Земский докторъ. Том 7. Переезд

Глава 21

Наверное, нужно было бы зайти к Семашко, обсудить дела. А потом и Валдису заскочить. А потом уже и к Анне, домой, отдыхать, само собой. Все-таки август, а в августе так приятно лежат вечером на кровати с любимой женой, с распахнутыми окнами и слушать птиц…

Но все планы на вечер изменило одно письмо.

Заводской день выдался на редкость спокойным. Ферментеры гудели ровно, лаборанты, уже набравшиеся опыта, уверенно проводили замеры, а в цехе экстракции вовсю пахло сладковатым запахом амилового спирта — верный признак того, что очередная партия пенициллина уже скоро будет готова. Иван Павлович даже позволил себе погрузиться в расчеты по оптимизации выхода лизина, как в кабинет вошел секретарь.

— Иван Павлович, вам письмо. Из Московского хирургического госпиталя. Нарочный ждет ответа, говорят, очень срочно.

Сломав сургучную печать, доктор пробежал глазами по знакомому убористому почерку профессора Воронцова.

«Уважаемый Иван Павлович! Срочно требуются ваши глаза и ваше мнение. Поступила партия раненых с Северного фронта, случаи сложные. Ваш приезд крайне необходим. Жду Вас.»

Тревожный холодок пробежал по спине. Воронцов, старый военврач, прошедший Русско-Японскую и всю Великую войну, слов на ветер не бросал. Если пишет «срочно» и «сложный» — значит так оно и есть и дело плохо.

Пришлось менять планы, хотя надежды провести вечер с Анной Львовной все еще не таяли.

Через полчаса «Минерва» уже лихо заворачивала к знакомому зданию госпиталя. Обычная размеренная жизнь лечебного учреждения была нарушена. По коридорам сновали санитары с носилками, доносились сдержанные стоны, в воздухе висел тяжелый дух йодоформа, пота и крови.

Профессор Воронцов встретил его в своем кабинете. Лицо профессора было серым от усталости, но глаза горели напряженным, профессиональным огнем.

— Иван Павлович, спасибо, что откликнулись и примчались. Извините, что оторвал от дел. — Он ткнул пальцем в разложенные на столе истории болезней. — Вот, прибыли с Мурманского направления. Транспорт с ранеными попал под артобстрел. У большинства — не просто огнестрельные ранения, а сложные оскольчатые переломы бедра и большеберцовой кости. Кости раздроблены, фрагменты смещены.

Иван Павлович кивнул, мысленно представляя себе эту кошмарную картину. Без современной аппаратуры собрать такую кость — ювелирная работа.

— Я понимаю, — сказал он. — Но я же оставил вам подробную карту применения пенициллина для профилактики сепсиса при таких ранениях. Дозировки, схемы…

— И мы уже начали ее применять, и низкий вам поклон за это! — мягко перебил его Воронцов. — Но пенициллин, коллега, спасает от гангрены и заражения крови. Он не склеит осколки кости. А без этого… — профессор тяжело вздохнул и провел рукой по лицу. — Без этого их ждет либо ампутация, либо пожизненная хромота и инвалидность. Молодые парни, Иван Павлович! Стране нужны они здоровыми.

— Что вы предлагаете? — прямо спросил Иван Павлович, догадываясь, к чему клонит старый хирург.

— Иван Павлович, вы хирург от бога. У вас нестандартных и уникальных идей, прорывных и дерзких — просто уйма в голове!

— Будет вам!

— Так и есть.

— И все же…

— Хирургический остеосинтез, — ответил профессор. — Вот что я хочу. Скреплять осколки механически. — Воронцов подошел к шкафу и вынул оттуда несколько странных предметов, завернутых в стерильную марлю. С металлическим лязгом он выложил их на стол. — Вот.

Иван Павлович взял в руки один из предметов. Это была пластина из тусклого, желтоватого металла с аккуратными отверстиями для шурупов. Рядом лежали несколько толстых металлических штифтов-гвоздей.

— Латунный сплав, — пояснил Воронцов. — Есть и стальные, и даже серебряные. Метод не новый, имманжелы применяли еще в прошлую войну, но… — он многозначительно посмотрел на Ивана Павловича.

— Но слишком высок процент осложнений, — закончил мысль Иван Павлович, с профессиональным интересом вертя пластину в руках. — Нагноение вокруг инородного тела, металлоз, отторжение. Без эффективной антибиотикотерапии это была лотерея, где выигрыш — сросшаяся кость, а проигрыш — сепсис и смерть.

— Именно так! Я же говорю, что вы зрите прямо в корень! — голос Воронцова дрогнул от волнения. — Но теперь-то у нас есть ваш пенициллин! Мы можем подавить инфекцию! Мы можем поставить эти операции на поток, сделать их рутиной, а не героической попыткой! Я уже провел две таких операции. Но я взял самые легкие случаи. Пока все стабильно.

— Так…

Воронцов глянул ему прямо в глаза.

— Иван Павлович, я не могу один. Мне нужна ваша помощь, ваш авторитет, ваш… ваш взгляд. Вместе мы можем создать здесь, в этом госпитале, первый в России специализированный центр травматологии и ортопедии. Спасти не десятки, а сотни и тысячи конечностей! Я уверен, вы разбираетесь в этом очень хорошо.

«Разбираюсь», — подумал Иван Павлович и, отложив пластину, прошелся по кабинету. Мысли неслись вихрем. Он смотрел на эти примитивные, с точки зрения его времени, импланты, и видел за ними сломанные жизни. Профессор был прав. С пенициллином они получали в руки недостающий пазл. Они могли совершить прорыв не только в фармакологии, но и в хирургии.

Но ведь есть и обратная сторона медали — есть риски. Из чего делать протезы? Латунь? Медь и цинк, которые будут окисляться в тканях. Сталь? Она будет ржаветь. Нужны инертные сплавы. Ванадиевая сталь? Или… Он мысленно перебрал доступные материалы.

«Ниобий? Нет, его добыча и обработка… Вольфрам? Слишком тяжел и хрупок. А если попробовать чистый тантал? Он химически инертен, как стекло. Но где его взять? Производство дико дорого.»

Он остановился у окна, глядя на санитаров, выносивших из палатки окровавленные бинты.

— Вы правы, Александр Петрович, — тихо сказал он, оборачиваясь. — Шанс есть. Но мы должны подойти к этому с научной, почти аптекарской точностью. Нам нужен правильный металл. Инертный. И чтобы стоимость производства его была не заоблачная. Также нам нужны инструменты. Специальные дрели, отвертки, шаблоны для сверления. Это должна быть не кустарная мастерская, а производство.

— Я знал, что вы меня поддержите! — просиял профессор. — Я уже договорился с инженерами с завода «Богатырь». Они готовы взяться за изготовление инструментов по нашим чертежам… по вашим чертежам, Иван Павлович. А по металлу… Я слышал, на бывшем заводе Гужона есть опытные партии нержавеющей стали. Мы могли бы испытать ее.

— Хорошо, — кивнул Иван Павлович, подивившись такой инициативности профессора. — Давайте начнем. Но с условием: первые десять операций мы проведем вместе. Я буду ассистировать вам. Мы составим протокол на каждого больного, будем вести дневник наблюдений, фиксировать малейшие изменения. Мы должны быть уверены на все сто, прежде чем тиражировать метод.

Лицо Воронцова озарилось такой радостью, что стало похоже на лицо ребенка.

— Согласен на все условия, Иван Павлович! Вы только покажите, научите. А уж я и другим докторам передам. Идемте, я покажу вам первых пациентов.

— Что, прямо сейчас⁈ — удивленно воскликнул Иван Павлович, поглядывая в окно, за которым уже царила ночь.

— Там очень тяжелые больные, — совсем тихо произнес профессор. — Некоторые и до завтра уже не доживут. На вас вся надежда.

Пришлось идти.

Они вышли из кабинета и направились в палату. Иван Павлович шел, смирившись с предстоящей бессонной ночью и уже обдумывая, какую именно марку стали можно считать наиболее биосовместимой в этих условиях, и где раздобыть хотя бы несколько килограммов тантала для экспериментов. Одна битва постепенно перетекала в другую, и на этот раз его оружием должен был стать не шприц с антибиотиком, а скальпель и кусок холодного металла.

Госпитальный коридор казался бесконечным. Профессор Воронцов шел быстрым, энергичным шагом, его белый халат развевался, и профессор походил на какого-то супергероя из комиксов. Иван Павлович едва поспевал, чувствуя, как усталость от заводских забот накатывает новой волной, теперь уже — хирургической.

— Вот они, коллега, — Воронцов распахнул дверь в большую палату, где в несколько рядов стояли железные койки. — Цветы войны. Самые сложные случаи.

Воздух здесь был густым и тяжёлым, наполненным тихими стонами, прерывистым дыханием и тем специфическим запахом гниющей плоти и антисептиков, который Иван Павлович ненавидел всей душой.

Они подошли к первой койке. Молодой парень, бледный как полотно, с заострившимся носом, смотрел в потолок стеклянными глазами. Его левая нога ниже колена была забинтована в неуклюжий, просочившийся сукровицей кокон.

— Красноармеец Степанов, — тихо, для одного Ивана Павловича, пояснил Воронцов. — Осколочное ранение голени. Раздроблена малоберцовая, большая берцовая — по типу «бабочки». Пытались репонировать в полевом лазарете, но… — Он многозначительно хмыкнул. — Теперь вторичное смещение, начинается нагноение. Ампутация — вопрос двух-трёх дней.

Иван Павлович кивнул, молча поднял температурный лист. Лихорадка. Организм проигрывал битву.

— Что скажете? — с другом сдерживая любопытство, спросил профессор.

Иван Павлович не ответил. Вместо этого аккуратно размотал бинт. Картина открылась безрадостная: нога распухшая, синюшная, с несколькими зияющими ранами, из которых сочился гной. Но самое страшное было видно на свежей рентгенограмме, которую профессор достал из картонного футляра — кость была разломана на несколько крупных осколков, беспорядочно наложившихся друг на друга.

— Так… понятно… Следующий, — сдавленно сказал Иван Павлович, не в силах больше смотреть на мучения юноши.

Вторым был мужчина постарше, с обветренным, осунувшимся лицом. Он лежал, сжимая зубы, но в его глазах стояла не боль, а какая-то обречённая ярость. Его бедро было неестественно вывернуто и укорочено.

— Командир взвода, Кожемяко, — отчеканил Воронцов. — Пулевое, бедро. Пуля прошла навылет, но кость… — Он провёл пальцем по снимку, где бедренная кость была расколота вдоль, как полено. — Интерпозиция мягких тканей. Самостоятельно не срастётся. Классический случай для штифта.

Третий пациент был без сознания. Юное, почти детское лицо, покрытое каплями пота. Правое предплечье — сплошная грязная повязка.

— Снайпер. Безымянный, документов при нём не было, — голос Воронцова дрогнул. — Мина. Лучше бы убило сразу. Лучевая и локтевая кости превращены в мелкую крошку на протяжении семи сантиметров. Кисть висит на лоскутах.

Иван Павлович отошёл к окну, глядя на госпитальный двор. Трое. Трое молодых, сильных мужчин, которых ждала либо смерть, либо инвалидность. И он держал в руках ключ. Рискованный, несовершенный, но ключ.

— Есть небольшой запас протезов… — сказал Воронцова.

— Хорошо. Берём всех троих. Сейчас. Пока не поздно. Начнём со Степанова. Ему хуже всех.

Час спустя операционная погрузилась в гипнотический ритуал подготовки. Резкий, едкий запах эфира сменился сладковатым — хлороформа. Металлические лотки блестели под светом мощной лампы. Иван Павлович, вымыв по локоть руки, стоял и смотрел, как сестра расстилает стерильные простыни. Он чувствовал странное спокойствие. Здесь, под ярким светом, не было ни шпионов, ни политики. Была лишь проблема, которую нужно решить.

Первым на стол подняли Степанова. Когда Воронцов скальпелем вскрыл старую рану, наружу хлынул густой, зловонный гной. Иван Павлович, не моргнув глазом, принялся за работу — резец, зажимы, отсос. Он искал осколки кости, промывал полость физраствором с хлорамином. Наконец, в ране обнажилась кость. Картина была удручающей.

— Пластина, — потребовал Иван Павлович.

Ему в руки положили латунную пластину.

Хирург примерил её к кости, стараясь совместить отломки. Пришлось использовать костные щипцы, чтобы притянуть их друг к другу. Звук скрежета кости о металл заставил сжаться желудок.

Иван Павлович вкрутил первый шуруп. Потом второй. Кость, послушная усилию, сложилась.

— Пенициллин, — распорядился он, и сестра подала шприц с желтоватой жидкостью. Он обильно оросил рану, ткани вокруг пластины. — Теперь только швы и время.

Операция на бедре у Кожемяко была технически проще, но физически тяжелее. Пришлось применить большую дрель, чтобы проделать канал в костномозговой полости. Звук работающего сверла и вибрация в руках были непривычными и пугающими. Длинный стальной штифт вошёл в кость с глухим скрежетом, скрепив отломки в единый стержень. Командир взвода, выходя из наркоза, первым делом потянулся к ноге, нащупал её целой и издал короткий, сдавленный звук, похожий на рыдание.

Третий, безымянный снайпер, стал самым долгим испытанием. Пришлось практически лепить кость заново, собирая мелкие осколки, как пазл. Использовали и тонкие проволочные швы, и маленькие пластинки. Рука превратилась в анатомический муляж, опутанный металлом.

Когда всё было закончено, Иван Павлович отступил от стола, чувствуя, что спина затекла, а пальцы сами собой складываются в положение, удерживающее инструмент.

Он и Воронцов молча стояли у раковин, смывая с рук кровь и запах чужих страданий. Понимали — это трое что-то вроде пробной партии. Если все получится, если пенициллин, который изготовил завод, поможет и импланты приживутся, то это будет означать… самый настоящий прорыв в медицине.

— Ну что, коллега, — первым нарушил тишину профессор, и в его голосе звучала неслыханная гордость. — Три жизни.

— Рано еще что-то говорить конкретное… Мы подарили им три шанса, Александр Петрович, — поправил его Иван Павлович, глядя на свою дрожащую руку. — Теперь главное, чтобы эти шансы не отняла инфекция. Я останусь с ними сегодня. Буду лично контролировать введение пенициллина.

— Нет, Иван Павлович, — остановил его профессор. — Вы и так сегодня сделали многое. Я сам проконтролирую. А вы идите отдыхать. Уже очень поздно. Завтра вам все доложу — как прошла ночь.

Иван Павлович спорить не стал.

Выйдя из операционной, он обнаружил, что привычный путь к выходу перекрыт — шаркающая по полу швабра санитара и расставленные ведра с известкой красноречиво намекали на ремонт.

— Обновить велено, — извиняющимся тоном сообщил санитар. — К приезду комиссии. Вам на вход? Тогда через глазное отделение.

Пришлось сворачивать в боковой коридор.

Здесь было тихо, пахло лекарственными травами и чем-то слабым, цветочным. Иван Павлович шел, глухо отбивая каблуками такт, и вдруг замер.

На дубовой скамье, встроенной в нишу стены, сидела девушка. Она была погружена в чтение небольшой книжки в потрепанном переплете. Но не это привлекло внимание доктора. Она держала книгу в нескольких сантиметрах от лица, а между страницей и ее глазами была огромная, но мощная лупа. Без нее она, видимо, не могла разглядеть ни единой буквы.

Иван Павлович, всегда относившийся к любым проявлениям неправильного обращения со зрением с профессиональной ревностью, не удержался. Он мягко кашлянул, чтобы не напугать.

Девушка вздрогнула и опустила книгу. Ее лицо, обрамленное темными, гладко зачесанными волосами, оказалось удивительно кротким. Большие, очень выразительные глаза смотрели куда-то в пространство мимо него, не фокусируясь.

— Простите, я не хотел вас беспокоить, — тихо сказал Иван Павлович. — Но, знаете, читать при таком свете, да еще и с лупой… Вы только сильнее утомляете глаза. Ночь на дворе, а вы… читаете.

Девушка улыбнулась. Улыбка у нее была какая-то беззащитная и в то же время светлая.

— Я знаю, доктор. Но иначе я не могу прочесть ни строчки. А так хочется… Это стихи. — Она слегка покраснела.

— Стихи? — Иван Павлович присел рядом на скамью, отложив в сторону свой саквояж. — Это, конечно, прекрасно. Но зрение — дар бесценный. Его нужно беречь пуще всего. Вам ведь здесь помогают?

Он кивнул на коридор глазного отделения.

— О, да! — в ее голосе послышались живые, искренние нотки. — Мне уже сделали операцию. В харьковской клинике, у самого доктора Гиршмана. А сюда меня направили для окончательного обследования и наблюдения. Говорят, все прошло успешно. Скоро меня выпишут.

— Гиршман? — уважительно протянул Иван Павлович. — Слышал, конечно. Крупнейший специалист. Значит, надежда есть?

— Да, — прошептала она. — Уже сейчас… я различаю очертания, вижу свет. Раньше был только тусклый мрак. Это кажется чудом. Я почти забыла, как выглядят лица, деревья, небо… Теперь я смогу все это увидеть снова. И вот, читать могу снова. Правда с лупой. Страсть как люблю читать.

Она говорила с такой одухотворенной восторженностью, что Иван Павлович невольно улыбнулся. После кровавой работы в операционной, после грохота завода этот тихий, искренний восторг был подобен глотку свежей воды.

— Это и есть чудо, — согласился он. — Восстановление зрения… Нет большей радости для врача. Вы обязательно все увидите. И стихи сможете читать уже без лупы.

— Вы думаете? — она снова улыбнулась, и все ее лицо озарилось изнутри.

— Я в этом уверен. — Иван Павлович поднялся, снова чувствуя тяжесть в ногах. Ему нужно было идти домой. Но этот короткий разговор почему-то вернул ему силы. Он кивнул девушке на прощание. — Берегите себя. И выполняйте все предписания врачей.

— Спасибо, доктор. Обязательно.

Он уже сделал несколько шагов по коридору, как вдруг остановился. Что-то заставило его обернуться. Простая человеческая вежливость? Желание запомнить этот мимолетный образ надежды среди больничных стен?

— Простите за бестактность, — сказал он, возвращаясь. — Мы так и не познакомились. Меня зовут Иван Павлович. Я хирург.

Девушка повернула к нему свое невидящее, но удивительно одухотворенное лицо. Ее губы тронула та же кроткая, беззащитная улыбка.

— Каплан, — тихо и четко произнесла она. — Фанни Ефимовна.