По прозвищу Святой. Книга третья

Глава двадцать третья

К семнадцати часам вышли на левый берег Протвы.

Ещё не окончательно стемнело, отблески заката продолжали тлеть на западе, давая немного света. Максим нашёл глазами деревню Подолешье, вытащил бинокль, навёл.

Тихо, никого. Даже дымок из труб не поднимается. Судя по всему, послушала его Мария, уехала вместе с внучкой и соседей уговорила.

Он спрятал бинокль, обернулся. Ян Кос и Ровшан Каримов молча ждали его распоряжений.

— За мной, — махнул рукой Максим, оттолкнулся палками и выехал на лёд Протвы.

Мария и впрямь послушала своего спасителя, — деревня оказалась пуста.

Первым делом Максим проверил мотоцикл в сарае. Тот был на месте. Затем прошли в дом, который ещё хранил тепло.

— Действуем следующим образом, — сказал Максим. — Я — обер-лейтенант Макс Губер. Четырнадцатая пехотная дивизия, полевая жандармерия. Ты, Ян, мой подчинённый, ефрейтор, Иоганн Шефер. Документы на нас с тобой имеются. Поддельные, конечно, но, будем надеяться, сойдут. Ты, Ровшан, советский диверсант из «Призраков». Мы тебя поймали с оружием здесь, в этой деревне и доставляем в Малоярославец, к остальным, на очную ставку. Тебя оставили охранять лагерь, когда пошли пускать под откос эшелон. Ты не дождался своих в условленное время и, как было приказано, пошёл на восток в надежде пересечь линию фронта. В деревне Подолешье начал шарить по пустым домам, чтобы найти какое-то продовольствие. А тут мы. Сдался.

— А мы откуда взялись? — спросил любознательный Ян.

— Дезертиров искали. По имеющимся сведениям, где-то в этом районе могут прятаться двое дезертиров.

— Szyte grubymi nićmi [1] — сказал по-польски радист. — Но может сработать. Если нагло.

— Людей наглеенас ещё свет не видывал, — сообщил Максим. — Вы, главное, помалкивайте. Говорить буду я. Да, совсем забыл спросить. Ян, ты мотоцикл водить умеешь?

— Обижаешь, командир. Я даже машину умею водить и на лошади верхом ездить.

— Отлично, значит, поведешь. Ты, Ровшан, поедешь в коляске. Руки мы тебе свяжем, но так, что ты их сам в любую минуту сможешь развязать. Я — сзади. Ещё одно. Ровшан, прости, надо тебя стукнуть, чтобы следы остались. Для достоверности.

— Шайтан, — выругался Каримов и вздохнул. — Бейте, если надо, товарищ командир.

— Не беспокойся, — усмехнулся Максим. — Бить буду аккуратно, но сильно. Поднимись и встань покрепче.

Ровшан встал, расставив ноги для устойчивости.

Максим примерился и нанёс короткий быстрый удар левой. Бывший мехвод качнулся назад, но устоял. Потрогал правый глаз.

— Тяжёлая у вас рука, товарищ командир, — сообщил. — Больно!

— Ну-ка, дай посмотрю… — Максим посмотрел. — Нормально, глаз уже заплывает. Через полчаса будет шикарный фингал. Ничего, — он похлопал бойца по плечу. — До свадьбы заживёт.

Каримов снова вздохнул, затем улыбнулся.

— Если вернусь живой, — сообщил, — сразу женюсь. Калым только надо.

— Калым? — спросил Ян. — Это что?

— Выкуп за невесту, — пояснил Максим. — У них в Узбекистане так принято. Когда будем в Германии, — обратился он к мехводу, — не забывай про трофеи. Мародёрствовать не надо, но и своего упускать тоже. Посуда фарфоровая из разбитых бомбами и снарядами брошенных домов. Ковёр хороший. Ложки серебряные, вилки. Да и мельхиоровые подойдут. Часы. Не зевай, в общем. Вот и калым.

— Интересная мысль, — обрадовался Ян. — Как это я сам сразу не догадался? Обязательно воспользуюсь.

— Дарю, — сказал Максим. — Главное — дожить.

— Доживём, — уверенно сказал Ян. — Мы везучие. Оружие с собой какое?

— Берём автоматы и пистолеты. Автомат Ровшана спрячем в коляске. Его пистолет — за поясом, под полушубком. Запасные обоймы — в карман.

Они переоделись.

— Отвратительная штука, — пожаловался Кос, цепляя на себя металлический горжет на цепи с орлом и чёрной надписью «Feldgendarmerie» [2] — Чувствую себя какой-то собакой с цепью на шее.

— Так и есть, — усмехнулся Максим. — Мы с тобой теперь «цепные псы» доблестного вермахта. По-немецки Kettenhunde. Так нас называют в немецкой армии. Гордиться надо!

— Ага, — сказал Ян. — Лопнуть можно от гордости.

Максим не стал говорить Яну, что для полной маскировки под полевую жандармерию им не хватает оранжевых просветов на петлицах и такого же цвета шевронов, — зачем поляку лишнее беспокойство? Пусть лучше он один беспокоится.

Хотя на самом деле он по этому поводу не особенно беспокоился, — в кровавом бардаке войны всякоебывает. Даже у обожающих порядок немцев.

Около двенадцати километров до Киевского шоссе и ещё одиннадцать до Малоярославца. Всего двадцать три. Ерунда для мотоцикла Zündapp KS 750, который при полной нагрузке мог разгоняться по хорошему автобану до девяносто пяти километров в час.

Хорошие немецкие автобаны находились от этих мест далеко, но и накатанная санная русская дорога была во много раз лучше той же дороги осенью или весной. Так что эти двадцать три километра преодолели меньше чем за полчаса и въехали в Малоярославец ещё до комендантского часа, который наступал в девятнадцать ноль ноль.

Контрольно-пропускной пункт на въезде имелся, но фактически не работал, — шлагбаум был постоянно поднят, и технику в обе стороны пропускали беспрепятственно, лишь изредка останавливая ту или иную машину для проверки документов.

Их мотоцикл остановили.

— В чём дело? — надменно осведомился Максим на чистейшем немецком, махнув удостоверением. — Обер-лейтенант Макс Губер, четырнадцатая пехотная. Полевая жандармерия.

— Прошу прощения, герр обер-лейтенант, — вежливо сказал приземистый немец в каске, тёплом подшлемнике и с погонами фельдфебеля на шинели, подходя ближе. — Проверка, сами понимаете.

— Проверяй, — процедил Максим. — Только быстрее. У нас срочное дело.

Фельдфебель посветил фонариком на Ровшана. Тот испуганно заморгал глазами, отвернулся, пряча лицо.

— Кто это?

— Русский, диверсант. Взяли тут, неподалёку. Искали дезертиров, наткнулись на него.

— Русский? Он больше на азиата какого-то похож.

— А русские, по-твоему, это кто? Азиаты и есть. Гестапо где в городе расположено?

— Зачем гестапо? — удивился фельдфебель. — Гестапо уже смоталось из города. Самые первые уехали.

— Вот дерьмо, — выругался Максим. — А куда его тогда? В штаб армии?

— Штаб тоже сейчас… — фельдфебель умолк, видимо сообразив, что выдаёт незнакомому обер-лейтенанту информацию, которую тому знать необязательно. При этом ему явно хотелось помочь и показать свою значимость. — Подождите… Диверсант?

— Диверсант. Я его допросил слегка, — Максим потёр костяшки левой руки. — В пределах моих знаний русского. Говорит, из «Призраков».

— О! — воскликнул фельдфебель. — Знаю! Их же два дня назад поймали. Допросили, теперь они у нас в подвале сидят.

— У вас — это где? В комендатуре?

— Там, — сказал фельдфебель. — Так что везите его в комендатуру. Скажете, фельдфебель Штраус направил, — добавил он. — Герхард Штраус.

— Обязательно скажу, — заверил Максим. — Знаменитая фамилия у тебя, фельдфебель, музыкальная.

— Да, — согласился тот, мне всё время так говорят. — Жаль, что в музыке я не очень.

Максим подумал, слез с мотоцикла, достал из кармана портсигар, взял сигарету, предложил фельдфебелю.

— Благодарю, герр обер-лейтенант, но мы на посту.

— Я разрешаю, — сказал Максим.

— Не могу, — сказал фельдфебель. — Вдруг проверка? Время сейчас горячее, все на нервах.

— Тогда возьми и спрячь. Потом покуришь.

Фельдфебель Герхард Штраус с почтением взял сигарету, достал из кармана початую пачку, сунул сигарету туда.

Максим щёлкнул зажигалкой.

— Покурю хоть с тобой пять минут, — сообщил доверительно. — На мотоцикле не покуришь. Ветер и вообще.

— Чёртова русская зима, — согласился фельдфебель. Ему явно льстило, что герр обер-лейтенант снизошёл до разговора с ним.

— Хотел спросить, — сказал Максим. — Почему эти русские диверсанты до сих пор у вас? Корми их. Расстреляли бы, и всё. Или в лагерь отправили.

— Так и расстреляют, — охотно сообщил фельдфебель. — Завтра утром. Приказ уже есть.

— Вот это правильно, — сказал Максим. — Жаль только, что завтра.

— Почему?

— Говорят, кого на Рождество расстреливают, те в рай попадают.

— Так русские же безбожники, герр обер-лейтенант. Им ад уготован, когда ни расстреливай. Хоть на Рождество, хоть на Пасху.

— И то верно, — сказал Максим, бросил недокуренную сигарету под ноги, затоптал. — Где, говоришь, комендатура?

— В центре, напротив церкви, на Гитлерштрассе, бывшая Ленина. Длинное кирпичное здание. Одноэтажное, с арочными окнами. Увидите.

— Благодарю, фельдфебель.

Фельдфебель вытянулся, отдал честь.

Максим небрежно козырнул в ответ, уселся на мотоцикл, хлопнул Яна по плечу:

— Vorwärts! [3]

В самом городе, несмотря на приближение комендантского часа, царила какая-то болезненная суета. В окнах многих домов, невзирая на светомаскировку, горел свет. Горели даже уцелевшие уличные фонари, а по самим улицам туда и сюда сновали штабные легковушки и грузовики, маршировали солдаты, проезжали броневики и мотоциклы. Те же грузовики и пароконные упряжки тянули за собой пушки. На одних перекрёстках были оборудованы артиллерийские позиции и пулемётные гнёзда. На других застыли, измазанные белой краской, танки — в основном, довольно мощные «четвёрки» [4].

Оккупированный Малоярославец готовился к контрнаступлению советских войск. Оно уже началось, но со дня на день, должно было докатиться и до этих мест.

По данным, хранящимся в памяти КИРа, советские войска освободили город второго января тысяча девятьсот сорок второго года. А сам штурм начался в первый день Нового года.

Но уже за неделю до этого, двадцать пятого декабря, как раз в Рождество, Малоярославец покинул штаб 4-й армии во главе с командующим — генералом горно-стрелковых войск Людвигом Кюблером.

Последний едва-едва успел принять дела у генерала-фельдмаршала Гюнтера фон Клюге, восемнадцатого декабря назначенного Гитлером командовать группой армий «Центр», как пришлось срочно собирать манатки и оставлять рубежи, которые ещё пару месяцев назад обещали столь многое. Москва уходила из рук.

Об этом же Максиму буквально только что фактически сообщил фельдфебель Герхард Штраус, так что всё сходилось.

Кроме всего прочего, в Малоярославце было расположено множество немецких складов, военно-ремонтных мастерских, несколько госпиталей и различных тыловых учреждений, которые теперь срочно требовалось эвакуировать. Отсюда и суета.

В центре города, неподалёку от собора Успения Пресвятой Богородицы (ныне превращённого светской властью в зернохранилище, как сообщил КИР), в сквере, Максим увидел сразу два танка Pz.Kpfw. IV.

Машины были по башни укрыты в специальных окопах, между ними горел костёр, возле него грелись немецкие танкисты. Доносились звуки губной гармошки, наигрывающей что-то незамысловатое.

Проехали мимо комендатуры, в окнах которой горел свет.

— Комендатура, — полуобернувшись, сообщил Янек.

— Вижу, — сказал Максим.

В его голове прямо сейчас рождался план. Но было ещё слишком рано, следовало подождать несколько часов.

Проехали центральную площадь, повернули налево на бывшую Московскую (нынешнее, немецкое её название не знал даже КИР). Затем снова налево.

Редкие уличные фонари исчезли, справа и слева потянулись кривоватые дощатые заборы, за которыми темнели крыши изб. Движение и суета осталось за спиной, на Московской, а здесь было тихо. Даже собаки не лаяли. Только тарахтел двигатель их мотоцикла, да свет фары выхватывал ледяные колдобины на дороге.

Уже наступил комендантский час, на улице не было видно ни единой души.

То, что надо.

Ага, вон там дальше — дым из печной трубы. Белый, поднимается прямо в небо. Значит, там кто-то есть, а завтра будет хорошая ясная погода. Как и положено на Рождество.

— Останови-ка, — хлопнул Максим Яна по плечу метров за тридцать до нужного дома.

Ян остановил мотоцикл.

— Ждите здесь, двигатель не глуши.

Он соскочил с мотоцикла и быстро направился к дому.

Ворота и калитка закрыты. Но забор невысокий. Собаки не слышно и не видно.

Максим одним движением перебросил себя через забор, мягко приземлился на другой стороне, прошёл к дому.

Заглянул в светящееся неверным светом окошко.

Мужчина и женщина за столом. Пожилые. Что-то хлебают из глиняных тарелок. На столе горит свеча. Кажется, немцев здесь нет. А если есть — что ж, им же хуже.

Он постучал в окно.

Через пять минут, загнав мотоцикл во двор, Максим, Ян и Ровшан уже сидели за столом, выгрузив на него подарки — две банки тушёнки, сухари, пачку гречки и две пачки немецких трофейных сигарет.

Хозяина звали Александр Филиппович, его жену Софья Васильевна. Было им обоим по семьдесят лет, и прожили они вместе, с их же слов, уже полвека.

Максим оценил, что ни у Александра Филипповича, ни у Софьи Васильевны не возникло ни малейшего испуга и сомнений.

— Какие могут быть разговоры, — твёрдо сказал хозяин — ещё крепкий высокий старик, когда Максим изложил свою просьбу — пересидеть несколько часов. — У нас младший сын на фронте и двое внуков. Наш дом — ваш дом.

— Вас не тронут, — заверил Максим. — Никто не узнает.

— А мы не боимся, — сказала Софья Васильевна, которая была ниже своего мужа чуть ли не на две головы. — Мы уже ничего не боимся. Лишь бы наши немца побили и выгнали. Правда, Саша?

— Правда, Софочка, правда, — Александр Филиппович ласково обнял жену за плечи. — Побьём же? — спросил он у Максима.

— Побьём, — ответил тот. — Обязательно побьём. Наши войдут в город через неделю. Бои советую пересидеть в подвале, мало ли что. Потом вылазьте. Немцы Малоярославец уже не займут.

Они покинули гостеприимный дом стариков ровно в двадцать три часа сорок пять минут. За это время успели до мелочей разработать план и даже немного поспать.

К комендатуреподъехали без пяти минут двенадцать.

Первым вошёл Максим. Следом — Ровшан Каримов со связанными руками. Замыкал движение Ян Кос.

Часовой внутри, увидев офицера, щёлкнул каблуками, вытягиваясь по стойке смирно.

— Обер-лейтенант Макс Губер, — сказал Максим громко. — Четырнадцатая пехотная. У нас пленный русский диверсант. Дежурный по комендатуре у себя?

Ответить часовой не успел. Дверь рядом распахнулась, и в вестибюль высунулся рыжеватый краснолицый немец лет двадцати восьми в распахнутом кителе с погонами обер-лейтенанта. Глаза у немца были весёлые. Отчётливо пахнуло спиртным.

— С Рождеством, герр обер-лейтенант, — вежливо сказал Максим.

— С Рождеством, — уже слегка заплетающимся языком ответил рыжий и попытался застегнуть китель. — Что-то случилось?

Максим повторил сказанное.

— Четырнадцатая? — брови обер-лейтенанта сошлись к переносице. — Она сейчас на фронте, насколько я знаю.

— Вот именно, — подтвердил Максим. — Мы искали дезертиров и наткнулись вот на этого, — он показал на Каримова. — Признался, что он из «Призраков». «Призраки» же у вас сидят?

— У меня… у нас, — кивнул рыжий. Он явно пытался протрезветь, но это плохо у него получалось. — Стоп. Откуда вам это известно?

— Нас к вам направил фельдфебель Герхард Штраус, — сообщил Максим и добавил веско. — Послепроверки документов.

— А, Штраус… Хороший солдат. Дьявол, мне ж теперь оформлять этого вашего русского придётся.

— Курт! — позвал на ломанном немецком пьяный женский голос из-за приоткрытых дверей. — Ты где, Куртик? Мне скучно!

Максим выразительно приподнял бровь.

— Это дочь местного бургомистра, — пояснил обер-лейтенант. Он, наконец, справился с пуговицами и застегнул китель. Получилось криво. — Она немка. Э… частично. Мы тут немного празднуем…

— Я всё понимаю, — сказал Максим. — Нам тоже не хочется возиться с документами, и мы тоже хотим праздновать. Давайте так, Курт… Можно так вас называть?

— Конечно, — кивнул обер-лейтенант. Всё-таки он здорово набрался. Мы, немецкие офицеры, должны быть как братья. Ты Макс?

— Макс.

— А я Курт. С Рождеством, Макс!

— С Рождеством, Курт.

Курт полез обниматься. Максим обнял его в ответ.

— На брудершафт? — предложил Курт.

— С удовольствием. Но сначала пленный. Где они, в подвале?

— В подвале.

— Сколько их там у тебя?

— Трое, — обер-лейтенант икнул.

Значит, Гнатюк и Заруба, скорее всего, погибли, подумал Максим. Жаль. Боже, как жаль. Настоящие были ребята…

— Живы? — спросил он небрежно.

— Пока живы, — ухмыльнулся Курт. — Побиты, правда, гестапо постаралось, но живы. Ничего, недолго им осталось. Утром мы их расстреляем.

— Значит, расстреляете четверых, — сказал Максим. — Одним больше, одним меньше. Давай ключи, Курт, мы сами отведём. Потом напишем расписку и выпьем. У меня есть коньяк, — Максим многообещающе похлопал по груди.

— Расписку… — глубокомысленно повторил Курт. — Это мысль!

— Отличная мысль. Давай ключи, — Максим протянул руку.

— Нет, — отрицательно покачал головой Курт. — Я сам. Долг превыше всего. Айн момент.

Он исчез в дверях.

Максим посмотрел на часового. Тот уставился прямо перед собой и тщательно делал вид, что происходящее его совершенно не касается.

[1] Шито толстыми нитками (польск.) Аналог русского выражения 'Шито белыми нитками).

[2] Полевая жандармерия (нем.)

[3] Вперёд! (нем.)

[4] Танк Pz.Kpfw. IV.