Земский докторъ. Том 7. Переезд

Глава 23

Конечно же он сразу обратился к Валдису — попросил помочь найти некую гражданку Фанни Каплан. Иванов удивился — зачем? Пришлось соврать — из больниц сбежала, болеет, может распространить заразу. Но как ни старались бойцы Валдиса, так и не смогли ее найти. Как сквозь землю провалилась.

Ушла на дно? Возможно. О что-то подсказывало, что ее история еще не закончена.

Иван Павлович сидел в своем кабинете на заводе, безуспешно пытаясь сосредоточиться на графиках выхода пенициллина. Цифры расплывались перед глазами, уступая место навязчивым, тяжелым мыслям.

«Что будет, если завтра Ленина убьют?»

Он мысленно перелистывал страницы учебников, статей, монографий. Убийство вождя в разгар Гражданской войны, когда страна держится на честном слове и железной воле кучки людей…

Хаос. Первое и самое очевидное. Ленин сейчас не просто главой правительства. Он цемент, скрепляющий эту хрупкую, трещащую по швам конструкцию под названием Советская Россия. Его авторитет непререкаем для большинства в партии. Его исчезновение создало бы вакуум власти, в который ринулись бы все амбициозные фигуры — Троцкий, Зиновьев, Сталин… Началась бы жестокая, беспринципная борьба за наследство, парализующая и без того слабый государственный аппарат в самый критический момент.

Усиление террора. Это стопроцентно. Смерть Ленина была бы воспринята как объявление войны не на жизнь, а на смерть. Красный Террор, который в его памяти был ответом на ранение, в этом случае обрушился бы на страну с утроенной, яростной силой как месть. ЧК получит карт-бланш. Расстрелы стали бы не просто санкционированными, а массовыми и обязательными. Под подозрение попали бы все — от бывших офицеров до случайно оступившихся партийцев. Страна утонула бы в крови, и это было бы оправдано «волей павшего вождя».

Военная катастрофа. Без единого центра управления, погрязшие в интригах, как бы ни были талантливы Троцкий и другие командиры, они проиграли бы войну. Разрозненные, плохо снабжаемые армии были бы разбиты по частям белыми, которые, без сомнения, получили бы в этот момент мощнейший моральный импульс. И тогда…

…победа белых.

Иван Павлович сглотнул, представив себе это. Возвращение помещиков и фабрикантов. Расправа над всеми, кто хоть как-то сотрудничал с Советами. Его самого, как главного разработчика пенициллина для красных, ждала бы виселица или, в лучшем случае, забвение и тюрьма. Его завод был бы разграблен или уничтожен. И самое страшное — его лекарство, способное спасти миллионы, так и не пошло бы в мир. Оно умерло бы вместе с республикой Советов, которую он, человек из будущего, возможно, и не идеализировал, но которую сейчас видел единственной силой, способной удержать страну от полного распада.

Альтернатива? Могла ли победа белых быть лучше? Его знания отвечали: нет. За белыми стояли интервенты. Победа означала бы расчленение России, превращение ее в полуколонию. И никакого пенициллина, никакой системы здравоохранения, никаких ликвидаций эпидемий в этой новой, «единой и неделимой», но отсталой и зависимой стране тоже не было бы.

Перед ним был ужасный, безвыходный выбор. Смерть Ленина вела к кровавому хаосу и, с большой вероятностью, к поражению в войне и уничтожению всех его начинаний.

Он открыл глаза и уставился на карту России на стене.

Впервые за всю свою практику он стоял перед диагнозом, где любое лечение казалось смертельным, а бездействие — преступным.

Иван Павлович стоял в цеху экстракции, наблюдая, как лаборант аккуратно сливает очищенный, янтарного цвета раствор пенициллина в стерильные флаконы. Ровный гул оборудования и сосредоточенная тишина сотрудников действовали на него умиротворяюще. Здесь, среди стекла и стали, он мог на время забыть о дамокловом мече истории, висящем над заводом Михельсона.

В дверях показался директор завода, Рогов. На его лице играла сдержанная, деловая улыбка.

— Иван Павлович, сводка! — он протянул листок бумаги. — Третья партия, та, что разошлась по госпиталям неделю назад… Отзывы приходят. В Боткинской больнице — семь случаев газовой гангрены, все с положительной динамикой после применения нашего препарата. В инфекционной — снизилась летальность от септической пневмонии. Делают повторные заказы. Нам нужно срочно увеличивать мощность, коллега! Спрос превышает все наши самые смелые прогнозы!

Иван Павлович взял отчет, и на его усталом лице наконец-то пробилась настоящая, невымученная улыбка. Вот он — осязаемый результат. Не теоретические выкладки, не страх перед будущим, а конкретные спасенные жизни.

— Это… это прекрасно! Собирайте все данные, все истории болезней. Это бесценный клинический опыт.

— Уже собираем! — кивнул директор. — Скоро сможем предоставить товарищу Семашко полный отчет об эффективности. Ваше имя, Иван Павлович, скоро будет знать вся страна.

— Это не моя заслуга.

— Ну как же? Скромничаете, Иван Павлович.

— Не скромничаю. Это и в самом деле не моя заслуга, а…

В этот момент на стене зазвонил телефон. Лаборант снял трубку, послушал и тут же протянул ее Ивану Павловичу.

— Вас, Иван Павлович. Профессор Воронцов, из госпиталя.

Иван Павлович взял трубку, ожидая услышать очередной вопрос о послеоперационном ведении больных с имплантами.

— Иван Павлович, голубчик! — в трубке гремел радостный голос Воронцова. — Поздравляю! Примите мои самые восторженные поздравления!

— С чем это, Александр Петрович? — насторожился Иван Павлович.

— С первыми плодами вашего гения! Помните те чертежи, что вы мне набросали? Для стандартизированных наборов пластин и штифтов? Так вот, на опытном производстве при «Богатыре» сделали первую партию! Не из латуни, как мы пробовали, а из той самой ванадиевой стали, о которой вы говорили! Привезли мне сегодня. Иван Павлович, они великолепны! — голос профессора дрожал от неподдельного восторга. — Абсолютно инертные, легкие, прочные! И инструменты к ним — дрели, отвертки, ключи — все, как вы указали! Мы можем начинать! Мы можем ставить эту хирургию на поток! Это же… это переворот!

— Александр Петрович… — он с трудом нашел слова. — Это… это замечательные новости.

— Какие уж там новости — это эпоха! — не унимался Воронцов. — Когда вы сможете заехать? Нужно обсудить, с каких пациентов начать…

Договорившись о встрече, Иван Павлович положил трубку. Но радость довольно скоро сменилась задумчивостью.

Эти успехи, эти спасенные жизни — все это висело на волоске. Все это могло в одночасье рухнуть, если завтра на заводе Михельсона грянут выстрелы и страна погрузится в кровавый хаос борьбы за власть. Его лекарства, его протезы станут никому не нужны в аду междоусобицы.

Заводской двор, обычно оглашаемый грохотом станков и свистками паровозов, сегодня гудел по-иному — возбужденным, приподнятым гулом сотен человеческих голосов. Повсюду висели красные полотнища с лозунгами, у дощатой трибуны, сколоченной наспех у стены цеха, толпились рабочие в промасленных спецовках, красноармейцы, партийные активисты. Воздух был заряжен ожиданием.

Еще бы — такой гость ожидался!

Иван Павлович стоял у края толпы, вглядываясь в каждое женское лицо. Он знал эту дату. Знакомый до тошноты страх сжимал горло. 30 августа. Завод Михельсона. Ленин.

Семашко, стоявший рядом, сиял.

— Видишь, Иван Павлович, как народ ждет? Самый подходящий момент, чтобы рассказать о наших успехах с пенициллином и наработках с протезами! Ильич должен знать, какие прорывы совершает наша наука!

Иван Павлович кивнул, едва слыша Семашко. Взгляд доктора сканировал толпу, выискивая невысокую фигуру — теперь, благодаря ему, зрячую Фанни Каплан. Там же, в толпе, были и люди Валдиса — доктор сделал намек на то, что возможны всякие эксцессы. Да и без Ивана Павловича это было понятно. Поэтому охрану усилили.

«Фанни. Где же ты?»

Он мысленно прокручивал их последний разговор в палате, ее полные ненависти слова. Она здесь. Точно должна быть тут. Он чувствовал это кожей. Она не могла не быть здесь.

— Товарищи! Внимание! — раздался чей-то голос из репродуктора. — Сейчас к нам приедет Владимир Ильич!

Толпа зашевелилась, зааплодировала. На улице послышался шум мотора. Иван Павлович увидел, как к подъезду подкатил автомобиль. Из него вышел невысокий, крепко сбитый человек в кепке и темном пиджаке. Ленин.

Он быстрым, энергичным шагом направился к зданию завода, сопровождаемый группой товарищей. Толпа расступалась, приветствуя его. Видимо главную речь решили организовать все же не на улице, а внутри.

Иван Павлович, не отрываясь, проследил за ним, одновременно пытаясь охватить взглядом периметр. Ничего. Ни тени. Никакой Фанни Каплан. Только восторженные, улыбающиеся лица рабочих.

«Неужели… не придет? — пронеслась безумная надежда. — Может, история уже изменилась? Может, Фани арестовали? Погорела на чем-то другом? Или она передумала?»

Ленин скрылся в дверях завода. Торжественное собрание должно было начаться внутри. Толпа медленно начала расходиться, потоки людей устремились вслед за вождем.

Иван Павлович остался стоять во дворе, чувствуя странную опустошенность. Облегчение от того, что выстрелов не произошло, смешивалось с леденящим душу вопросом: а что, если она здесь, но он ее просто не узнал? Что, если она уже внутри, ждет своего часа?

Душный, пропитанный запахом машинного масла главный сборочный цех завода Михельсона давно не видел такого большого количества людей. Под высокими сводами, где обычно грохотали станки, теперь стояли, теснясь, сотни рабочих. Тряпичные флаги с лозунгами «Вся власть Советам!» и «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» свисали с балок, колышась от сквозняков.

Иван Павлович, протиснулся внутрь.

В дальнем конце цеха, на импровизированной трибуне из ящиков, уже стоял Владимир Ильич Ленин. Невысокий, крепко сбитый, в темном пиджаке. Он что-то оживленно говорил подошедшим к нему заводчанам, его характерные черты оживлены, глаза прищурены, он быстро жестикулировал.

— Товарищи! — его голос, хрипловатый, но невероятно энергичный и цепкий, перекрыл гул толпы. Наступила тишина, напряженная и полная ожидания.

Иван Павлович замер, прислонившись к холодной станине токарного станка. Он слышал слова, но мозг его отказывался их воспринимать, продолжая прочесывать ряды собравшихся. Вон там, у колонны… нет, это не она. Вон в проходе… тоже нет.

— … нам говорят, что Россия не выдержит! — Ленин взмахнул кулаком. — Буржуазные спецы и прихвостни белогвардейщины вопят, что мы ведем страну к пропасти! Что без помещиков и капиталистов хозяйство рухнет! А я вас спрашиваю, товарищи: разве вы, рабочие, не есть хозяева этой земли? Разве ваши руки, ваш мозг — не главная производительная сила?

Толпа ответила рокотом одобрения.

— Им нужна старая Россия! Россия лапотная, темная, покорная! А мы строим Россию новую! — Ильич сделал паузу, его взгляд скользнул по лицам перед ним. — И чтобы ее построить, нам нужна передовая наука. Нужны свои инженеры, свои ученые! Не за страх, а за совесть работающие на благо трудового народа!

В этот момент Иван Павлович увидел его. Не ее. Другого. Мужчину в такой же, как у всех, рабочей блузе, но с бледным, нездоровым лицом. Он стоял в двадцати шагах от трибуны, слегка в стороне от основного потока людей, и его правая рука была засунута за пазуху. Во все позе незнакомца, в его взгляде, прикованном к фигуре на трибуне, была какая-то неестественная, звериная собранность.

Сердце Ивана Павловича упало.

«Не она. Другой. Другому поручено совершить роковой выстрел!»

— Вот к примеру. Мы создаем новую, советскую медицину! — гремел Ленин. — Которая будет служить не кучке богачей, а миллионам трудящихся! И я знаю, что среди вас есть герои труда, которые…

Иван Павлович уже не слушал. Он видел, как рука мужчины медленно, чтобы не привлекать внимания, показалась из-за пазухи, сжимая темный… револьвер.

Расстояние до незнакомца было непреодолимым. Толпа, плотная, как стена, отделяла Ивана Павловича от убийцы. Он не успеет.

Но он все равно рванулся с места, отчаянно расталкивая людей, не видя ничего, кроме поднимающегося ствола.

— … обязательно победим! — закончил Ленин свою фразу.

Не успеет! Черт! Сейчас выстрелит. И точно не промажет, а тогда… ход истории пойдет под откос.

В этот миг, из самой гущи рабочих, стоявших прямо за спиной у бледного человека, резко выдвинулась невысокая фигура в засаленной фуфайке и кепке, нахлобученной на самые брови. Движение было молниеносным и точным. «Рабочий» рванулся не к трибуне, а к убийце, и изо всех сил ударил снизу по руке, в которой было оружие.

Грохот выстрела оглушительно прокатился под сводами цеха, заглушив на мгновение все звуки. Но рука стрелка была уже выброшена вверх. Пуля, предназначенная Ленину, с визгом ударила в металлическую балку где-то под потолком, оставив на ней свежую зазубрину.

На секунду воцарилась оглушительная тишина, а потом цех взорвался. Стрелка сбил с ног, его револьвер отлетел в сторону. Его скрутили, подняли над толпой. Крик, рев, суматоха.

Иван Павлович, замерший в десяти шагах, не сводил глаз со «спасителя». Тот стоял, тяжело дыша, отвернувшись, пытаясь скрыться в нахлынувшей волне людей. Но в этот момент чей-то толчок, чья-то рука сорвала с его головы кепку.

Иван Павлович увидел коротко остриженные, но несомненно женские, темные волосы. И знакомый, бледный профиль.

Это была Фанни. Переодетая в рабочего.

Их взгляды встретились на мгновение — потрясенный, неверящий взгляд доктора и ее — напряженный, полный какой-то странной, торжествующей горечи. Она что-то крикнула ему сквозь нарастающий гам, одно слово, которое он на этот раз разобрал:

— Видите⁈

Потом она резко развернулась и растворилась в беспорядочно мечущейся толпе, словно призрак, будто и не было ее никогда.