Олегархат районного масштаба

Глава 23

Откровенно говоря, я не понимала, почему мелкая автоматизация производства вызвала такой бешеный восторг, но за Сережу, которому с подачи товарища Келдыша дали орден Трудового Красного Знамени, порадовалась. Вероятно, со своим «компьютерным» бэкграундом я просто не осознавала, что простое составление примитивных чертежей с помощью компа может быть настолько серьезно воспринято нынешним инженерным и научным обществом, а на самом деле это был какой-то крупный шаг куда-то там, но все равно, для меня то, что программа самостоятельно высчитывала, где на двух сопрягаемых деталях нужно сделать отверстия, чтобы эти детали затем свинтить болтиками, ни каким чудом технологий не выглядело.

И сварочный робот, который изготавливал раму машинки из пяти швеллеров, тоже на «прорыв в технологиях» не тянул: там комп лишь пересчитывал, куда манипулятор со сварочной головкой переместить если стапель немного подвинут от «эталонного» места. Но почему-то даже такие мелочи у рабочих и инженеров вызывали бурную радость – а чему радоваться-то? Что робот может сварить двенадцать рам для мини-погрузчика за час вместо трех, которые сварит человек? Да, робот, пожалуй, лучше даже хорошего сварщика это проделает – но сварочные автоматы еще в войну появились, и инженеры Комитета просто взяли готовый. А скорость производства этих рам – да, она очень важна для заводика, на котором в сутки с этими рамами изготавливается дюжина погрузчиков…

Впрочем, Сереже орден все же дали не за погрузчики: с разработанной его группой «графической системой» сроки разработки и космических кораблей заметно сократились – а по проекту «Легенда», одним из основных расчетчиков которого был как раз Мстислав Всеволодович, это было крайне важно. Пожалуй, сейчас это был второй по стоимости (после атомного) проект Советского Союза, а, возможно, и первый – если смотреть только на стоимость разработки. По крайней мере Комитету под него столько денежек отсыпали! Так что я Сережу поздравила очень даже от души…

А денежек Комитету много отсыпали, очень много – сразу после того, как на «Алмазе» первый раз произвели замену солнечных батарей. А как раз с этими батареями все пока было грустновато: кроме Комитета их разрабатывал еще и ВНИИТ (институт источников тока), и Краснодарский филиал этого института, который, собственно, их и пытался разрабатывать, от Комитета в основном серьезно отставал. Например, по КПД отставал: у них квадратный метр кремниевой батареи давал в космосе целых шестьдесят пять ватт, то есть КПД их батареи был в районе трех с половиной процентов, а у тех, что делались в Комитете, метр давал уже чуть меньше двухсот ватт. Но краснодарцы «отставали» и в другом: наши батареи деградировали на сорок процентов примерно за полгода, а у них стабильность была вдвое выше, у них сорок процентов набиралось уже за год. И меня поэтому даже не очень удивило, что Королев для своего корабля решил выбрать батареи краснодарские.

Собственно, в этом и проявлялось главное отличие подхода Королева и Челомея к решению всех проблем: Владимир Николаевич обрисовывал задачу и спрашивал, что вы можете сделать для ее решения – а Королев задачу формулировал в стиле «делай, как я сказал». Ему кто-то сообщил, что «краснодарские батареи лучше», не пояснив, в чем конкретно, и решение было принято, а подумать, на кой черт на корабле, который в космосе прослужит хорошо если три месяца, батареи, которые продержатся там год, ему, вероятно, не захотелось…

А вот Челомей подумал – и решение принял весьма нетривиальное. По крайней мере на дату запуска «Алмаза» нетривиальное: он сделал эти солнечные батареи съемными и проблема деградации батарей решалась их заменой. Не самая простая работа была для космонавтов, чтобы заменить три панели, им пришлось дважды в космос выходить – но когда они это сделали, даже самые ярые противники идей Челомея признали, что «он был прав».

Впрочем, особо «неправых» в космической отрасли не было, и несмотря на яростную конкуренцию (главным образом «за финансирование»), все космические работали в целом дружно и постоянно друг другу помогали. Например, стыковочные узлы для «Алмаза» были разработаны (и даже изготовлены) у Королева, а автоматическую систему стыковки у Королева использовали разработанную для кораблей Челомея (причем разработанную совсем на другом предприятии – в СБ-1, вообще-то занимавшегося разработкой систем наведения для зенитных ракет). И вообще в работе на космос участвовали в той или иной степени тысячи предприятий (хотя в некоторых даже не догадывались о том, что «и они причастны»), так что и Комитету пришлось серьезно так в этом поучаствовать. По крайней мере цифровые системы управления ракетами (и королевскими, и челомеевскими, и ракетами Янгеля и Макеева, и всякими другими) все делались на заводах Комитета. И не потому, что у меня инженеры были самыми умными, а потому, что в Комитете имелась мощнейшая база, позволявшая проводить испытания изделий в самых экстремальных условиях.

Так что на очередное совещание по космической программе и меня пригласили: формально я там должна была просто сказать, что «управляющие системы к полету готовы». Ну я и сказала…

Речь на совещании шла о том, что новый корабль Королева уже прошел все испытания и, несмотря на незначительные замечания, его можно уже использовать для пилотируемых полетов. А у меня-то память еще не отшибло, так что когда началось обсуждение программы этого полета, я встала и сообщила, что «по нашим расчетам имеется очень высокая вероятность отказа следующих систем» и перечислила все, что помнила про полет Комарова. Скорее всего, все сейчас было не так, как «тогда», ведь история изменилась очень сильно – но на совещании председательствовал Николай Семенович, и вопрос о пилотируемом полете был закрыт: товарищ Патоличев сказал, что «до проведения всего комплекса испытаний по указанным товарищем Федоровой системам правительство использовать корабли для полетов с экипажами запрещает».

Он это сказал буквально через неделю после того, как в Кремле состоялось другое совещание, уже по «моей» проблеме – на котором присутствовало человек десять, уже готовых меня с какашками сожрать. Потому что у меня случилась «авария», на которой в груду металлолома превратилась установка, обошедшаяся бюджету примерно в восемнадцать миллионов рублей. То есть, по моим прикидкам, обломки можно было восстановить, потратив всего миллионов десять – но народ был настроен очень серьезно.

А авария случилась в принципе давно мною ожидаемая: весной на второй стороне стоящегося Северомуйского тоннеля приступила к работе второй «тоннелепроходческий буровой комплекс» – полностью автоматизированный и даже в чем-то роботизированный. И прилично так улучшенный по сравнению с первым: там механизм, выгребающий щебенку из ствола после проведения взрывов, поменяли и второй комплекс дырку в граните проделывал со скоростью полтораста метров в неделю. И в сентябре он все же добурился до нужного места – и струя воды с камнями под давлением в тридцать с лишним атмосфер этот комплекс снесла нафиг, превратив очень дорогое оборудование в «трудноизвлекаемое железо». Трудноизвлекаемое, потому что обломки комплекса в довольно узком тоннеле буквально вклинились в гранитные стенки, да еще их плотно щебенкой там прижало. А сталь для изготовления машин использовалась очень хорошая, ее даже распилить на извлекаемые куски было ой как не просто…

Так что попинали меня на совещании от души и железнодорожные туннелепроходчики, и бухгалтера, и даже энергетики: струей воды из тоннеля снесло и передвижную электростанцию, установленную на железнодорожной платформе, что оставило без электричества вообще весь строительный городок. Да и много другого там попорчено было – так что когда «дружеская критика» закончилась, Николай Семенович повернулся ко мне:

– А вы, Светлана Владимировна, что можете ответить на замечания товарищей?

– Я гляжу, все желающие высказались. И должна заметить, что никто из выступавших ни слова не соврал: ох, беда, беда, огорчение! Хозяйство – по миру, убытки немеряны! А я усугублю все сказанное лишь тем, что я заранее об этом плывуне знала и тоннельный комплекс поставила под него специально.

– Светлана Владимировна, а серьезно можно? Мы тут не в цирке собрались…

– А я совершенно серьезно. Я знала, что в горе наверняка подобные плывуны обнаружатся, и знала, что при их вскрытии может произойти серьезнейшая авария. А еще я знала, что при подобной аварии может погибнуть куча людей: если бур из хромванадиевой стали потоком воды с камнями в узел завязался, то что бы этот поток с людьми сделал? А ведь в основном тоннеле постоянно сколько народу трудится, человек сто? Двести? Именно поэтому у меня в требованиях по использованию комплекса указано, что люди ближе, чем на пятьдесят метров к устью тоннеля при буровзрывных работах подходить не должны – и при аварии ни один человек благодаря этому не пострадал! И поэтому на сбойках с основным тоннелей я распорядилась ставить эти самозакрывающиеся люки! А еще через этот тоннель всю воду из плывуна уже спустили, он больше серьезной опасности не представляет. Да, там позже придется повозиться с укреплением ствола главного тоннеля при прохождении остатков плывуна – но это как раз нормальная работа горных инженеров. А этот роботизированный бур, пусть он и стоил какие-то там миллионы рублей, он и людей спас, и, уверена, существенно удешевил, да и позже удешевит работы по прокладке главного ствола. Впрочем, последнее вообще неважно, главное тут, что люди не пострадали.

Николай Семенович после этих слов повернулся к специально привезенному на совещание прорабу, руководящего проходкой основного тоннеля:

– Сколько людей находится в тоннеле при его проходке?

– Во время взрывных там положено находиться бригаде примерно на полсотни человек.

– Я спрашиваю, реально сколько людей в это время находится в тоннеле?

– По разному, когда человек семьдесят, когда и больше сотни…

– Так, по-моему, всё ясно. Значит, прокладку тоннеля откладываем… Светлана Владимировна, а как скоро ваши инженеры смогут починить этот ваш буровой комплекс?

– Я думаю, его чинить мы вообще не будем: проще новый изготовить, ведь что в старом и насколько повреждено, непонятно, а проверки всех уцелевших деталей слишком много времени займут. Но Комитет по заказу товарища Кима для Кореи два таких же комплекса делает, один почти готов – так что через месяц где-то его на место доставят, еще месяц уйдет на сборку и наладку… а еще сколько-то времени нужно будет с горняками решать вопрос, как плывун этот пройти. Но до Нового года, думаю, вопрос можно решить.

– То есть нужно приостановить строительство… до Нового года?

– Основной тоннель пусть копают спокойно дальше: им до плывуна этого еще минимум полгода долбиться.

– Ну да… интересно, а сколько мы еще ваших роботов потеряем там?

– Надеюсь, что нисколько. Этот плывун-то был под старым руслом речки, как ее, Ангаракан, но его в любом случае пройти нужно было. А дальше по трассе сплошная скала, разве что трещины мелкие встретиться должны, но комплекс на небольшие плывуны рассчитан…

Так что на совещании «по космосу» товарищ Патоличев уже пребывал в убеждении, что «товарищ Федорова в первую очередь о людях думает и напрасно панику не поднимает», так что его вердикт был для меня понятен и очевиден. А вот некоторые товарищи остались им очень недовольны – и я точно заполучила очередного «личного врага». Но их у меня уже столько накопилось, так что одним больше, одним меньше… А после совещания ко мне подошел Мстислав Всеволодович:

– Светлана Владимировна, честно говоря, я не совсем понимаю, каким образом вы рассчитывали вероятности упомянутых вами неисправностей. Ведь нынешние математические модели не позволяют…

– Возможно модели и не позволяют, но мозги-то человекам для чего нужны? Для того, чтобы думать и, что интересно, периодически на основании слабо структуированной информации делать разные выводы, плохо поддающиеся формальному объяснению. А между прочим, как раз Сергей Федоров работает у меня мужем, и мы с ним периодически различные производственные вопросы тоже обсуждаем. Как раз недавно мы обсуждали за ужином задачку, которую ему как раз инженеры Королева и подкинули, там как раз вопрос шел про изменение коэффициента трения при увеличении нагрузок…

– А какое отношение это имеет…

– Как раз прямое: синтетические волокна в принципе довольно пластичные, при давлении они немного сминаются и площадь контакта, скажем, со стенками контейнера увеличивается в разы. Проще говоря, если не выровнять давление внутри и снаружи парашютного отсека, силы тормозного парашюта для того, чтобы выдернуть основной, не хватит, а учитывая, что при этом поверхность аппарата нагрета градусов до пятисот, а то и выше, то парашют, невытащенный после отстрела крышки, просто к стенкам приварится. Не весь, местами – но, боюсь, для катастрофы и этого хватит.

– То есть вы предлагаете…

– Я предлагаю всего лишь еще раз подумать хорошенько и придумать, как гарантированно избежать даже такого маловероятного события.

– А насколько оно маловероятно? Ведь испытательные полеты показали…

– Мне плевать на испытательные полеты: из пяти пусков на Землю нормально вернулись только два корабля. Так что я оцениваю вероятность катастрофы такую же, как вероятность встречи с динозавром на улице Москвы, то есть в пятьдесят процентов.

– Не кажется, что вы оцениваете неверно.

– Но вы же математик от бога, тервер, небось, еще в детском саду изучили, и вариантов тут ровно два: либо встречу динозавра, либо нет. Поясню на примере: у Королева в корабле сотни полторы разъемов, которыми соединяются разные приборы и блоки. Так вот, на моей системе управления там отрезали мой разъем и поставили свой, потому что мой на полграмма тяжелее. Но мой не позволял его воткнуть вверх ногами, а тот, что они поставили, позволяет это сделать без проблем. И я уверена, что корабль, который вместо посадки улетел на высокую орбиту, сделал это из-за переполюсовски соединения.

– Но так каждый разъем при установке проверяется…

– А если диверсант специально его вверх ногами воткнет? Или проверяльщик с похмелюги проверять его станет? Все цепи-то нормально срабатывают…

– Хм… возможно, вы правы…

– Я всегда права.

– Но вы представляете, сколько времени займет замена разъемов на всех установленных на кораблях приборах?

– Гораздо меньше того срока, который придется конструкторам провести в тюрьме, если корабль с экипажем разобьется. А насчет тюрьмы я в случае аварии отдельно позабочусь…

– Да, если с этой точки зрения смотреть, то и здесь, вы, наверное, правы.

– И снова скажу: у Королева сделали очень хороший корабль. Но Королев постоянно спешит, он хочет везде быть первым – а это может и людей погубить, и нанести огромный урон репутации Советского Союза. Я знаю, что от аварий и даже катастроф никто на сто процентов не застрахован – но если какие-то потенциальные проблемы уже замечены, то не обращать на них внимание с моей точки зрения просто преступление. Я проблемы заметила и очень не хочу, чтобы они превратились в преступления. А вы – лично вы – в состоянии это предотвратить, все же Королев лично вас очень уважает и ваши замечания выслушает.

– А ваши?

– Мои – точно нет, я же ему помешала выкинуть кучу народных денег на разработку никому не нужной ракеты. И он знает, что помешала этому лично я, а потому он на меня очень зол и слушать не захочет. А вам я специально подготовила расчеты, в результате которых вероятность аварии составляет около девяноста процентов. Я вам их сегодня вечером отошлю, не сочтите за труд, ознакомьтесь. И если в них найдете ошибки, то о них мне тоже обязательно сообщите…

Королев, похоже, даже Келдыша не послушал – и к ноябрьским были запущены (практически по программе пилотируемых полетов) два его корабля. Которые автоматически стыковались на орбите, затем расстыковались и, как было сообщено в газетах (а по радио даже этого сообщать не стали), «произвели посадку в заданных районах». А про то, что на одном корабле одна из батарей не раскрылась, про кучу мелких выясненных в ходе полета неисправностей никому, конечно, публично не сообщили. Так же, как не сообщили, что один корабль сел в «заданном районе» с промахом чуть меньше, чем в две тысячи километров и вместо казахской степи улетел аж за Обь, а второй «сел» в виде обгорелого блина…

Лично мне это принесло еще одно «Трудовое Красное Знамя»: Николай Александрович указ подписал на следующий день после завершения этих полетов. А еще принесло очень много хлопот: я два дня без перерывов уговаривала Булганина и Патоличева не снимать Королева с работы. И хрен бы уговорила, но на мою сторону встал уже Пантелеймон Кондратьевич, которому я тоже свои доводы изложила:

– Королев – руководитель талантливый, но он очень спешит и людей не жалеет. Но вот люди, работающие под его руководством, проблему все же понимают и стараются до катастроф все же работу не доводить – так что если Сергея Павловича немного попридерживать, он много очень полезного для страны сделать сможет. В любом случае в ОКБ-1 у него замены нет, а Челомей, Козлов и Янгель всю космическую программу не вытянут.

– Но летаем-то мы на ракетах Козлова и кораблях Челомея…

– Тоже верно, однако в том числе и потому летаем, что их Королев все же своими прожектами в спину подталкивает. И, как ни крути, сейчас у Королева самый мощный научный коллектив, а вот не развалится ли он, если его снять, неизвестно. Я думаю, что лучше не рисковать: одного Королева все же контролировать не особо и сложно…

Перед самым Новым годом до КПТ донеслась радостная весть: на Братском алюминиевом заводе была произведена первая партия галлия. Небольшая, что-то около сорока килограммов, но, по слухам, там собирались в обозримом будущем вытаскивать из руды до половины содержащегося в ней галлия, то есть на тонну металла должны были получать и полкило ценнейшего сырья для полупроводниковой промышленности. А если учесть, что алюминия там уже чуть меньше миллиона тонн производилось, то перспективы вырисовывались самые радужные…

Однако перспективы – они в будущем, а суровое настоящее тоже проблем поднаваливало. Иногда серьезных, а иногда смешных. В декабре заработали уже оба новых автозавода, точнее, оба начали потихоньку машины все же выпускать, но пока их так на заводских площадках и держали, потому что не удавалось договориться с Госкомцен по поводу того, за сколько эти машины будут людям продаваться. И с Благовещенской машинкой, пока суть да дело, произошел забавный казус: мое предложение по ее наименования не прошло все же, после долгих спорок в коллективе было выбрано название «Яхонт» – но оно уже руководству страны не понравилось. И авто назвали «Кама». Все же «Волга» успела задать тренд и машины стали именно по рекам и называть: «Ока», а еще раньше – «Иж» (это, как я с удивлением узнала в той еще молодости, было как раз названием реки, а не сокращением он имени города). Но название «Белая» для машины точно не подходило, потому что вся первая серия машин была окрашена в яркий синий цвет.

А на мой незатейливый вопрос «где Кама, а где Благовещенск» я получила ответ, что город стоит на Белой, которая крупнейший приток именно Камы, так что я со своими инсинуациями могу пройти очень далеко. Ну я и прошла, однако оказалось, что мое устное творчество все же нашло отклик в сердцах людей – и машинку, выпускаемую в Ряжске, назвали именно «Савраской»! Ну, в принципе, это было даже в чем-то оправданно: машина изначально задумывалась как «крестьянская», на и на морду она напоминала грустную лошадку (а если точнее – еще не нарисованного товарищем Хитруком ослика Иа-Иа), так что это название отторжения у руководства страны не вызвало. Да и по цене с Госкомцен договориться получилось быстро: пять-пятьсот за «голую» машинку, триста за навесной стеклопластиковый кузов, а за съемное заднее сиденье и отстегиваемую (и тоже стеклопластиковую) крышу еще тысячу.

И хотя «Саврасок» начали выпускать позднее, они уже делались в гораздо больших количествах, а с «Камами» вышел затык с поставщиками: я для машины «попросила» колеса ставить под широкопрофильные шины с металлокордом и их начали потихоньку делать в Ярославле. Но ярославские шинники пока нужных шин производили тысяч по пять в месяц…

Они могли бы и больше шин поставлять, но Комитету их оплачивать было нечем: машины-то не продавались! А я с ценой никак договориться не могла – так что двадцать третьего декабря я снова направила свои стопы к товарищу Пономаренко:

– Пантелеймон Кондратьевич, у меня к вам будет небольшая просьба: вы товарищей из Госкомцен как-то по партийной линии воспитайте, чтобы они утвердили мне ценник на «Каму». Потому что Комитет дальше содержать Благовещенский завод не в состоянии, и если завтра они цену не утвердят, то я первого января завод нахрен закрываю и станки распределяю по другим местам.

– А мне на тебя жалуются, говорят, что ты цены задираешь до безобразия. Ты же сколько хочешь за машину, сорок тысяч? Да столько ЗиМ стоил!

– Но «Кама»-то лучше ЗиМа! А у Комитета накладные повышенные, так что я и сороковник определила, наступив кованым сапогом на горло собственной жадности. И не потому я столько хочу, чтобы советского гражданина обобрать, а потому, что Комитету приходится очень много научных проектов финансировать. А раз у государства денег на такую науку нет, приходится как-то самой выкручиваться.

– А сколько у тебя там машин производится? Ну, в месяц?

– Пока только тысячу собираем, деньги появятся, можно будет выпуск и расширить немного.

– Ладно, можешь писать объявления в газеты, что с первого января твоя «Кама» пойдет в продажу по сорок тысяч. Разных писателей и актеров слегка обезжирить – тоже дело полезное. Но больше ко мне с такими запросами не приходи!

– С такими – точно не приду. И – спасибо!

В том, что Пантелеймон Кондратьевич свое обещание выполнит, у меня сомнений не было: госкомценовских чиновников он к ногтю прижмет. Но не было у меня сомнений и в том, что я нажила себе очередную кучку врагов. Впрочем, бизнес без врагов не бывает и к этому я привыкла. А не получить от врагов невосполнимого урона мне поможет Лена. А так же дед и Игнат… то есть товарищ Буров. И те, с кем они одну работу уже проделали – и в этом я тоже не сомневалась. Потому что дед мне все же рассказал, что же, собственно, они тогда сделали. И как…