Земский докторъ. Том 7. Переезд

Глава 7

Белый «Уинтон» быстро скрылся из виду, исчез за деревьями в дымке первой весенней листвы. Тут же снова послышался звук мотора и, там же, вдали, на повороте, вдруг показался еще один автомобиль — светло-коричневый чекистский «Форд»!

— Озолс! — Гробовский недобро прищурился. — Ну, сейчас мы их… А ну-ка, парни, ложись!

Лечь никто не успел — латыши сразу повернули к городу, и «Форд», резко прибавив скорость, исчез из виду столь же быстро, что и «Уинтон».

— Что, все уехали, что ли? — опуская наган, растерянно произнес Бурдаков. — А девчонка? Что же, они ее забрали с собой… или…

А вот это был вопрос!

Виновато вздохнув, Алексей Николаевич искоса посмотрел на доктора:

— Иван… ты ж все тут знаешь…

— Знаю! — встрепенулся Иван Павлович. — Не думаю, чтоб они далеко от дороги… Идем!

Если б уже был бы май, если б все кругом цвело и расцветало, и деревья шумели бы могучей листвой — вряд ли тогда путник заметили бы несчастную девушку, не нашли бы ее никогда! Однако, стоял конец апреля, и росшие кругом ивы, осинки, березы еще только-только оделись первой клейкой листвой, словно окутались светло-зеленой дымкой, робкой и почти прозрачной, как утренний туман, тающий в лучах золотистого солнца.

— Что-то красное! — указав рукой, настороженно обернулся Гробовский. — Вон там, за ивами, в балке…

Все трое, не сговариваясь, бросились через ивняк. Хлестнули по лицам ветки…

— Вон, вон — косынка! — Бураков махнул рукой. — Вон, на рябинке…

Доктор, наконец, увидел…

— Господи… А вот и…

Да, это была она — Лизанька Игозина, Егоза. Абсолютно нагая, девушка лежала в невысокой траве, раскинув в стороны руки. Рядом была разбросана разорванная одежда — юбка, блузка и прочее… Из разрезанного запястья на правой руке густо сочилась кровь. Глаза Лизы были закрыты, на белой шее едва заметно пульсировала тонкая жилка.

— Ее оставили здесь умирать, — протянул Гробовский. — Просто бросили, как собаку. Сволочи.

— Жива! — бросившись на колени, Иван Палыч пощупал пульс. — Жива, точно! Так… а ну, живо, рвите блузку… Надо перевязать, остановить кровь!

Доктор действовал хладнокровно и быстро: перевязав девушку, подогнал приятелей:

— Давайте, сооружайте носилки, что ли… Зарное, больница — недалеко. Донесем! Эх, жаль, машина…

Вытащив швейцарский ножик, Михаил Петрович вырубил две жердины, Гробовский снял с себя френч — вместо брезента.

— Жердины через рукава пропускай…

— Так, — покивал Иван Палыч. — Перекладываем на носилки… осторожно… Я сказал — осторожно! Черт!

— Что такое?

— Да нет, ничего… Накрыть бы ее, — сняв пиджак, доктор набросил его на девушку. — Ну, понесли уже! Тут есть короткий путь… я знаю.

Они пошли по козьей тропе, вьющейся меж осин и елок. Доктор — первым, за ним тащи носилки Гробовский и Бурдаков. Узкой нитью тропинка вилась меж осинок и елей, обходила болотце, пересекало неглубокий каменистый ручей…

— Ух, и холодрыга! — ступив в воду, невольно поежился совчиновник. — Иван Палыч! Она жить будет? Эвон, никаких признаков не подает…

Словно подслушав его слова, несчастная вдруг застонала, распахнула глаза и отчетливо попросила пить.

— Фляга есть у кого? — обернулся доктор.

Фляги не было…

— Можно сделать туес! — Гробовский покусал губы. — Осторожно…

Носилки аккуратно положили в траву. Взяв у Бурдакова нож, чекист срезал кусочек березовой коры, свернул фунтиком и, зачерпнув из ручья воды, осторожно поднес туесок к потрескавшимся губам пришедшей в себя девчонки:

— Пей, Лиза! Пей…

— Ой… Алек-сей… Ник… алаич… Доктор… — напившись, Егоза слабо улыбнулась. — А… а где эти?

— Нет уже никого! — сглотнув слюну, Иван Павлович погладил девушку по волосам. — Лежи, ничего не говори. Береги силы.

— Ага… А мы… мы куда?

— В больничку! Все, товарищи. Перекур окончен. Кого-то сменить?

— Да нет, — хмыкнул в ответ Бурдаков. — Мы как-то и не устали. Что в ней и весу-то? Донесем!

Они двинулись дальше, через кленовую рощицу и орешник, мимо буреломов-урочищ. Вокруг чудесно пели птицы: малиновка и, кажется, иволга. На тронутых зеленой травкой полянках, распушились желтые солнышки мать-и-мачехи, вкусно пахло сосновой смолой и еще чем-то сладковато-пряным, может быт — первым клевером? Хотя, нет — клеверу было еще рановато.

Вскоре впереди, за деревьями показались покатые, крытые серебристой дранкою, крыши.

— Зарное! — улыбнулся доктор. — Считайте, уже пришли… Как там наша? Молодцом!

Путники выбрались на дорогу, грунтовое шоссе, что вело от села к станции. На пути вдруг встретился патлатый велосипедист — телеграфист Викентий.

— Господи… Доктор! Иван Павлович! Какими судьбами?

— Здравствуй, Викентий Андреевич!

— Ой… а что с девушкой-то?

— Викентий Андреевич, — улыбнулся Гробовский. — Вы бы поехали побыстрее к больницу, предупредили. Ну, чтоб готовились, ждали нас.

— Да, да, — доктор поспешно закивал. — Скажи, пострадавшая с резаной раной. Они там знают, что да как…

До больницы добрались через десять минут. Аглая с Романом Романычем уже ждали у ворот.

— Там, Глафира… капельница… Несите скорей! Ох, Господи… кто ж ее так, бедолагу?

— Нашлись… добрые люди, — Алексей Николаевич недобро прищурился. — Ничего… ничего…

Сделав перевязку, пострадавшей тут же поставили капельницу с укрепляющим раствором…

— Полный покой, не волновать, — уже в смотровой инструктировал Иван Павлович. — Хорошо б ей молочка, бульону…

— Молочко-то найдем, — Аглая ненадолго задумалась. — А вот бульону… Разве что куриный!

— Очень будет хорошо!

Юная заведующая больницей все посматривала на мужа, все хотела спросить — как там сейчас в городе, и что будет дальше с ними. Хотела, но пока не решалась…

Зато решился Бурдаков. Откашлялся, встал…

— Ну, что же, товарищи… Позвольте мне, как представителю власти… огласить, так сказать! Товарищ Гробовская, Аглая… увы, не помню отчества… Начиная с завтрашнего дня, вы полностью восстановлены в должности! То же самое касается и вашего супруга, уважаемого Алексей Николаевича! Работайте, товарищи. Служите трудовому народу. Здесь, на местах, очень нужны такие, как вы — простые скромные труженики. Мы же с Иваном Палычем, увы, вскоре вас вынуждены покинуть. Сами понимаете — государственные дела!

На железнодорожном вокзале московских гостей провожали Гладилин и Гробовский, председатель уисполкома и начальник ЧК. Латыши во главе с их одиозным командиром уехали еще вчера… как и счетоводы — Акимов и Резников.

— Я только что из Зарного, — прощаясь, вдруг улыбнулся Алексей Николаевич. — Егоза молодец — уже смеется! На выписку просится.

— Рано ей еще на выписку! — доктор покачал головой и вздохнул.

— Я вот все думаю, почему они ее не убили? — глядя на подъехавший к платформе состав, тихо промолвил Михаил Петрович.

— Как раз убили! — Гробовский дернул шеей. — И очень жестоко. До утра б она не дожила бы. Волки бы загрызли… или кабаны. Заживо!

— Вот же сволочи! — выругавшись уже в который раз, Бурдаков скосил глаза на Гладилина. — Сергей Сергеич! Ты б не оставил девушку без присмотра… Не в бордель же ей обратно идти! Там ведь достанут…

— Пусть пальцем только попробуют тронуть! — резко бросил Гробовский.

Председатель уисполкома задумчиво покачал головой:

— Ольге Яковлевна давно уже помощница требуется. Ваша… протеже грамоту знает?

— Знает! — пряча улыбку, успокоил чекист. — Иначе б как она мне расписки писала?

Бурлаков похлопал глазами:

— Какие еще расписки?

— Ну, по вчерашнему делу-то…

— А-а-а…

— Кстати, Озолс здесь золото скупал! — хмыкнув, Гробовский перевел разговор на другую тему… как оказалось, куда более интересную.

— Как — золото? Какое? — вкинул глаза совчиновник.

— Обычное такое золото. Дорогое! — Алексей Николаевич повел плечом. — Портсигары, браслетики… кадила… А еще — и то, «красное», дурное… Помнишь, Иван Палыч?

— И не бояться же заразы! — воскликнул доктор. — Я — про тех, кто торгует.

— Так, могут и не знать… — Гробовский неожиданно прищурился. — Кстати Озолсу дали взятку. И очень хорошую! Иначе б на что он золотишко скупал?

— Взятку? — похлопал глазами Сергей Сергеевич. — За что? Кто?

— За что — известно, — чекист поправил фуражку. — Развалить дело. Все фальшивые накладные — это ведь Озолс сжег. Сжег и свалил на девчонок. А взятку дали через посредника, некоего Азиза Фигурина, по кличке Азамат, содержателя подпольного борделя.

— Та-ак! — радостно потер руки Бурдаков. — Значит, все же раскрыли дело⁈

Гробовский поежился:

— Да не совсем. Вчера вечером Азамат найдет мертвым в номере гостиницы «Оксфорд»… Ну, которая «Социалистическая» сейчас. И неподалеку тем же вечером видели белую спортивную машину с местными номерами. Машину ищем, но… Я так думаю — все следы вдут в Москву! Там, там главнее фигуранты. Я говорил уже — найдете Печатника, выйдете и на них.

На Первое мая всю Красную площадь затянули кумачовыми лозунгами.

— Да здравствует героический пролетариат! Слава рабочим всего мира! Пролетарии всех стран — соединяйтесь!

Ораторы повторяли с трибуны лозунги, собравшиеся на митинг трудящиеся одобрительно рукоплескали и бурно кричали «Ура».

С докладом «О текущем моменте» выступил председатель Совнаркома Ленин, следом зачитал речь товарищ Петровский, сменивший Рыкова на посту наркома внутренних дел. После Петровского слово взял товарищ Шляпников, нарком труда, член партии большевиков с 1903-го года. Выходец из рабочей среды, Шляпников долго жил за границей, в совершенстве овладел немецким и французским языками, и по каждому вопросу имел свое мнение, которое так уже умел доказывать и отстаивать, что, вообще-то, дано не многим. Невысокого роста, круглолицый, с короткой стрижкой и простоватыми усами, Александр Гаврилович так и не научился толком носить костюм… Однако, полностью поддержал идеи НЭПа, втихаря высказываемые Иваном Павловичем Петровым, заместителем наркома здравоохранения. Время сейчас было такое, когда еще можно было что-то высказывать, и это все всерьез обсуждалось без всяких обвинений во фракционности. Идею НЭПа, кстати, поддержал и Владимир Ильич, и многие в Совнаркоме. За три года до «настоящей реальности». Впрочем, что было считать «настоящей»?

Меняя реальность, Иван Палыч (Артем) первым делом хотел покончить с разрухой и Гражданской войной, путем объявления самой широкой амнистии, признания мелкой и средней частной собственности и — даже может быть — частичной реституции. За такие идеи доктора (тем более — зама наркома!) в середине двадцатых уже вышвырнули бы из большевистской партии (куда пришлось все же вступить), а в тридцатые, несомненно, расстреляли бы. И вот это все Иван Палыч собирался предотвратить… вполне себе понимая, что кругом кишмя кишат террористы, идейные противники и шпионы. Именно поэтому доктор, наряду с проталкиванием НЭПа, выступал за расширение полномочий ВЧК, в чем нашел самую горячую поддержку со стороны Феликса Эдмундовича. Они даже подружились, и иногда вместе игрывали в бильярд.

Кстати, именно ВЧК сейчас и занималось той самой «зареченской аферой», следы организаторов которой терялись где-то в Москве. Правда, насколько знал Иван Палыч, пресловутого Печатника до сих пор не нашли — по месту прежнего жительства на Большой Никитской его, увы, не оказалось, да и всю огромную квартиру поделили на коммуналки, честно оставив бывшему хозяину кабинет и спальню. Мало ли, появится?

— Соседи предупреждены, — рассказывал Феликс Эдмундович вечером в бильярдной. К слову — вполне себе частной, располагавшейся недалеко от здания ВЧК, на Лубянке.

— Если что — сообщат. Там, в квартире, кстати — телефон!

— Телефон — это хорошо, — Иван Палыч с треском загнал шар в лузу и оглянулся на шефа ВЧК. — А как, кстати, машина? Нашли уже?

— Ищут, — покивал Дзержинский, потеребив острую — клинышком — бородку. — Есть у меня один шустрый парнишка… Я тебя с ним познакомлю. Возглавляет у меня отдел по борьбе с хищениями и саботажем… А-а-а! Промазал? Ага-а-а!

Феликс Эдмундович не обманул, все ж таки познакомил, тем более, что доктора нужно было допросить в рамках все продолжавшегося дела. Начальник отдела ВЧК — «шустрый парнишка» — оказался и впрямь, еще не старым, но уже и не «пареньком», а вполне себе заматерелым молодым человеком лет тридцати. Узкое, тщательно выбритое, лицо, безукоризненный пробор, белая, с галстуком, сорочка под чекистской курткой. Звали его Валдисом, а фамилия была — Иванов. Из семьи старомосковских обрусевших латышей и, как понял доктор по некоторым фразам («возбудить дело», «произвести дознание», «прекратить производством») — из бывших сыскных, возможно даже — из охранки! Впрочем, о своем прошлом чекист не распространялся, ив свой кабинет вызвал доктора вполне корректно — по телефону.

Что ж, Иван Палычу было как раз по пути. Оставив «Минерву» у подъезда, доктор показав часовому пропуск, поднялся на второй этаж и заглянул в дверь. Пока еще можно было вот так, запросто.

— Товарищ Иванов?

— А, Иван Павлович? Очень приятно, — чекист, потянув руку, представился. — Иванов, Валдис Константинович. Прошу!

Протокол допроса Валдис Константинович составил во всех подробностях, тщательно зафиксировав все, что произошло в Зареченске и в Зарном и кое-что уточняя:

— Значит, вы полагаете, товарищ Озолс взял-таки взятку? Ага, ага… мы запросим местных товарищей… Ну, с Печатником понятно — работаем. Как с вашим белым «Уинтоном»… Ищем! Проверяем всех частных владельцев и гаражи. Не в каждый гараж, нас, знаете ли, еще и пустят! Несмотря, а то что мы — ЧэКа! Есть ведь еще и гаражи дипмиссий — а это проблема, которую с налета не решить. Но, мы найдем, вы не думайте…

— Да я и не…

— Что же касается доносов на вас и вашу супругу… — чекист неожиданно улыбнулся, глядя, как у доктора глаза полезли на лоб. — Да, да! Товарищ Петерс передал мне все дела. В том числе — и ваше. И вот что я вам посоветую, Иван Павлович…

Чекист посоветовал доктору самое простое — повнимательнее присмотреться к собственным соседям по квартире.

— Понимаете вам это сделать удобнее, нежели нам — посторонним в квартире людям, — щурясь, пояснил Иванов. — Да, я думаю, это именно соседи. Или сами писали донос, или кому-то помогали. Слишком уж много интимного! Сами — это ясно… разберемся. А вот если кому-то… Тут бы хорошо нам это узнать! Присмотритесь Иван Павлович, присмотритесь! Для начала проверим чисто примитивно. Кто из ваших соседей вдруг резко, ни с того, ни с сего, разбогател? Ну, стал откровенно лучше жить?

— Полагаете — подкуп?

— Очень может быть. Так же может быть и шантаж. Проверим.

Честно сказать, доктор и сам давно уже склонялся к тому, что доносы на него самого и его супругу, скорее всего — инспирированы какой-то внешней силой. Ведь если бы соседи писали из зависти, желая занять комнату, как был бы один донос… ил пусть несколько — но по одному и тому же поводу. Однако, доносчики приплели и лабораторию, о которой соседи по квартире уж никак не могли знать. А еще ведь были заметки и на послушанные — явно в наркомате — разговоры. Вот их-то соседи тоже никак не могли бы подслушать! Что ж, Иванов, наверное, прав… Посмотрим.

Соседей «разбирали по косточкам» вместе с супругой, в воскресенье, объявленное в Совнаркоме выходным днем. Заварив морковный чай, уселись у себя комнате…

Из всех соседей самым подозрительным посчитали Андрей Христофоровича Березкина, судя по повадкам, того еще «жучка». Рестораны, бега, костюм с иголочки, шляпа…

— Так он всегда при деньгах! — покусав губы, резонно возразила Анна Львовна. — А тебе же сказали — разбогатеть кто-то должен резко! Нет, Березкин, конечно, жук. Но… нет вряд ли он, вряд ли… У него, скорей, другие дела — финансовые.

Остальные не разбогатели никак. Или просто этого не показывали, ловко скрывали? Железнодорожники Сундуковы с двумя детьми, молодожены Мельниковы, старичок Владимир Серафимович, и еще старорежимная тетушка София Витольдовна… Как были голь-шмоль — так и оставались. София Витольдовна как-то даже, взгрустнув, пожаловалась, что не так давно отнесла в ломбард последние серебряные ложечки… Так что ничего подозрительного…

— Постой! — вдруг встрепенулась Аннушка. — Как это ничего подозрительного? Между прочим, я сама слышала, как третьего дня та же София Витольдовна просила Сундукова принести с работы кусочек медного провода. И в ее шкафчике, на кухне, стоит банка лимонной кислоты. Я у нее даже как-то спрашивала, брала…

— Да причем же тут провод и кислота, родная?

— Ох, Ваня, Ваня… Темный ты человек! — взъерошив мужу волосы, негромко рассмеялась Анна Львовна. — Сто грамм лимонной кислоты на литр воды, плюс кусочек медного провода… Прокипятить, погрузить серебряные изделия минут на пятнадцать… протереть тряпочкой…

— Что⁈

— Да! Этим раствором как раз столовое серебро и чистят!

Обо всем этом нужно было сообщить Иванову. Иван Павлович не поленился, лично проверил все ближайшие ломбарды. София Витольдовна пару дней назад выкупила все свое столовое серебро! И даже приобрела кое-что новое.

У здания ВЧК на Большой Лубянке суетились люди.

Оставив «Минерву» невдалеке, доктор прошелся пешком и нагнал по пути Бурдакова.

— Здорово, Михаил Петрович! Ты как тут?

— А, Иван… — оглянувшись, Бурлаков протянул руку и скривился. — Да, понимаешь, отправили с поверкой от Совнаркома.

— А что? Случилось? — насторожился Иван Павлович.

Чиновник махнул рукой:

— Да уж, случилось. Уже каждая собака на Лубянке знает. Озолс из окна выбросился! Со своего кабинета, с пятого этажа. Вон, дворники с брусчатки кровь отмывают!