По прозвищу Святой. Книга третья

Глава четырнадцатая

Командира сто сорок четвёртой стрелковой дивизии генерал-майора Пронина Михаила Андреевича Максим застал в здании штаба, в собственном кабинете.

Генерал-майор распекал кого-то по телефону.

Максим дождался, когда он положит трубку и уверенно постучал.

— Войдите!

Максим вошёл, поздоровался, представился.

Лет пятидесяти, лысый, с глубокими морщинами, пролегшими от крыльев носа к краю губ и уставшими глазами, генерал-майор смотрел на Максима без малейшей симпатии.

— Слушаю вас, товарищ лейтенант государственной безопасности, — сухо сказал он. — Только побыстрее, пожалуйста, времени совсем нет.

Максим кратко изложил своё дело.

Пронин помолчал, обдумывая его слова. Сесть Максиму он так и не предложил.

— Слушай, лейтенант, — сказал, наконец.- Ничего, что я на «ты»?

— Вы мне в отца годитесь, товарищ генерал-майор, — сказал Максим. — Конечно.

— Ты на фронте был?

— Разрешите снять шинель, товарищ генерал-майор? — попросил Максим. — Жарко у вас, хорошо топят.

— Хм. Ну, сними.

Максим снял шинель, перебросив её через руку.

Пронин уставился на Золотую звезду Героя, ордена и медаль «За отвагу».

— Так, — произнёс. — Вижу, что был. Извини. Тогда должен понимать, какая у нас обстановка. Я с дивизией едва из-под Вязьмы вырвался и сразу сюда бросили, пополнив на ходу теми, кто под рукой оказался. Немец прёт, как наскипидаренный, не считая потерь. У меня каждый боец на счету, лейтенант! В каком полку, говоришь, эти твои бойцы служат?

— По моим данным, в сто пятьдесят седьмой отдельной разведывательной роте.

— Ещё и разведчики!

Максим молча глядел на Пронина. Он понимал комдива, но ему Герсамия и Николаев тоже были нужны. Очень нужны.

Пронин оценил его молчание правильно.

— Приказ о переводе имеется?

— Готов, но пока не подписан. Решил сначала с вами поговорить, нехорошо через голову.

— Одобряю, — голос Пронина помягчел. — Знаешь что, лейтенант, давай так. Я сейчас позвоню командиру роты, связь пока есть, слава богу, у нас небольшое затишье, и предупрежу о твоём визите. Сам с ним поговоришь. С ним и с бойцами этими… как их?

— Герсамия и Николаев. Пулемётчик и снайпер.

— Вот. Если они согласятся, отпущу. Сергееву, это командир роты, скажешь, что убытие этих двоих я ему возмещу, если что.

Максим задумался. В чём-то генерал-майор был прав. Хитёр, но прав. Показал, что он готов подчиниться приказу, но не чужд и некоторой демократичности. Мол, добровольноесогласие в армии никто не отменял. А доброволец часто и воюет лучше, поскольку более мотивирован.

— Хорошо, — сказал, наконец. — Согласен. Где это?

Было восемь тридцать утра.

Шофёра с «эмкой» он оставил в Звенигороде. До расположения роты добрался на машине снабжения и дальше пешком, уже по ходам сообщения.

На передовой царило относительное затишье. Где-то вдали потрескивали автоматные очереди. Тупо и коротко бахнули миномётные разрывы — один и сразу за ним второй. Словно какой-то невидимый великан ударил по земле молотком.

Но в целом было спокойно. Даже не верилось, что до Москвы каких-то шестьдесят километров, а враг совсем рядом и прёт, по выражению комдива Пронина, как наскипидаренный.

Командира разведроты старшего лейтенанта Сергеева Максим нашёл в блиндаже. Товарищ старший лейтенант сидел на топчане, грыз сухарь, запивая его чаем из алюминиевой кружки и рассматривал карту, которая лежала перед ним на грубо сколоченном столе.

При виде Максима, он сложил карту и спрятал её в планшет.

— Герсамия и Николаев? — переспросил он, узнав, за какой надобностью явился к нему лейтенант государственной безопасности. — Хорошие бойцы. И почему вы, чекисты, всё время норовите лучших себе оттяпать?

— Потому что нам нужны лучшие, — сказал Максим.

— Всем нужны, — буркнул Сергеев. Было ему на вид лет двадцать семь — двадцать восемь. Ранние морщины врезались в широкий, как у быка, лоб. Серые глаза навыкате смотрели так, как смотрят на мир глаза уже много повидавшего человека.

Этот взгляд был хорошо знаком Максиму. Так смотрят фронтовики. Те, кто не первый месяц на передовой и до сих пор жив.

— Послушай, лейтенант, — сказал Максим, садясь без спроса на табурет. — Тебя как зовут?

— Леонид, — чуть помедлив, ответил командир роты.

— А меня Коля, — сообщил Максим. — Мы с этими бойцами, Герсамия и Николаевым, двадцать один «юнкерс» уничтожили в немецком тылу. Не считая других славных дел. Мы вот так были, — он сжал пальцы в кулак. — И сейчас они мне нужны для очень важного задания, поверь. Видишь, я сюда, в твой блиндаж, с самой Москвы явился.

— Да я понимаю, — досадливо сказал Сергеев. — Но и ты пойми, они мне тоже нужны. С кем я воевать буду?

— Пронин обещал возместить.

— Обещать не значит жениться, — упрямо буркнул Сергеев. — Вот пусть он мне из резерва четверых обстрелянных бойцов пришлёт прямо сегодня, тогда отпущу твоих Герсамия с Николаевым.

— Торгуешься, Лёня? — засмеялся Максим.

— Торгуюсь, Коля. А что делать? — хитро улыбнулся Сергеев.

— Мины! — раздался снаружи чей-то крик. — Ложись!

И тут же послышался множественный шелест летящих мин.

Тух! Тух! Тух! Тух!

Земля вздрогнула.

Тут же загремели орудия со стороны немцев и к знакомому шелесту мин присоединился не менее знакомый свист снарядов.

Вот и кончилось затишье, подумал Максим.

Бах! Бах! Бах! Бах!

Загремели вокруг взрывы.

С потолка блиндажа посыпались комья земли.

— Танки! — всё тот же пронзительный голос, который предупредил о минах, перекрыл звуки обстрела.

— Извини, Коля, посиди здесь, — сказал Сергеев и, подхватив автомат, выскочил из блиндажа.

Близким разрывом шатнуло блиндаж.

Комок земли сорвался с потолка и плюхнулся точно в оставленную на столе кружку с чаем.

Ну уж нет, подумал Максим и выскочил вслед за Сергеевым.

Вокруг гремело, свистело и взрывалось.

Очень знакомо, здравствуй, родимый ад.

Пригибаясь, Максим пробежал вдоль хода сообщения и вскоре нашёл свободную ячейку. Занял её, выглянул из-за бруствера.

Без оружия (пистолет в кобуре не в счёт) чувствовал себя незащищённым, чуть ли не голым.

Ладно, в крайнем случае, раздобудем. Не впервой.

Прямо от опушки леса, тянущегося примерно в километре за линией фронта, на немецкой стороне, шли танки.

Pz IV, определил Максим по силуэту.

Серьёзная машина. Самый массовый немецкий средний танк.

Один, два, три, четыре… считал Максим про себя.

Двенадцать. Три взвода по четыре.

Ага, вот ещё вслед за ними взвод лёгких Pz II выкатывает. Пять штук.

Значит, рота.

Рота немецких танков на роту советских разведчиков.

А вон там, левее и правее по фронту, выходят из леса и прут на оборонительные позиции дивизии новые танки — ещё и ещё.

За танками показались неровные линии пехоты.

Ударили в ответ наши противотанковые пушки.

По звуку Максим определил «сорокопятки». «Прощай, Родина», как их уже начали называть.

На таком расстоянии в лоб PzIV им не взять. А вот лёгкие Pz II, пожалуй, можно.

Разрывы снарядов фонтанами выплёскивали землю и камни.

Тяжёлый дым поплыл над полем боя.

Мимо, мимо, мимо…

Есть попадание!

Pz IV словно ткнулся лбом в невидимую стену, крутнулся на месте, размотав гусеницу, остановился, подставляя борт.

Тут же в этот серый, с намалёванным чёрно-белым крестом борт, и в корму пролетело ещё два маленьких, но злых снаряда.

Танк вспыхнул.

Откинулись люки. Максим увидел, как трое немецких танкистов выскочили из подбитой машины и кинулись бежать.

Значит, двое остались внутри. То ли ранены, то ли убиты.

Туда им и дорога.

Ещё один лёгкий танк задымил и остановился.

За ним — третий.

Однако остальные, плюясь на ходу огнём, не обращая внимания на потери и близкие разрывы, шли вперёд, покачиваясь на неровностях почвы.

Пока ещё довольно далёкий рёв танковых двигателей вплетался в свист снарядов, зловещий шелест мин, буханье пушек, грохот разрывов, хлёсткое щёлканье ещё редких винтовочных выстрелов (на таком расстоянии стреляли только самые меткие) и противотанковых ружей, и всё вместе это создавало неповторимую, возбуждающую и грозящую смертью симфонию боя.

За танками шла пехота.

Никаких закатанных рукавов и автоматов в руках, как в старом кино. Шинели, каски и винтовки Mauser 98k с примкнутыми штыками.

Максим услышал шелест приближающейся мины, присел.

Рядом, справа, грохнуло, раздался крик боли.

Он выскочил в ход сообщения, сунулся в соседнюю ячейку.

Кисло воняло сгоревшим тротилом и человеческим нутром. На земле, выронив винтовку, лежал раненый красноармеец. Вернее, уже практически убитый.

Почти совсем мальчишка, лет восемнадцать, не больше.

Взрывом ему разворотило живот так, что кишки вывалились наружу, и практически оторвало левую ногу. Он быстро терял кровь, но был ещё жив — молча смотрел в небо голубыми, как оно, глазами, часто-часто дышал сквозь зубы.

Максим сразу понял, что сделать уже ничего нельзя.

Присел рядом, приложил ладони к вискам раненного, вошёл в сверхрежим.

Жемчужно-серая аура красноармейца стремительно тускнела.

Он постарался, насколько это возможно, снять боль и влить в умирающего немного спокойствия и умиротворения.

Частично это удалось — дыхание красноармейца стало ровнее, рот расслабился.

— Потерпи, братишка, — сказал Максим. — Уже скоро.

— Дяденька, — сказал красноармеец. — Я умираю, дяденька?

— Всё будет хорошо, — ответил Максим со всей убеждённостью. — Просто закрой глаза и спи.

— Хорошо, дяденька, — покорно ответил красноармеец. — Только…

— Что?

— Гранаты, противотанковые. Там, на полке. И винтовку мою возьмите. Мне она уже не…

Аура погасла.

Максим закрыл ему глаза, взял винтовку, рассовал по карманам шинели запасные обоймы.

Гранаты, что-то он говорил про гранаты.

Гранаты оказались на земляной полке в ячейке. Две тяжёлые противотанковые РПГ-40 и три противопехотные РГД-33.

Максим забрал все и метнулся к себе в ячейку.

Танки и пехота были уже довольно близко — сотни полторы метров.

Он разложил гранаты на точно такой же полке и открыл огонь из винтовки. С такого расстояния попасть по живой мишени не представляло для него ни малейших трудностей.

Максим успел расстрелять две обоймы, выбив десяток немецких солдат, когда один из Pz IV приблизился почти вплотную.

Рёв двигателя и лязг гусениц на какое-то время перекрыли остальные звуки боя и, когда до танка оставалось метров десять, Максим схватил с полки обе РПГ-40 и сел на землю, втянув голову в плечи.

Через секунду бронированное брюхо танка закрыло небо, вонь отработанного топлива ударила в ноздри, и в следующую секунду танк переполз через окоп.

И тут же ему в моторное отделение, одна за другой, полетели две противотанковые гранаты.

Грохнуло раз, и второй. Мотор танка вспыхнул, и тот остановился, успев проползти метров пятнадцать-шестнадцать.

Открылись люки, и немецкие танкисты попытались покинуть горящую машину.

Увы, они и представить себе не могли, насколько меткий стрелок поджидает сзади этого момента.

Максим хладнокровно расстрелял из винтовки всех пятерых и вернулся в свою ячейку.

К этому времени немецкая пехота, понеся большие потери, залегла.

Нескольким танкам удалось доползти до советских окопов, а некоторым и переползти через них, но все они уже были подбиты: одни расстреляли вблизи из противотанковых пушек, другие закидали гранатами и бутылками с зажигательной смесью красноармейцы.

Уцелевшие, продолжая огрызаться пушечным и пулемётным огнём, поползли назад.

Вслед за ними побежала назад пехота.

Атака захлебнулась.

Как всегда после боя слегка потряхивало от переизбытка адреналина.

Сделав несколько глубоких вдохов-выдохов и сбив адреналиновый выплеск, Максим по ходу сообщения направился в блиндаж.

Ротный Сергеев уже был на месте. Стоял у стола, чиркал спичками, прикуривая папиросу. Первая спичка сломалась, вторая не загорелась. С третьей получилось.

— А, Коля, — сказал он, глубоко затянувшись и выпустив дым. — Мне уже доложили, как ты воевал. В общем и целом. Танк ты подбил?

— Я. Танк подбил, танкистов убил. Всех пятерых. А до этого ещё с десяток. Из чужой винтовки, — Максим присел на тот же табурет. — Там, рядом со мной, красноармейца… насмерть. Мина. Воспользовался его оружием.

— Молодец, — сказал Сергеев и тоже сел. Заглянув в кружку, выплеснул на земляной пол остатки чая. — Похороним, как положено, не волнуйся. Чаю хочешь?

— Нет, спасибо. Мои как?

— Оба живы. Геройски воевали. Сейчас подойдут.

В дверь блиндажа постучали.

— Войдите! — разрешил Сергеев.

Вошли Николаев и Герсамия.

— Товарищ старший лейтенант, — вскинул руку к шапке Герсамия. — Рядовые Герсамия и Николаев по вашему приказанию явились!

Максим обернулся.

Глаза Герсамия, и без того довольно выразительные, расширились.

— Вах! — сказал он. — Товарищ лейтенант! Живы!

Якут Николаев расплылся в улыбке, отчего его и без того узкие глаза превратились в щелки:

— Здравия желаю, товарищ лейтенант!

— Черти, — сказал Максим. — Как же я рад вас видеть!

Он поднялся с табуретки и обнял солдат одного за другим.

После чего изложил им, зачем приехал.

Николаев и Герсамия переглянулись.

— Там, куда я вас зову, будет не менее опасно, чем здесь, — добавил Максим. — Даже более. Вспомните аэродром под Ромоданом. Не факт, что всё получится так же красиво, и мы вернёмся живыми. Одно могу обещать — за успешное выполнение задания все будут представлены к правительственным наградам и скучно точно не будет.

— Это хорошо, — сказал Герсамия. — Мы, грузины, любим, когда весело.

— Мы, якуты, в этом от вас не отстанем, — с непроницаемым лицом заметил Николаев.

— Значит, согласны? — спросил Максим.

— Согласны, товарищ лейтенант государственной безопасности, — сказал Герсамия. — Один вопрос можно?

— Хоть два.

— Мы теперь тоже в войска НКВД перейдём?

— Да, — подтвердил Максим. — Что такое Отдельная мотострелковая бригада особого назначения знаете?

— Слышали, — сказал Николаев. — Говорят, они какую-то особенную подготовку проходят.

— Всё верно, — подтвердил Максим. — И вы пройдёте, — он посмотрел на Сергеева. — Ну что, товарищ старший лейтенант, вы сами всё слышали.

— Да, — подтвердил Сергеев, — слышал. Жалко хороших бойцов отпускать, но слово есть слово. Можете идти, товарищи красноармейцы. — Ждите приказа о переводе.

Николаев и Герсамия синхронно вскинули правые ладони к шапкам, повернулись через левое плечо и вышли из блиндажа.

— Но ты мне, Коля, всё равно теперь бутылку должен, — сказал Сергеев. — Таких орлов тебе отдаю!

— Будем живы, поставлю, — пообещал Максим.

— Договорились, — сказал Сергеев. — А представление комдиву тебе на Красную Звезду я напишу, можешь не сомневаться. За танк и прочее.

— Спасибо, — сказал Максим. — Лучше ребятам.

Когда Максим добрался до Звенигорода, было всего половина одиннадцатого всё ещё утра. Он нашёл комдива Пронина, доложил ему кратко о результатах, вышел из здания штаба и нашёл свою «эмку». Сержант государственной безопасности Иван Кошуба спал сном праведника, откинув голову на сиденье.

Максим постучал в окно.

Шофёр мгновенно проснулся и опустил стекло.

— Товарищ лейтенант, — констатировал он. — Ну как?

— Всё нормально. Скажи, одёжная щётка у тебя есть?

— Обязательно.

Максим взял щётку, почистился, как мог у колонки с водой и сел в машину.

— Заводи, — сказал. — Поехали.

— В Москву? — на всякий случай спросил Кошуба.

— В Москву, — подтвердил Максим.

Обратно доехали не так быстро, но всё-таки в двенадцать тридцать пять, как раз к обеду, Максим постучал в кабинет Михеева.

— Я же тебя просил не лезть на рожон, — досадливо сказал Михеев, выслушав его рапорт.

— Кто же знал, что в честь моего прибытия немцы начнут атаку, — сказал Максим. — Деваться было некуда. Или ты считаешь, что я должен был ретироваться в тыл?

— Нет, конечно, — сказал Михеев. — Это я так, ворчу. Не люблю, когда не по-моему выходит.

— Сам не люблю, — сказал Максим. — Но на самом деле вышло-то по-нашему. Бойцов своих я нашёл, это главное.

— Будем так считать. Ладно, сегодня отдыхай, а завтра, в семь тридцать я тебя жду.

— Почему в семь тридцать, если парад в десять?

— Время перенесли.На восемь часов. Об этом пока мало кто знает, но тем, кому положено, знают. Остальным вскоре донесут. В части их касающихся.

— Безопасность? — догадался Максим.

— Она. Надеюсь, тебя не надо предупреждать, что болтать об этом не следует?

— Обижаете, товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга.

— Тебя, пожалуй, обидишь… Ладно, свободен.

Максим спустился в столовую, пообедал и вышел на улицу. Вдохнул холодный московский воздух и, не торопясь, пошёл в сторону Лефортово. Целая половина дня отдыха — это был царский подарок, и он намеревался воспользоваться им полностью, до последней минуты.