Земский докторъ. Том 7. Переезд

Глава 2

Неделю назад в Москву приезжала Ольга Яковлевна, секретарь Зареченского уисполкома. Навещала могилы родственников, и как-то заночевала у Петровых. Знали о ней лишь соседи по коммунальной квартире. Значит, они и написали донос! Но… а как же тогда лаборатория в Госпитальной хирургической клинике? О ней Иван Палыч никому не рассказывал, и даже Анна Львовна не смогла бы случайно проболтаться соседям, потому как была не в курсе.

— Ольга Яковлевна? — удивленно переспросил Дзержинский. — Пани Валецкая! В Москве? Что ж не зашла? Впрочем, понимаю — не так хорошо мы и знакомы. Она все так же дымит, как заводская труба?

Доктор расхохотался:

— Пожалуй, в этом плане с ней ни один завод не сравнится!

— Вот! — покивал Феликс Эдмундович. — А вы говорите — я много курю! Это полтора-то десятка в день — много?

На столе задребезжал телефонный аппарат, большой и эбонитово-черный. Дзержинский снял трубку:

— Да? Да-да, я… Что-что? Еду!

Худое лицо председателя ВЧК приняло самый озабоченный вид — верно, что-то случилось.

— Банду отравителей взяли! — вскочив, пояснил Феликс Эдмундович. — Ну, тех, кто детей в приюте потравил. В газетах еще писали…

— А этим разве не милиция занимается? — доктор удивленно моргнул и тоже поднялся на ноги.

— Нет. Там еще и саботаж, и теракты. Пся крёв! Эх! Лично бы расстрелял сволочей.

Сжав губы, Дзержинский накинул шинель и поднял телефонную трубку:

— Мой автомобиль к подъезду! Иван Павлович, вас подвезти? Можем крюк сделать…

— Да нет, спасибо. Я уж лучше пешочком. Погода-то!

Квартира, расположенная на третьем этаже доходного дома на Сретенке, еще не так давно принадлежала самому хозяину дома, нынче сбежавшего в Америку. Восемь комнат, просторная кухня, чулан. От Моссовета чета Петров поучила две комнаты. В одной — небольшой устроили столовую, в большой же — спальню и рабочий кабинет. Какое-то время комнаты пустовали, и ушлые соседи успели растащит мебель — какую смогли. Так что от старой обстановки остались лишь тяжеленный диван, кровать и неподъемный платяной шкаф с резной отделкой. Латунные ручки и большое овальное зеркало со шкафа, впрочем, сняли.

Остальную мебель — два небольших столика и четыре стула — пришлось докупать, точнее — выменивать на рынке, да потом еще везти домой. Хорошо, в просторный салон служебной «Минервы» вполне мог поместиться и пресловутый платяной шкаф!

Бульвары Москвы — «мокрые», как пел когда-то Вертинский — нынче выглядели, словно на пейзажах импрессионистов, какого-нибудь там Моне, Писсарро, Сислея… Подсвеченные оранжевым солнцем деревья словно дрожали, а в терпком весеннем воздухе колыхалось синеватое марево вечерних теней.

Было тепло, и доктор снял пальто, по примеру других прохожих, повесив его на изгиб руки. Не слишком было удобно, зато не так жарко. Другая рука Ивана Палыча была занята саквояжем, большим и нынче приятно-тяжелым. Выдали часть пайка: крупы, три банки американской тушенки, сухари и горох.

Сварить, что ли, гороховый супчик? — улыбнувшись, подумал доктор. Жена, наверняка, задержится в наркомате. Вечером на машине завезут… А тут и супчик! Ей будет приятно. Только бы вот еще картошки… ну да теперь уж на рынок поздно. Да и картошка ныне вялая, полугнилая, с ростками — весна! И все же без картошки как-то… Может, у соседей обменять пару клубней на кусочек сала? Есть там один невредный такой старичок, Владимир Серафимович, бывший присяжный поверенный. Он частенько на рынок ходит, обменивает книги на еду. А книг у него много, правда, почти все на немецком языке, зато тисненые золотом переплеты! Такие книги для интерьера охотно берут.

— Па-берег-и-ись! — мимо, почти по краю тротуара, пролетело сверкающее лаком ландо — ушлый московский извозчик, так же именуемый — «лихач».

— Тпр-ру-у!

Едва не сбив доктора, извозчик осадил коней напротив «Рабочей столовой». Под сей невинной вывеской скрывался некий не особо известный ресторанчик, куда еще не всякий мог и попасть. Иван Палыч про этот ресторанчик знал, поскольку от природы был наблюдательным, и здесь проходил не раз.

— Эй! Глаза-то протри! — проходя мимо, доктор сурово взглянул на извозчика. Обнаглевший «лихач» потупился и потряс бородой:

— Извиняйте, барин…

— Черт тебе барин! — в сердцах сплюнул Петров. — Накупят патентов, лиходеи. Потом давят народ!

Вылезший из ландо крепенький товарищ помог выбраться даме в сиреневом платье и обернулся:

— Тю — Иван Палыч! Чего шумишь?

— Тьфу ты! Бурдаков! — узнал доктор. — Михаил Петрович, ты что тут?

— Да вот, заехали кофию выпить… — круглое простецкое лицо Бурдакова излучало радушие и веселье, рыжие усики победно топорщились. — Это вот, знакомься — Маруся!

— Мэри! — девица жеманно протянула ручку…

Для товарищеского рукопожатия, не для поцелуя — не те уже были времена.

— А это вот друг мой и сотоварищ — Иван Палыч Петров! — торопливо представил Бурдаков. — Тоже из наших. Ответственный работник! Иван, айда с нами! Чуток посидим. У Луначарского сегодня совещание дотемна, так что пока еще жена твоя явится…

— О, да вы женаты? — Мэри-Маруся разочарованно повела плечиком. А не так уж и дурна! Смазливенькая такая шатеночка лет двадцати.

— Женат, женат! — по-приятельски похлопав доктора по плечу, ухмыльнулся Михаил Петрович. — Зато я — совершенно свободен! У-уу… моя ты мурочка… Ну, Иван Палыч, пошли!

Откровенно говоря, Бурдаков был тот еще жук, и настоящий земский доктор Иван Павлович Петров, вполне вероятно, постарался бы не иметь с ним никаких дел, но… Только не Артем!

Бурдаков знал в Совнаркоме все и всех, и буквально о каждом мог рассказать много чего интересного. Однако, язык его развязывался только в изрядном подпитии, коим, Михаил Петрович, надо отдать ему должное, не очень-то часто злоупотреблял. Опасался! Увидят, услышат — донесут. Мало ли кругом доброжелателей?

Вот и сейчас Иван Палыч хорошо понимал, почему Бурдаков зазывал его в заведение. Ушлый совнаркомовский жук Михаил Петрович никому никогда не доверял, даже — доктору. Не доверял и, естественно, побаивался доноса. С другой стороны, раз уж появилась возможность затянуть в свои сети товарища Петрова — почему бы и нет? Потом ведь можно всегда оправдаться — не один, мол, был, а коллегой. Так… инспектировали.

Да, Бурлаков много чего знал и мог быть полезен.

— Говоришь, совещание? Что ж… можно и зайти. Правда, ненадолго.

— Само собой!

Внутри заведения оказалось довольно уютно и — по крайней мере, пока — никаким развратом не пахло. Все чинно и благородно. Сидели за столиками разномастно одетые люди, ужинали, чуть-чуть выпивали. Не скандалов, ни громких разговоров, ни пьяных — со слезой да надрывом — песен.

Хотя, нет. Песни все-таки были…

Холодно, сыро в окопах

да и в траншеях не мёд.

Смежить нельзя даже око

и начеку пулемёт.

Под аккомпанемент фортепьяно, женщина лет сорока в длинном черном платье и сиреневой шали пела грустный романс из репертуара знаменитой певицы Марии Эмской. Аристократически худое лицо ее, со следами увядающей красоты, выглядело серьезным и грустным.

Судя по всему, народу такие песни не очень нравились… Вот кто-то подошел к пианисту, сутулому седовласому старику, что-то сказал. Тот кивнул, и заиграл что-то куда более веселое… правда, ненамного.

Очаровательные глазки,

Очаровали вы меня,

В вас много жизни, много ласки,

В вас много страсти и огня…

Певица сориентировалась мгновенно…

— О, Михаил Петрович! Какие люди! — подскочил метрдотель в черном фраке с манишкою. — Прошу-с… Вам, как всегда?

— Да, пожалуй… Изволь, сделай милость.

Все трое уселись за угловой столик. С электричеством были перебои — даже большевики пока еще не смогли победить продолжавшуюся с прошлого февраля «египетскую тьму». В канделябрах ярко горели свечи.

— Ну-с, Иван Палыч… водочки? — Бурдаков потер руки.

Доктор спокойно кивнул:

— Лафитничек, пожалуй, можно. И кофе!

— Ну, так само собой!

И то, и другое принесли быстро. Подали даже соленые огурчики и бутерброды с красной икрой. Правда вот кофе оказался желудевым, а водка не водкою, а махровым самогоном-первачом!

— Ну, за твое здоровье!

Иван Палыч намахнул рюмку, не глядя, и даже не крякнул.

— Вот, сразу видно, что доктор! — искренне восхитился Бурдаков. — Небось, к чистому спирту привык!

Пора уже было кое-что у Михаила Петровича выспросить… Только вот Мэри мешала.

Иван Палыч долго не думал, так и сказал — прямо:

— Миша! Нам бы с тобой поговорить… Недолго.

Бурдаков всегда был сообразительным. Кивнув, ухмыльнулся, взял девчонку за локоток:

— Маруся! Поглазей минут десять в бильярдной. Кто там да что?

— Сделаю, — не говоря больше ни слова, Мэри вышла из-за стола и ушла куда-то за сцену.

— Послушная! — хохотнул Михаил Петрович. — Ну, Иван? Рассказывай, чего хотел.

— Совета. Все по тому же делу.

Доктор пристально посмотрел на собеседника.

— Про машину, про выстрелы? — удивленно переспросил Бурдаков. — Так я ж тебе все сказал уже.

— Не про выстрелы. Про донос, — Иван Палыч понизил голос. — Анонимку, вишь, по начальству на меня прислали.

— Х-ха! — рассмеялся ответственный работник. — Нашел, чего бояться! На меня, знаешь, сколько писали? И ничего.

— Я это письмо Дзержинскому отдал.

Михаил Петрович, налив водку, покивал:

— Ну, эт правильно. Чтоб видели — ты ничего от партии и коллег не таишь! Правильно… Только особо-то не надейся.

— Что, не станут дознание вести? — отхлебнув кофе, доктор непроизвольно поморщился — тот еще вкус!

— А кому там искать-то? — снова захохотал Бурдаков. — У Феликса должностей, как у дурака фантиков, а замы его… Сказал бы я! Одни латыши да литовцы, у них на Москве завязок никаких. Петерс, говорят, не дурак… Но, они там пока друг дружку подсиживают, кто главней, выясняют. Да и сам-то Дзержинский — тоже. Ильича так контрреволюцией запугал, тот бедолага, с оглядкой ходит. Про «Роллс-Ройс», помнишь, я говорил? Так до сих пор не нашли! И не найдут. В том же уголовном сыске… Старых-то сыскарей сдуру поувольняли — и что теперь? Им бы такого, как ваш зареченский Гробовский! Леша бы враз все нашел. И угонщиков, и машину. А эти… нет.

Дзержинский влияет на Ленина, — отметил для себя Иван Палыч. Значит, если что, можно будет использовать и Железного Феликса. Кстати, и о нем было бы неплохо узнать.

— Дзержинский? Плохо выглядит? — хмыкнув, переспросил Михаил Петрович. — Так он же чахоточник, об этом все знают. И на работе допоздна сидит — имитирует бурную деятельность. Нет, в чем-то он человек дельный… но до власти — жадный. Говорю ж, сколько должностей себе набрал. Ну, да — живет анахоретом. Жена у него — без слез не взглянешь, сын не совсем нормальный — в приюте. Но Феликс его навешает, любит…

— А Сталин? — доктор закусил водку бутербродом с икрой. Слава Богу, хоть та оказалась настоящая!

— Иосиф? Он же — Коба… — задумчиво протянул Бурдаков. — Наркомат национальностей. Не, он тебе не поможет, опыта сыскного нет. Скромный такой трудяга… но — себе на уме! В наркомат только проверенных людей стягивает, своих.

Иван Палыч улыбнулся:

— Так, верно, все начальники так.

— Все так хотят, — собеседник поставил на стол опустевшую рюмку и похрустел огурцом. — Все хотят. Но, не все умеют. Сталин — умеет, да. А Феликс — нет.

— Что вы нынче поздно, любезнейший Иван Павлович, — приветствовал чаевничавший на общей кухне Владимир Серафимович, старичок-сосед. — И супруги вашей еще нет.

— Задерживаемся, — улыбнулся доктор. — Сами понимаете — служба.

— Понимаю, понимаю, — сосед покивал и вдруг улыбнулся. — Может, чайку? Правда, сахару нет.

— Чайку? С удовольствием. А сахар у нас еще, кажется, оставался с прошлого пайка… Сейчас гляну. Да! Владимир Серафимович… — доктор оглянулся на пороге. — Картошку на сало не поменяете? Если, конечно, есть…

— На сало? — старичок ненадолго задумался. — На сало — найдется! Правда, вяловатая, но есть можно, ничего.

Анна Львовна, как и предупреждал Бурдаков, явилась нынче поздно. Скрип тормозов служебной автомашины Иван Палыч услыхал под окном лишь часа во втором часу ночи. Накинув на плечи тужурку, поспешно бросился вниз, встречать — бывало, грабили и прямо в родных подъездах…

Супруги встретились на гулкой лестнице:

— Ох, милый… Это ты! А я думала, кто там грохочет?

— Я, я, — обняв, поцеловал жену доктор.

Аннушка, красивая стройненькая блондинка с большими жемчужно-серыми глазами, выглядел сейчас усталой… и чем-то встревоженной. Не шутила, как обычно, не напевала модных мотивов. Просто молча сбросила пальто, да, пройдя в комнату, уселась на диван.

— Чаю? — Иван Палыч присел рядом и обнял супругу за плечи. — Тебя что-то тревожит, милая?

— Да нет, ничего, — рассеянно отозвалась Анна Львовна.

Доктор невесело усмехнулся:

— Но, я же — врач! Я же вижу. Давай-ка, рассказывай все без утайки.

— Да что рассказывать… Вот!

Сняв жакет, Аннушка вытащила из кармана сложенный вчетверо листок, протянула:

— Читай!

— В наркомат просвещения, тов. Луначарскому А. В. Просим присмотреться…

Что за черт? Что-то знакомое…

Буквы запрыгали перед глазами.

— … просим присмотреться внимательнейшим образом к вашей работнице гражданке Петровой А. Л., бывшей эсерке…

Бывшей эсерке! Черт! Откуда они узнали? Сама Аннушка прошлое свое не ворошила, да и близких подруг у нее в Москве не было.

— … предложение унифицировать школы со старыми царскими гимназиями есть мелкобуржуазный уклон, нетерпимый в советском обществе, порыв всех идей большевизма… Однако, хватили!

От возмущения Иван Палыч принялся комментировать вслух:

— Мелкобуржуазный уклон… и подрыв еще! Обвинения серьезные.

— Я просто предложила унифицировать школу, — растерянно пояснила Анна Львовна. — И, кстати, Анатолий Васильевич меня во всем поддержал! Ты знаешь, я вспомнила! Я в детстве его пьесу смотрела, в нашем театре, в Зареченске! Называлась — «Королевский брадобрей»! Ты такую не видел?

— Не припомню. Но, это хорошо, что нарком тебя поддержал! Ладно, глянем дальше:

— … на своей квартире, в предоставленных комнатах, указанная гражданка тайно встречалась с некоей женщиной, похоже — правой эсеркой. Приметы: худая, голос громкий, курит… Да уж, нашу Ольгу Яковлевну и слепой запомнит! — доктор не выдержал, рассмеялся. — Тебе эту анонимку Анатолий Васильевич почитать дал?

— Он. А кто же еще-то? Сказал — куда хотите, туда и девайте.

— И мне мой начальник почти точно так же сказал, — расстегивая супруге блузку, как бы между прочим, поведал Иван Палыч.

Сказал, и тут же принялся целовать жену в шейку…

Тихо шурша, блузка сползла с плеч… юбка отправилась на пол…

А диван даже не заскрипел!

Старинный. Не диван, а прямо какой-то слон!

— Вань, Вань… — шептала Аннушка. — Соседи… услышал же…

— А пусть слушают. Мы же с тобой — муж и жена!

Вскоре супруги расслаблено улеглись в постели. Анна Львовна расслабленно потянулась и искоса взглянула на мужа:

— Значит, и на тебя такую же анонимку прислали? Интере-есно, кто бы это мог быть?

— А давай-ка порассуждаем! — предложил супруг. — Кто мог знать про Ольгу Яковлевну? Про то, что она к нам приходила?

— Соседи, — Аннушка покусала губы. — Кто же еще?

Соседи… Старичок Владимир Серафимович, еще одна старорежимная тетушка, София Витольдовна (именно София, а не Софья), остальные — все семейный пролетариат. Железнодорожники Сундуковы, Игорь и Лена, с двумя подростками-детьми, Юлей и Витенькой… Мельниковы… Муж, Алексей, инвалид — рабочий на обувной фабрике. Жена, Пелагея — где-то в «Пролеткульте». Молодожены, детей пока нет. Еще некий Березкин, Андрей Христофорович, кажется, тот еще тип. Одет с иголочки, домой приходит поздно, иногда — слегка под хмельком. Пролетарии его на дух не переносят. Зато гражданин Березкин мило общается с Софией Витольдовной. Пожалуй, только он один.

— Ну, и кто из них? — повела плечиком Анна Львовна. — И, главное, зачем? Жилплощадь?

— Да, это мотив! — Иван Палыч потеребил переносицу. — Тем более — в Москве-то!

— А что — Москва? — неожиданно встрепенулась Аннушка. — Врагов-то кругом — море! На севере — Антанта, на Юге — Донская армия, Добровольческая армия Деникина… Под Петроградом Юденич. Да и немцам сколько всего по Брестскому миру отдали! Выдюжим ли?

— Выдюжим! — уверено бросил доктор. — И знаешь, почему?

— И почему же?

— Потому что у большевиков, кроме единства, имеются еще и привлекательные для очень многих идеи. Понятные всем! — Иван Палыч уселся на диване и продолжал. — И эти идеи, милая, подкрепляются действиями! У так называемых «белых» же ни единства, ни сколько бы внятных идей нет! Ну, борьба, а после победы — созыв Учредительного собрания. Неконкретно как-то, неуверенно! В отличие от большевиков… Хотя, да — многие их действия торопливы и утопичны!

— Это какие же?

— Оголтелая антирелигиозная пропаганда, национализация средних предприятий и земли… Это ведь многих отталкивает! Так нельзя. Ладно, будем думать…

— Так что насчет анонимки-то? — напомнила Анна Львовна. — Считаешь — соседи?

— Не совсем так… — Иван Палыч посмотрел в окно, на сверкающие в ночном небе звезды. — Откуда соседи могу так хорошо знать, что происходит в наркомате просвещения? Или у меня, в Госпитальной хирургической клинике? А то что ты — бывшая эсерка? А, впрочем, как многие… И, тем не менее! Боюсь, здесь не только жилплощадь…

— Ох, милый. Что-то я тоже боюсь.

Супруги уснули, обнявшись, а проснулись от грохота! Кто-то от души барабанил в дверь…

— Сколько времени-то? — проснувшись, доктор глянул на часы. — Господи, полшестого. И какой же черт…

Кто-то из соседей уже открыл входную дверь… В коридоре послышались грубые голоса, шаги… стук!

— Кто? — накинув халат, нервно спросил Иван Палыч.

— Гражданин Петров, Иван Павлович? — грозно вопросил возникший на пороге красноармеец.

Доктор кивнул:

— Да, я.

— Вас приказано немедленно доставить в ЧеКа! Вот мандат. Собирайтесь!