Земский докторъ. Том 7. Переезд

Глава 10

Иван Павлович встретил холодный, неумолимый взгляд Сергея Петровича, но не шелохнулся, намереваясь остаться у постели Глушакова. Его место здесь, у пациента, а не в каком-то кабинете для дачи объяснений. Да и кто вообще такой этот Борода⁈ Кем себя возомнил?

— Я не оставлю больного, — твёрдо заявил Иван Павлович. — Состояние может измениться в любую минуту. Все вопросы можем обсудить здесь.

Один из людей в штатском, не меняя выражения лица, расстегнул полу своего длинного пальто. Внутри, на кожаном ремне, тускло блеснула рукоять маузера.

— Гражданин Петров, — произнес гость тем же безразличным тоном, — мы настаиваем. Не заставляйте нас применять меры. Это никому не нужно.

В воздухе повисла тяжёлая, унизительная тишина. Иван Павлович почувствовал, как по его спине пробежала ледяная волна бессильной ярости. Он мог спорить с Бородой, он мог доказывать свою правоту главному врачу. Но против немого аргумента в кобуре он был бессилен.

Сжав кулаки так, что побелели костяшки, он коротко кивнул.

В этот момент в палату, слегка запыхавшись, вошел главный врач госпиталя — Александр Игнатьевич Воронцов, пожилой, седовласый мужчина с умными, уставшими глазами. Он одним взглядом окинул ситуацию — Ивана Павловича, торжествующего Сергея Петровича, людей в штатском — и его лицо помрачнело.

— Что здесь происходит, коллеги? — спросил он, обращаясь ко всем сразу, но его взгляд на мгновение задержался на Иване Павловиче с молчаливым вопросом.

Сергей Петрович, не дав никому опомниться, снова завел свою шарманку:

— Александр Игнатьевич, врач Петров, в нарушение статей 49 и 12 «Временных правил» и циркуляра Наркомздрава, ввел тяжелобольному пациенту неизвестный, самодельный препарат. Мы вынуждены были прибегнуть к помощи представителей власти для пресечения противоправных действий.

Воронцов тяжело вздохнул, повернулся к Ивану Павловичу.

— Иван Павлович… — тихо сказал он. — Это действительно так?

— Это так, — поспешил ответить за него Борода.

— Так-так-так… Иван Павлович, вы же понимаете… Если это действительно так, что нужно еще доказать, — на этом слове он сделал акцент, — то формально Сергей Петрович абсолютно прав. Существует протокол, утвержденные методы… Ваши действия, какими бы благими намерениями они ни были продиктованы, увы, являются грубым нарушением.

Говорил это главный врач для протокола, во всеуслышанье, чтобы притупить внимание Бороды. Сам же, повернувшись к Ивану Павловичу так, чтобы закрыть его от остальных, тихо, почти беззвучно, прошептал, шевеля одними губами:

— Иван Павлович, как же так?

— Потом объясню, — ответил тот.

— Сергей Петрович, не могли бы вы пока осмотреть товарища Глушкова? Надо убедиться в его безопасности.

Борода нехотя кивнул.

Воронцов приблизился вплотную к Ивану Павловичу, шепнул:

— Борода давно метит на мое место. У него связи в Наркомздраве. Ищет любой повод, чтобы скандал тут, в госпитале, устроить. А уже через этот скандал и меня погнать. Скользкий змей. И хитрый. Вы не переживайте, Иван Павлович, решим вопрос.

Затем, снова повысив голос и обернувшись ко всем, Воронцов продолжил, разводя руками в бессильном жесте:

— Что же… Вынужден просить вас, Иван Павлович, последовать с товарищами и дать необходимые пояснения. Уверен, всё прояснится. А мы здесь сделаем всё возможное для пациента.

Это была отговорка, и все это понимали. Воронцов не мог открыто встать на его сторону против буквы закона и влиятельного недоброжелателя. Он понимал, он знал настоящую подоплеку, и он был на стороне Ивана Павловича. Но понимания было мало.

Иван Павлович, с горечью кивнув Воронцову, последний раз взглянул на спящего Глушакова и медленно, под конвоем двух безмолвных теней, направился к выходу. Сергей Петрович проводил его взглядом, полным холодного, ничем не прикрытого торжества.

Кабинет, куда его привели, был неуютным. Стол, несколько стульев и портрет Карла Маркса на стене. За столом сидели трое: незнакомый Ивану Павловичу представитель ЧК, сухой и костлявый, с глазами-буравчиками; пожилой профессор-бактериолог из университета с седой бородкой клинышком и выражением крайнего скепсиса на лице; и заместитель Воронцова, Семен Львович Астахов, человек с влажным рукопожатием и скользким, подобострастным взглядом, который всегда смотрел куда-то мимо собеседника. Иван Павлович знал — Астахов был своим человеком Бороды.

«И когда успел всех собрать?» — подумал он, оглядывая присутствовавших.

Нет, этот цирк пора было прекращать. Понадобиться — подключить хоть самого Семашко. Только как ему сообщить о случившемся? Конечно, нужно было бы сначала подстраховаться, хотя бы формальное разрешение взять. Только, во-первых, кто бы его дал, а во-вторых, не было времени.

Ладно, придется видимо все же сначала вытерпеть этот цирк, выждать. А уж потом и разгонять клоповник.

Допрос начал чекист.

— Гражданин Петров. К нам обратился гражданин Воронцов, говорит, вы закон нарушаете? Вкололи пациенту против его воли лекарства какие-то. Объясните, что это было? — Он ткнул пальцем в лежавшую на столе записку, составленную Сергеем Петровичем.

— Не против его воли, а с согласия. И это была попытка спасти жизнь человека, — спокойно ответил Иван Павлович.

— С помощью чего?

— Я назвал его пенициллин. Активное вещество, выделяемое плесневым грибом Penicillium notatum.

— Плесенью? — нахмурился чекист. — Постойте, вы ввели человеку под кожу… плесень?

Он был удивлен и расстерян. По глазам читалось — он до конца не мог поверить, что это и в самом деле возможно.

— Именно так, — подтвердил доктор. — Но не саму плесень, а вещество, которое она выделяет и которое обладает бактерицидным эффектом.

Профессор фыркнул, поправляя пенсне.

— Фантастика! Чушь собачья! Научно не обосновано!

— Обосновано клинически, — парировал Иван Павлович. — Зона подавления бактериального роста вокруг колонии плесени — доказанный факт.

— Доказанный кем? — осторожно уточнил чекист.

— Мной. В лаборатории.

— Ерунда! — взвизгнул профессор.

— Не ерунда. Могу показать наглядно.

— Ну… допустим, — немного успокоившись, сказал профессор. — Допустим, что эта ваша плесень… Как там ее?

— Penicillium notatum.

— Вот-вот, она самая. Допустим она обладает определенными свойствами. Но ведь до создания лекарства — дистанция огромного размера! Целая цепочка! Выращивание штамма, поиски питательной среды, поиски методов! Откуда вы, провинциальный земский врач, знаете всю эту цепочку? — Он ударил кулаком по столу. — Это невозможно угадать!

Вопрос повис в воздухе. Самый главный вопрос. И очень важный. И раскрыть истинный ответ ни в коему случае нельзя.

Чекист уставился на Ивана Павловича с холодным любопытством. Астахов склонил голову набок, словно ящерица.

Иван Павлович сделал паузу, собираясь с мыслями. Пришло время для легенды.

— Я не угадывал, — начал он медленно, выверяя каждое слово. — Мне… мне подсказали.

— Кто? — мгновенно впился чекист.

— До революции, в семнадцатом году, ко мне в Зарное по распределению попал один человек. Эмигрант. Из Венгрии. Бактериолог. Имя его… Ласло. Ласло Вайда, — Иван Павлович выбрал самое простое венгерское имя, какое смог придумать.

Чекист тут же начал что-то быстро записывать.

— Продолжайте.

— Он был болен, истощен. Я его выходил. В благодарность… он поделился со мной своими идеями. Говорил, что работает над теорией антибиоза — борьбы микроорганизмов. Что плесень может быть оружием против бактерий. Он рассказывал о принципах селекции штаммов, о важности питательных сред… Он упоминал даже возможность экстракции активного начала с помощью органических растворителей. Говорил, это логика любого химика-органика — вещество нужно перевести в растворимую форму и выделить его.

— И где сейчас этот… Ласло Вайда? — спросил чекист, не отрываясь от блокнота.

— Откуда же мне знать? Уехал. Летом семнадцатого. Сказал, что пытается пробиться на юг, к своим. Больше я его не видел. Думаю, он погиб.

Легенда была шаткой. Слишком удобный мертвый свидетель. Но опровергнуть ее было невозможно. В хаосе 1917 года тысячи людей бесследно исчезли.

Профессор язвительно усмехнулся.

— Сказки! Один бродяга-эмигрант, и вдруг — такие прорывные идеи? Которые нигде в мировой литературе не описаны!

— Он не был бродягой, — холодно возразил Иван Павлович. — Он был ученым. Возможно, гением. А то, что это не описано в ваших журналах, лишь говорит о том, что наука не стоит на месте. Даже в подполье.

— А метод? — встрял Астахов. — Это тоже «логика химика-органика»? Или тоже «гений-эмигрант» вам нарисовал чертеж?

Иван Павлович посмотрел на него прямо.

— Нет. Это была отчаянная необходимость и счастливая случайность. У меня не было нужных реактивов. Был только эфир для наркоза. Я действовал методом проб и ошибок, рискуя. Мне повезло. Я не скрываю, что метод примитивен и опасен. Но он дал результат. Несколько миллиграмм вещества, которое, я уверен, спасет жизнь капитану Глушакову.

— Уверены? — переспросил чекист, откладывая карандаш. — На чем основана ваша уверенность?

— На том, что я видел, как оно работает in vitro. И на том, что после введения у пациента не наступило немедленного ухудшения. Теперь все зависит от его организма. И от того, дадите ли вы мне возможность продолжить работу, чтобы очистить препарат и сделать его безопасным.

— Что⁈ — удивился профессор. — Дать вам возможность продолжать эти жуткие опыты⁈

В кабинете воцарилось молчание.

Чекист посмотрел на профессора, потом на Астахова.

— Ваши выводы?

Профессор буркнул:

— Теория антибиоза… гипотетически возможна. Но доказательств нет. Его метод — дилетантство опаснейшее!

Астахов развел руками.

— Формально… он нарушил все мыслимые инструкции. Ставить опыты на людях… это недопустимо.

— Товарищи, давайте отставим в сторону теории и поговорим о конкретных цифрах, которые я вижу каждый день в этом госпитале, — мягко перебил Иван Павлович. Он понимал, что сейчас нужно перетащить на свою сторону хоть кого-то. — Послеоперационная смертность от сепсиса и гнойных инфекций составляет, по нашим данным, не менее шестидесяти процентов. Шесть из десяти прооперированных умирают не от самой операции, а от последующего заражения. Это — наша главная проблема.

Он сделал паузу, давая им осознать эту цифру. Профессор нехотя кивнул — с этим спорить было сложно.

— Полученное вещество, пенициллин, позволит сильно сократить этот процент. Представьте, что это такое. Раненый боец. Сейчас его шанс умереть от заражения — больше половины. С пенициллином, я уверен, мы сможем снизить эту цифру в разы. До десяти, может, до пяти процентов. Это значит, что из каждых ста раненых мы сможем спасти не сорок, а девяносто пять. Это — конкретные жизни красноармейцев, которые вернутся в строй.

Он перевел взгляд на профессора.

— Вы говорите — «фантастика». Но в лаборатории, in vitro, это работает. Плесень убивает бактерии. Это факт, который можно проверить за один день. Вся моя работа — это просто попытка перенести этот наблюдаемый факт из чашки Петри в организм человека. Да, мой метод кустарный. Да, он опасен. Но он — первый шаг. Если дать мне возможность работать, придать этому научную основу, наладить производство — мы получим не «фантастику», а стандартную процедуру. Как обработка раны йодом, только в тысячу раз эффективнее.

Наконец, он посмотрел на чекиста.

— Вы спрашиваете, зачем это нужно стране. Ответ прост: чтобы сохранить ее человеческий ресурс. Каждый спасенный от гангрены или сепсиса солдат — это штык против интервентов. Каждый спасенный рабочий — это пара рук у станка. Каждая спасенная мать — это будущее страны. Я нарушил инструкции, это да. Но я шел на осознанный риск, чтобы доказать на практике жизненную необходимость этого направления. Результат этого эксперимента — жизнь или смерть капитана Глушакова — покажет, был ли этот риск оправдан. Но даже если… даже если я ошибся в этом конкретном случае, сама идея слишком ценна, чтобы ее хоронить из-за бюрократических формальностей. Речь идет не о моей репутации. Речь идет о том, чтобы переломить ход войны с болезнями, которая уносит у нас больше жизней, чем любая другая война.

Повисла пауза. Никто не решался что-то сказать — еще бы, а что тут скажешь? Что против человека и его разработок, которые страну вперед двигают? За такое можно и самому на скамье оказаться. Все невольно перевели взгляд на чекиста. Тот нехотя медленно поднялся.

— Гражданин Петров, вы пока остаетесь отстранены от работы в госпитале. Не покидайте Москву. Ваше «открытие» будет тщательно изучено компетентными товарищами. Если ваш пациент выживет — это будет одним аргументом в вашу пользу. Если умрет… — Он не договорил, но все всё поняли.

Несколько дней, проведенные в вынужденном затворничестве, Иван Павлович использовал с максимальной пользой. Под негласным, но бдительным надзором он не отчаивался, а с упорством фанатика совершенствовал свою установку. И производил драгоценное лекарство.

Каждая новая партия желтоватого порошка была чуть чище, чуть стабильнее предыдущей. Он вел подробные записи, фиксируя каждый шаг, каждую пропорцию — теперь это была не отчаянная импровизация, а методичная, научная работа.

Дверь в лабораторию распахнулась с такой силой, что задребезжали стеклянные колбы. На пороге, с лицом, побагровевшим от гнева, стоял сам Николай Александрович Семашко. За его спиной, съежившись, маячили Воронцов и Астахов — гостей такого высокого ранга они явно не ожидала сейчас тут увидеть.

— Иван Павлович! — прогремел Семашко, окидывая взглядом царящий в комнате «алхимический» беспорядок. — Мне только что доложили о каком-то идиотском разбирательстве! Это правда⁈ Вас пытаются посадить за то, что вы… что вы работаете⁈

Не дав никому опомниться, он резко обернулся к Астахову и Воронцову, которые уже стояли за его спиной.

— Кто автор этого безобразия⁈

В этот момент из-за их спин, бледный, но с прежним надменным выражением лица, вышел Сергей Петрович.

— Николай Александрович, разрешите доложить! — начал он, стараясь придать голосу твердость. — Врач Петров грубейшим образом нарушил все мыслимые протоколы! Он ввел тяжелобольному, находившемуся в бессознательном состоянии, непроверенный, самодельный препарат! Мы были вынуждены…

— Больному? — перебил его Семашко, наступая на Бороду. — Какому больному? Где он⁈

— В третьей септической палате, — растерянно пробормотал Сергей Петрович. — Капитан Глушаков. Состояние было безнадежным…

— Ведите! — отрезал Семашко. — Сию же минуту!

Толпа в белых халатах и штатском, во главе с разгневанным наркомом, громоподобной процессией двинулась по коридорам. Сергей Петрович, предвкушая триумф, почти бежал впереди, чтобы первым продемонстрировать плачевные результаты «эксперимента» Петрова.

Он распахнул дверь в палату и замер. Его лицо вытянулось, выражение торжествующей уверенности сменилось на абсолютно недоуменное, почти идиотское.

Койка капитана Глушакова была пуста. Одеяло аккуратно откинуто.

— Он… он… — начал было Сергей Петрович, бешено озираясь.

В этот момент из-за ширмы в глубине палаты вышел сам Глушаков. В одной руке он нес жестяной чайник, в другой — две кружки. Он был бледен, исхудал, но держался на ногах твердо, а в его единственном глазу горел живой, осмысленный огонь, сменивший лихорадочный бред.

— А? Товарищи? — спокойно произнес он, видя ошеломленную группу в дверях. — Вы ко мне? Чайку, что ли, хотели? Я вот как раз согреть сходил.

Он продемонстрировал медный чайник.

В палате повисла гробовая тишина. Семашко, широко раскрыв глаза, смотрел то на Глушакова, то на побледневшего, как полотно, Сергея Петровича.

— Вы… как ваше самочувствие? — наконец выдавил из себя главный врач Воронцов.

— Самочувствие? — Глушаков поставил чайник на тумбочку и развел руками. — Да великолепно, товарищ доктор! Температуры нет. Аппетит зверский. Рана чистая, уже заживает. Слабость, конечно, еще есть, ноги не совсем слушаются… Но я же, простите, неделю почти при смерти был! А теперь — жив! Как тот феникс, понимаете? Спасибо Ивану Павловичу и его лекарству! Без этого — точно бы погиб.

Он обвел взглядом присутствующих и его взгляд остановился на Иване Павловиче, скромно стоявшем в дверях. Лицо капитана озарилось широкой, искренней улыбкой.

— А вот сам чудотворец! Вот кого я чаем обязан поить в благодарность! Ваше зелье, брат, видать, и впрямь волшебное! Выпили бы со мной чайку?

Семашко медленно повернулся к Сергею Петровичу. Его лицо снова налилось гневом.

— Борода… — произнес он тихо, но так, что у всех похолодело внутри. — Вы отстранены от работы. Ожидайте решения комиссии по факту вашего вредительства и срыва перспективнейшей научной работы.

Затем он шагнул к Ивану Павловичу и крепко пожал ему руку.

— Иван Павлович, а вы — молодец. Оформляйте все ваши наработки документально. С сегодняшнего дня ваша работа получает высший приоритет и полное финансирование. Страна нуждается в вашем лекарстве.