим. — Говорит, нужно мою силу проверить. Мол, чтобы его самолётом управлять на скорости, большая сила нужна.

— Он правильно говорит, — заметил второй механик, заметно постарше остальных. — Ручка у «фридриха» тяжёлая.

— Положите его, товарищ лейтенант, — сказал третий. — Ставлю на вас свои наркомовские сто грамм.

— Нашёл, что поставить, — сказал четвёртый. — Я их и даром не возьму.

— Трезвенник нашёлся, — пренебрежительно сказал третий. Был он на вид самый молодой из всех.

— Нашёлся, — подтвердил четвёртый. — До победы не пью, все знают. Сам не пью и другим не советую. Пьяный механик — гибель самолёту.

— Кончай базар, — сказал второй, самый старший. — Так что, товарищ лейтенант, будете с ним бороться или мы расходимся?

— А вам, значит, посмотреть охота?

— Ну. Развлечений у нас тут маловато, — усмехнулся механик.

— Вот черти. Ну ладно, уговорили.

Он поставил руку напротив.

— Давай, — сказал по-немецки. — На счёт три.

Сцепили пальцы.

— Ein, zwei, drei! [1] — сказал Максим и мгновенно положил руку немца.

Механики обидно засмеялись.

— Не понял, — изумлённо произнёс Виммер. — Давай ещё раз. Только теперь я буду считать.

— Нет проблем, давай.

Сцепили ладони.

— Ein, zwei, drei! — сосчитал немец и навалился на руку Максима изо всех сил.

Но не сдвинул её и на сантиметр.

— Жмите, товарищ лейтенант! — азартно вскричал молодой механик.

— Кисть, — сказал по-немецки Максим. — Кисть, Херберт. Кто выигрывает кисть, тот выигрывает всё.

Одним движением он согнул кисть немца, а вторым припечатал его руку к верстаку.

— Вот так.

Механики зааплодировали.

— Слыхал я, что среди русских попадаются настоящие медведи, — потирая руку, сказал Виммер. — Но недумал, что когда-нибудь встречу такого. Хотя по тебе и не скажешь. В чём твой секрет?

— Есть могучий секрет у крепкой Красной Армии, — процитировал Максим. — И когда б вы, буржуины, ни напали, не будет вам победы [2].

— Я не бюргер, — сказал Виммер. — Мой отец простой инженер, а мать из крестьянок, домохозяйка. У нас большая семья, у меня трое братьев и…

— Да это неважно, — перебил его Максим. — Плевать мне, сколько у тебя братьев. Все вы там, в Европе вашей гнилой, буржуи. Или мечтаете ими стать. Будь это не так, не полезли бы на Советский Союз. Мы у вас всех, словно кость в горле. Вы нутром своим чуете, что мы не такие, как вы. При этом чуете, что правда — за нами. От этого вам страшно, и поэтому вы хотите нас уничтожить. Да только не выйдет у вас ничего, не будет вам победы, как и было сказано. Ладно, поговорили и хватит. Давай дальше про особенности управления.

Максим поднял немецкий истребитель в воздух в тот же день, двадцать третьего октября, сразу после обеда.

Перед этим в штабы пятьдесят шестой армии, семьдесят третьей смешанной авиадивизии, а также штабы истребительных и бомбардировочных авиаполков Красной Армии, базирующихся на окрестных аэродромах и зенитных частей, были отправлены секретные радиограммы.

В них сообщалось, что немецкий истребитель Ме-109 °F с бортовым номером «семьдесят два» теперь наш, управляется советским лётчиком младшим лейтенантом Николаем Святом и выполняет особое задание разведывательного характера. Не сбивать.

Погода по-прежнему радовала — было холодно, но ясно.

Он сделал круг над аэродромом, качнул крыльями, проверяя управляемость машины, и пошёл с набором высоты в сторону Таганрога.

Память у Максима была очень хорошая. Зрительная — в особенности. А ещё он очень любил старые фильмы времён первого СССР. В том числе «Служили два товарища» далёкого тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года с Олегом Янковским, Роланом Быковым и Владимиром Высоцким.

Забавно, думал он, по привычке оглядывая небо в поисках чужих и своих самолётов (ещё бы не перепутать, что чужие — это теперь вроде как свои и стрелять по ним не надо, а свои — это по-прежнему свои, но они запросто могут перпепутать и принять тебя за чужого. В этом случае в бой ни в коем случае вступать нельзя, а нужно уходить. Благо, скорость позволяет), многое из того, что происходит со мной, в той или иной мере было снято в советских фильмах. Сначала это был «В бой идут одни старики». Теперь, вот, буду зрительно «срисовывать» немецкие позиции, как герой Олега Янковского. Фотоаппаратуры у меня в любом случае нет.

Так он и делал. Снижался над вражескими позициями, запоминал всё, что видел. Потом, когда возвращался на аэродром в Кулешёвку, отмечал на карте районы дислокации танков и мотопехоты. Артиллерийские и миномётные позиции.

Колонны пехоты и техники, движущиеся по рокадным дорогам в немецком тылу.

— Ну ты, Коля, феномен, — восхищённо качал головой командир полка майор Телегин, когда, вернувшись из полёта, Максим брал карту и безошибочно ставил на ней отметки. — Прирождённый разведчик, прирождённый лётчик, немецкий знаешь в совершенстве, можно сказать… Столько талантов — и все в одном человеке!

— А ещё я обаятельный, умею играть на гитаре и фортепиано и пою, — пошутил в ответ Максим. — И за это меня любят девушки.

— С девушками у нас негусто, как ты понимаешь, — поймал его на слове Телегин. — Но гитару мы тебе найдём. Как насчёт небольшого концерта? Люди будут благодарны. Война войной, а для души тоже чего-нибудь нужно.

— Можно книжки читать, — попытался отвертеться Максим. — Или кино.

— В Кулешёвке две библиотеки, — вздохнул Телегин. — Одна сельская и одна школьная. Обе давно прочитаны. Теми, кто вообще читать любит. А такие у нас, как ты понимаешь, отнюдь не все. Хоть мы и авиация. Что до кино… Последний раз передвижка приезжала двенедели назад, «Волга-волга» крутили. Когда в следующий раз приедет, никто не знает. Так что давай, лейтенант, готовь репертуар. Ты ведь комсомолец?

— Комсомолец.

— Вот и готовь. Партийное задание тебе, — Телегин был явно доволен пришедшей ему в голову идеей. — Сегодня у нас четверг, двадцать третье. Значит, на вечер субботы готовься. Гитара тебе сегодня будет.

Пришлось согласиться. А куда деваться?

Гитару действительно принесли тем же вечером. Семиструнную, понятно.

К слову, очень хорошую — «Шиховский Промколхоз Имени Парижской Коммуны, г. Звенигород» как было написано на круглой наклейке внутри.

Шиховская гитара. Максим, как человек на гитаре играть умеющий и даже одно время посвящавшей этому инструменту много времени и души, немного интересовался историей и слышал о знаменитых довоенных «шиховских» гитарах. Слышал, но в руках никогда не держал и даже не видел «живьём», только на фото и в видеороликах.

Теперь взял.

Небольшого размера, изящная, покрытая шеллаком красноватого оттенка.

Широкий, чуть скруглённый гриф, отличный «былинный» глубокий звук. Максим не удержался, провёл большим пальцем по струнам и начал распевно:

— Из того ли то из города из Мурома,

Из того села да Карачарова

Выезжал удаленький дородный добрый молодец.

Он стоял заутреню во Муроме,

А й к обеденке поспеть хотел он в стольный Киев-град.

Умолк. Стих звук гитары.

— Ух ты, — восхитился Никаноров, с котором они жили в одной комнате. — А дальше?

— А дальше забыл, — честно ответил Максим. — Но, может быть, вспомню.

Он подстроил гитару и к радости Никанорова поиграл минут тридцать перед сном, привыкая к инструменту.

С репертуаром особо заморачиваться не стал. Большой концерт устраивать не собирался, выпендриваться, наподобие того, как выпендрился в ростовском ресторане «Деловой двор», — тоже. С помощью КИРа отобрал тридцать песен, из которых некоторые уже исполнял — те же, полюбившиеся лётчикам «Туман, туман» и «Серёгу Санина». Добавил «Махнём не глядя». Добавил несколько песен из бардовского репертуара двадцатого и двадцать первого века, стараясь выбирать те, что повеселее.

Но основу составили песни, уже известные и популярные к этому времени: «В парке Чаир», «Весёлый ветер» из кинофильма «Дети капитана Гранта», вышедшего на экраны в тридцать шестом году, некоторые песни, которые исполнял Леонид Утёсов.

Оставалось хотя бы по разу их проиграть. С этим было сложнее, поскольку были песни, которые до этого Максим не исполнял. Во всяком случае, в таком формате — соло и перед слушателями.

— Согласился на свою голову, — ворчал про себя Максим, когда осознал, что работа предстоит не такая уж простая.

— Заметь, — сказал КИР, — никто тебя за язык не тянул.

— Сам знаю, — вздохнул Максим. — Всё это тщеславие человеческое, чтоб ему. И потом, мне это всегда нравилось — выступать. Кто знает, может быть, во мне умер великий артист?

— Ага, — подтвердил КИР и добавил по латыни. — Qualis artifex pereo [3].

Максим засмеялся, он узнал цитату.

— Ну, не до такой степени, — сказал он. — Но что-то императорское во мне, по-моему, есть. Особенно в профиль, — он принял горделивую осанку и повернул голову. — А?

— Нет, — сказал КИР. — Никогда мне людей до конца не понять. Вот это сейчас что было?

— Шутка, — объяснил Максим. — Такая же, как перед этим твоя с последними словами Нерона.

— Я не шутил, — сказал КИР. — Просто вспомнил.

— А получилось смешно.

— Вот я и говорю — не понять мне вас, людей, — резюмировал КИР и умолк.

В пятницу двадцать четвёртого октября набежали сплошные тучи, порывы холодного северо-восточного ветра срывали с деревьев последнюю жёлтую листву.

Впрочем, погода оставалась лётной и была даже удобна Максиму — он шёл над облачностью до нужного района, потом снижался, выныривал из облаков, осматривал всё, что нужно, запоминал, и вновь исчезал за облаками.

Немцы по его самолёту и так не стреляли, принимая за своего, но лишний раз «светиться» не хотелось.

Это вчера и сегодня ему везёт, а что будет завтра? Как говаривал Великий комбинатор Остап Бендер: «Дальше ваши рыжие кудри примелькаются, и вас просто начнут бить».

Как накликал. Бить начали на следующий день, в субботу.

Вероятно, немцы каким-то образом просекли, что «фридрих» с бортовым номером «семьдесят два» третий день летает над их позициями не просто так.

Хотя, понятно, каким образом. Послали пару запросов куда надо, и стало ясно, что это самолёт пропал без вести ещё двадцать третьего октября. Предположительно, сбит русскими. Или, повреждённый, сел где-то на их территории. А теперь, значит, снова объявился и делает вид, что он свой.

Нет, mein kleiner [4], не свой ты нам.

Двадцатимиллиметртовые зенитки влупили по Максиму в районе железнодорожной станции Морской Чулек, расположенной недалеко от Синявской.

Точно в тот момент, когда он снизился, чтобы рассмотреть новый, только что прибывший на разгрузку эшелон с войсками и техникой.

Влупили, и почти сразу же попали.

Мотор задымил.

Тяга резко упала.

Максим выругался и лёг в разворот, стараясь набрать высоту.

Получалось плохо. Снаряды не только повредили мотор, но пробили плоскости и хвостовое оперение. Правда, он успел уйти с линии огня, и теперь зенитки его не доставали, но понимал, что до родного аэродрома не дотянет.

Куда садиться?

Был запасной аэродром в Койсуге — это хоть и всего двенадцать километров от Кулешовки, но там же, за Доном. Хрен редьки не слаще — не долететь.

А здесь, под крылом, территории сплошь занятые немцами.

Нет, в плен он больше не хочет, ну его на хрен. На этот раз может и не повезти. Поставят к стенке (шпионов расстреливают, а он чистый шпион), и адьё, как говорят французы. Никакая углеритовая бронерубашка не поможет.

Значит, нужно дотянуть до наших.

Где они?

В районе Чалтыря.

Значит, тянем к Чалтырю, там линия нашей обороны. Не так уж далеко. Каких-то семнадцать-восемнадцать километров.

И он стал тянуть.

[1] Раз, два, три (нем.)

[2] «Сказка о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твёрдом слове». Аркадий Гайдар, 1933 год.

[3] Какой артист погибает (лат.). Слова римского императора Нерона перед смертью.

[4] Мой малыш (нем.)