По прозвищу Святой. Книга третья

Глава третья

— Золотые слова, Клавдия Ильинична! — воскликнул Максим. — Я добавлю два целковых в сутки, и вы будете готовить мне завтраки. Завтракаю я в семь утра. Ну и деньги на продукты и керосин тоже с меня. Согласны?

— Два целковых с полтиной, и мы договорились, — сказала Клавдия Ильинична. — И никаких посторонних особ женского пола.

— Об этом можете не беспокоиться, — заверил её Максим.

Тимаков и Никаноров зашли за Максимом в точно назначенное время. Он как раз успел разложить вещи и немного освоиться в комнате.

— Неплохо, — заметил Тимаков, оглядываясь.

— Окошко симпатичное, — сказал Никаноров. — Но потолок низковат.

— Макушкой не задеваем — уже хорошо, — сказал Максим. — Зато на кухне есть раковина с водой, и туалет имеется в доме, а не только во дворе.

Товарищи согласились, что тёплый туалет — это вещь, и они вышли на улицу.

Уже окончательно стемнело.

Уличные фонари не горели, и всё освещение заключалось в тонких полосках света, пробивающихся там и сям из-под плотно задвинутых штор.

Впрочем, шли уверенно. Все уже освоились в городе, а ночное зрение Максима позволяло прекрасно ориентироваться хоть в полной темноте.

Благо, и идти было недалеко.

Гостиница «Деловой двор» с одноимённым рестораном располагалась на углу Московской улицы и Газетного переулка. Так что они, выйдя из дома, просто повернули налево и прошагали до Газетного, никуда не сворачивая. Навстречу попадались редкие прохожие, торопящиеся по каким-то своим вечерним делам, и чувствовалось не только приближение холодов, но и фронта. Над городом словно висела молчаливая и невидимая тревога, которая ощущалась во всём: в светомаскировке, холодном восточном ветре, дующем прямо в лицо, одиноком зенитном прожекторе, шарящем по небу где-то на левом берегу Дона.

Но совсем другая жизнь царила внутри гостиницы «Деловой двор». Как только пожилой швейцар почтительно открыл двери перед тремя летчиками, и они вошли, то немедленно окунулись в уютное тепло и мирное время.

Никаких примет войны.

Начищенные паркетные полы. Чистые ковровые дорожки. Красивые и хорошо одетые, разве чуть излишне накрашенные молодые женщины в креслах за столиками в углу вестибюля, у бара.

У бара, чёрт возьми!

Некоторые пили вино и курили сигареты, заправленные в длинные мундштуки, и Максим готов бы поклясться, что чует запах кофе.

— Что, — не доверяя собственному нюху спросил он у Тимакова. — Здесь и кофе есть? Настоящий?

— Есть, — улыбнулся капитан.- Правда, очень дорого, но есть. В Ростове за деньги можно достать всё, что хочешь. Начиная от кофе и заканчивая сговорчивой дамой.

— Даже так? — удивился Максим.

— А чему ты удивляешься? Видишь этих краль у бара?

— Сразу заметил.

— Вот, на это и расчёт. Это дорогие проститутки. Два часа с такой стоит тысячу рублей.

— Не может быть, — Максим даже приостановился. — Мы же не в какой-нибудь Франции и вообще… война идёт! А как же милиция?

— Кому война, а кому мать родна, — усмехнулся Тимаков. — Все знают, что это проститутки, но хрен докажешь. Мы же на Газетном, тут во времена НЭПа сплошь публичные дома были, говорят. Милиции не до девочек, им бы с бандитами, ворьём и прочим криминальным элементом хоть как-то справиться. А нашей комендатуре они тем более не нужны. Больше того, — капитан понизил голос. — Считается, что командиру Красной Армии даже полезно время от времени, так сказать, спускать пар. После это крепче служится и лучше воюется, — он подмигнул, рассмеялся и увлёк Максима к гардеробу.

Сдав шинель и ощущая на себе заинтересованные взгляды красоток, Максим проследовал за Тимаковым и Никаноровым в ресторан.

Тяжёлые плотные шторы обеспечивали светомаскировку, и ресторанный зал был полон тёплого электрического света, звона посуды, разговоров и женского смеха.

Подошедший метрдотель (тёмно-синий, почти чёрный пиджак с накладными карманами, золотые галуны на рукавах, такого же цвета брюки, ослепительно-белая рубашка, чёрный галстук, тщательная — волосок к волоску — причёска, лет около шестидесяти) почтительно отвёл лётчиков за свободный столик, рядом с которым тут же возникла официантка (тёмно-синее платье ниже колен, белый отложной воротник, такой же фартук и чепец в волосах, лет около пятидесяти).

— Что будут заказывать, товарищи военлёты? — осведомилась она низким грудным голосом, когда метрдотель отошёл. — Могу принести меню, могу так посоветовать.

— Как вас зовут? — спросил Тимаков.

— Маргарита, — краем губ улыбнулась официантка.

— Советуйте, Маргарита, — кивнул Тимаков.

— Сегодня хороши донская уха, жареный судак с гарниром из варёной картошки с укропом, антрекоты из говядины, свинина по-купечески с добавлением сыра. На закуску — донская селёдка с лучком. Тёртая редька с подсолнечным маслом. Малосольные и солёные огурчики, квашеная капуста. Из напитков могу предложить ледяную водку, сухое вино — белое и красное, чай, кофе и яблочный морс.

— И почём нынче у нас водка? — осведомился Максим.

— У нас дешевле, чем на базаре. Триста рублей поллитра.

— Прямые поставки? — догадался Максим.

— Да. Водка прямо с ростовского спиртоводочного завода, всё абсолютно законно, не подумайте чего плохого.

— Мы и не думаем, — сказал Максим. Водка действительно была дешевле, ему сегодня на базаре предлагали бутылку за пятьсот пятьдесят рублей. Это было больше, чем вся его зарплата.

— Давай так, — предложил Тимаков. — Ты оплачиваешь горючее, а мы с Игорем остальное.

— Нет проблем, — ответил Максим и тут же спохватился, что сейчас так не говорят. — В смысле, согласен, — поправился он.

— Нет проблем, — с удовольствием повторил лейтенант Никаноров. — Мне нравится. Идешь ведомым, ведущий тебе по рации: «Три 'мессера» на два часа. Атакую, прикрой!«. А ты отвечаешь: 'Нет проблем!» И прикрываешь.

— Не знаю, — сказал Тимаков. — Меня смущает, что слово проблема нерусское. То есть, кажется таковым.

— Всё правильно, — подтвердил Максим. — Имеет греческое происхождение. Но у нас в языке много слов греческого происхождения.

— Всё равно, — упрямо наклонил голову Тимаков. — Можно сказать: «Нет трудностей».

— Плохо звучит, — оценил Никаноров. — Тогда уже просто: «Легко!». Ты предлагаешь Коле оплатить горючее, он отвечает… — Никаноров посмотрел на Максима.

— Легко! — небрежно ответил Максим.

— Ну вот, другое дело! — восхитился Никаноров.

Заказали пятьсот грамм водки, антрекот и свинину по-купечески. Максим взял себе жареного судака с картошкой. Само собой, донскую селёдку и солёные огурцы. Чёрный хлеб и морс.

Пока готовилось горячее, выпили по первой за встречу из запотевшего графинчика, закусили селёдкой и солёными огруцами.

По телу разлилось приятное тепло.

Максим почувствовал, как отступают на задний план все заботы и тревоги, не отпускавшие его последнее время. Да, его крепчайшая психика специально обученного космонавта и советского человека конца двадцать первого века выдерживала всё, но он знал, что стрессы имеют свойство накапливаться и, если не давать себе хотя бы кратковременный отдых, может не выдержать любая нервная система.

Отдыхаем сегодня, сказал он себе. Когда ещё возможность представится?

— КИР, ты как считаешь? — обратился он к своему верному советчику. — Отдыхаем?

— Ты же знаешь, что на меня спиртное не действует, — ответил КИР. — Хочешь отдыхать — отдыхай. Только не забывай меру.

— Когда это я забывал?

— Вот и дальше не забывай.

— Зануда.

— От зануды слышу.

— Эй, Коля! — услышал она Тимакова. — Ты где?

— Всё в порядке, наливай, — улыбнулся Максим. — Задумался немного.

Выпили по второй за победу и по третьей, не чокаясь, за тех, кто не вернулся с боевого задания.

Принесли горячее.

Графинчик закончился быстро, и Максим заказал ещё один.

— Эй, — сказал Тимаков. — Всё-таки дороговато.

— Ерунда, мы же договаривались, что сегодня я угощаю. Что нам пятьсот грамм на троих? Смех один. Но третью не обещаю. Тем более, завтра полёты.

Вечер продолжался. Посетителей ещё прибавилось, теперь свободных мест действительно не было. Максим заметил, что в зале не только военные, хватает и гражданских.

Интересно, кто они, подумал он. Всё-таки нынешние ресторанные цены не по карману обычному человеку. Хозяйственники? Партийные деятели? Спекулянты? Скорее всего, все вместе. Тот же хозяйственник — это почти всегда спекулянт. Если не боится рисковать. А такие люди почти никогда не боятся. Их сажают и даже расстреливают, а они всё равно рискуют. Жажда наживы и риска в человеке неистребима.

«Да ладно, — сказал он себе, — тебе нажива по фигу».

«Верно. Зато риск я люблю. Жизнь без риска слишком скучна».

«Оправданный, оправданный риск».

«По разному бывает».

Кстати, о скуке. Что это мы всё разговариваем, да разговариваем…

Он подозвал Маргариту с просил:

— Скажите, Марго, а почему нет музыки? Это же ресторан. Вон и пианино у вас имеется, вижу, и микрофон, — он кивнул на небольшой подиум в углу зала, где и впрямь стояло чёрное пианино «Красный Октябрь».

— Микрофон не работает, — вздохнула официантка. — А оба наших аккомпаниатора ушли на фронт. Пригласили ещё одного, пожилого, но он, увы, оказался пьющим человеком. Не подошёл. Да и петь всё равно некому.

— Чтоб в Ростове и некому было петь? — не поверил Максим. — Я слышал, ростовчане — талантливые люди.

— Война, — развела руками Маргарита.

— Так, может быть, я сыграю и спою? — подмигнул Максим. — Вы не против?

— Я? Нет, конечно. А вы умеете?

— Умеет, умеет, — подтвердил уже слегка выпивший Никаноров. — Давай, Коля. Нашу, про воздушных рабочих войны!

Максим взошёл на подиум, сел, откинул крышку пианино, взял пару аккордов. Слава богу, инструмент оказался настроен.

Зал, увидев такое дело, затих.

— Песня называется «Туман, туман», — звучным голосом провозгласил Максим и начал. — Туман, туман. Седая пелена. И всего в двух шагах за туманами война…

Он спел «Туман, туман», потом «Серёгу Санина» и «Махнём не глядя».

Зал слушал завороженно, взрываясь аплодисментами после каждой песни.

Максим разошёлся и решил немного похулиганить.

Лет двадцать назад в его времени, году примерно две тысячи семьдесят пятом, в большую моду вошла так называемая суггестивная поэзия. То есть поэзия тонких ассоциаций, туманных настроений, часто абстрактных и даже парадоксальных образов, импрессионизма и алогичных построений.

В общем, поэзия, непонятная широкому кругу читателей и слушателей.

Тем не менее, на лучшие образцы этой поэзии принялись массово сочинять песни в стиле неопостромантизма, отличавшимся утончённым и даже изысканным мелодизмом и при этом рваным, непредсказуемым ритмом. Сродни джазовому, но не джазовому.

Кое-кто в насмешку называл этот стиль Gypsy wife — «цыганская жена», намекая на популярный некогда дизайн лоскутных одеял ручной работы, но лично Максим был не согласен со столь категоричными заявлениями. Ему этот стиль нравился.

Для начала чего-нибудь попроще, решил он. Мою любимую.

— А теперь кое-что действительно необычное! — провозгласил он. — Готовы?

— Жарь! — крикнули из зала.

— На стихи поэта Сергея Дмитровского, — объявил Максим. — Музыка неизвестного композитора.

За словами и музыкой ему не нужно было обращаться к КИРу. Слова он помнил наизусть, а музыку когда-то написал сам.

Он взял аккорды вступления и начал.

Мой сад средиземный шумит надо всеми,

Но мальчик уходит из сада.

Утрачено имя, потеряно семя

И выпала нота из лада.

А этой судьбы удостоен не ты ли?

Печальна такая награда…

Заплачь о дороге, завой о пустыне,

Коль кто-то уходит из сада.

Прекрасное время неспешно ступая

Уходит из сада на время.

Печальное время бредёт, наступая…

Бог с ними, Бог с ними со всеми.

Мой мальчик, лишенный семейного права,

Плывёт над болотами к югу.

Уже разделяют нас норы и травы,

Мы больше не слышны друг другу.

Прощай, золотая земля средиземья,

Войди в эту голую руку.

С тех пор, как я выпил печальное зелье,

Мы с мальчиком ходим по кругу.

Целую змею на песке и на камне,

Мне ухо отравит цикада…

Но я ещё слышу одними руками,

что кто-то уходит из сада.

Стих звук последнего аккорда.

Люди в зале молчали.

Некоторые недоумённо переглядывались.

Какая-то худая черноволосая женщина в красном платье и белых перчатках до середины локтя несколько раз хлопнула в ладоши и потом показала Максиму большой палец — класс, мол.

Но это и всё.

— Что за мура? — раздался чей-то громкий развязный голос. — Повеселей можешь, лейтенант? Что-нибудь для ростовской души?

Максим нашёл глазами развязного.

Довольно молодой парень в компании ещё двоих таких же, как он и одной сильно накрашенной подруги нагло ухмылялся, сверкая золотой фиксой.

Левой рукой он обнимал подругу, и Максим разглядел на пальцах татуировки в виде разнообразных перстней. В них он не разбирался и разбираться не хотел, видел только, что татуировки воровские. А воров Максим не любил. Как и вообще уголовников и блатных всех мастей.

— И чего желает блатная ростовская душа? — осведомился он. — Небось «Мурку»?

— А чё, давай, забацай «Мурку», не откажемся, — продолжал лыбиться блатной.

— Обойдёшься, — сказал Максим. — Здесь тебе не малина, тут приличные люди отдыхают, командиры Красной Армии, мои боевые товарищи. Им я и пою. А ты мне — не товарищ.

Раздался один хлопок, потом другой, и скоро весь зал аплодировал.

Блатной огляделся. Его улыбка превратилась в оскал.

Он поднялся, достал из кармана комок денег, бросил на стол картинно, не считая.

— Канаем отсюда, — прошипел остальным.

Пошёл к выходу, не оглядываясь.

Подруга и двое приятелей поспешили за ним.

На выходе фиксатый притормозил, обернулся, бросил на Максима злой прищуренный взгляд, словно запоминая.

Максим спокойно встретил этот взгляд.

— Продолжим, — сказал он, когда компания удалилась. — Повеселее, значит? Можно и повеселее.

Он сыграл короткое вступление и запел. Для этой песни ему помощь КИРа была не нужна:

Легко на сердце от песни веселой,

Она скучать не дает никогда.

И любят песни деревни и села,

И любят песни большие города.

Нам песня строить и жить помогает,

Она как друг и зовет и ведет.

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет! [1]

Потом Максим спел старинный русский романс «Ночь светла» на слова Николая Языкова и музыку Михаила Шишкина и «Очи чёрные», вызвал очередную бурю аплодисментов и на этом завершил своё короткое выступление.

— Ну ты дал, Коля, — сказал с уважением Тимаков. — Не думал, что ты и на пианино можешь.

— Немного могу, — подмигнул Максим. — Знаете, какая надпись висит в одном из старых салунов Дикого Запада?

— Какая?

— В пианиста просим не стрелять, он делает всё, что может.

Никаноров расхохотался.

— Откуда ты знаешь? — спросил он.

— Где-то прочитал, не помню, — махнул рукой Максим. — Ладно, давайте выпьем. Чтобы мы всегда дотягивали до взлётной полосы.

В какой-то момент, выпив водки и расслабившись, Максим даже подумал не сходить ли ему в бар — познакомиться с одной из тамошних девушек. В конце концов, уж за два-то часа заплатить он мог. Но тут же отогнал эту мысль. Никогда в своей жизни он не пользовался услугами продажных женщин и делать это сейчас не имело никакого смысла. Двойной оклад за два часа суррогата любви? Благодарю покорно. И дело не в деньгах. Вернее, не только в них. Просто противно. Как-то недостойно советского человека. Нет, он, конечно, знал о существовании проституток. Даже в его времени, в СССР 2.0 они были (вероятно, они будут всегда, пока существуют деньги). Но… Нет, спасибо, не надо. Обойдусь.

Выпивку больше не брали. Правда, Максим всё-таки шиканул и заказал на десерт три чашки кофе, отдав за них чуть ли не половину своего оклада.

Ресторан закрывался в двенадцать ночи, но лётчики ушли домой раньше, ещё и половины двенадцатого не было.

На пересечении улицы Московская и переулка Островского попрощались. Тимаков и Никаноров повернули направо, а Максим отправился дальше по Московской.

Уже почти подойдя к своему дому, услышал впереди какую-то возню и заметил две фигуры, прижимавшие к стене третью, пониже.

Остановился.

— Не надо! — пискнул негромкий женский голос. — Не надо! Помоги…

Голос оборвался.

— Тихо, сука, — послышался другой, мужской. — Молчи, не вякай. Получим удовольствие и разойдёмся в разные стороны. А будешь орать — попишу.

И снова возня, сопение.

Максим узнал второй голос. Тот самый блатной из ресторана.

— А ну, отставить! — громко сказал он, приближаясь. — Отпустите девушку!

— Ай! — заорал блатной. — Кусается, сволота!

Троица распалась.

Невысокая женская фигурка проворно отделилась от стены и скрылась в Халтуринском переулке- следующим за переулком Островского.

— Стой! — заорал блатной. — А ну, стой! Держи её, Шнырь! Уйдёт, я тебе шнифт на варзуху натяну! [2]

Две мужские фигуры кинулись за угол.

Максим ускорился.

Добежал до Халтуринского, повернул направо.

Вон они, впереди, вот-вот догонят.

Бегущая женщина свернула на улицу Темерницкую.

Преследователи — за ней.

Максим добежал до Темерницкой, свернул налево, пробежал ещё несколько шагов и остановился.

Никого.

Тихо, темно и — никого.

Куда они делись?

Из арки впереди слева выступили четверо, встали в ряд.

Сзади послышались шаги.

Максим обернулся.

Путь к отступлению перегораживали ещё четверо.

Один из первой четвёрки (всё тот же блатной из ресторана) шагнул вперёд, щёлкнул выкидным ножом.

— Ну что, фраерок, — проговорил с ленцой. — Пора ответить за базар.

— Да я не против, — с такой же ленцой ответил Максим. — Только кто из нас отвечать будет, вот что мне интересно.

Пистолет он оставил в своей комнате, спрятав в сундуке под бельём и одеялами и заперев сундук на замок (Тимаков с Никаноровым объяснили ему, что с личным оружием в ресторан не пускают, дабы выпившие военные не учинили безобразия со стрельбой).

Но и без «вальтера» Максим не чувствовал себя безоружным.

Наоборот, даже какая-то весёлая злость накатила.

Ну, козлы, подумал. Не знаете вы, с кем связались. Придётся немножко почистить Ростов-Папу от тёмного элемента. Ибо уже заедает, как пел Владимир Семёнович [3]

[1] «Марш весёлых ребят» из кинофильма «Весёлые ребята», слова: В. Лебедев-Кумач, музыка: И. Дунаевский (1934 год)

[2] Глаз на задницу (блат.)

[3] Высоцкий.