Олегархат районного масштаба

Глава 14

В стране катастрофически не хватало меди. Да, благодаря поставкам за рубеж (и за «твердую валюту») вычислительной техники удалось закупки меди в закордонье прилично нарастить, но все равно медь была в дефиците. И, хотя на полную мощность работали заводы в Медногорске и Мончегорске, больше девяноста процентов меди стране давал Джезказган – но не потому, что там медный комбинат был огромный какой-то, а потому, что все другие были просто маленькими. Немало меди в СССР шло из Монголии, из Эрдэнэта – но немало только по монгольским меркам, а для Союза монгольские поставки были каплей в море, и руководство страны прекрасно понимало, что «так продолжаться больше не должно». Понимало – но, как говорил один деятель с ютуба, «география – это приговор». Ну и геология этой географии – тоже.

И при этом в СССР еще в сорок девятом году нашли просто гигантское месторождение меди. То есть в сорок девятом решили, что нашли «не очень маленькое» месторождение – но я–то знала, что Удокан – вообще третье в мире по запасам ценного металла, а возможно, что и первое. Но добраться до него было ой как не просто! Если отбросить в сторону разные фантазии, то единственным реальным способом там разжиться медью было строительство БАМа – и это строительство уже началось. Не просто началось, а просто невероятными темпами шло. Больше того, уже дорога дотянулась аж до Таксимо – со стороны Тынды дотянулась, но добираться туда по рельсам было далеко, долго и мучительно: через Транссиб крюк до Новой Чары получался больше двух тысяч километров, из которых восемьсот составляла одноколейка с редкими разъездами, пропускающая дюжину эшелонов в сутки. А просто приехать туда и начать копать медную руду было в принципе возможно – но тогда бы удоканская медь получилась бы в разы дороже любой импортной. А чтобы она стала подешевле, там требовалось выстроить очень много всякого разного, включая городок тысяч на сто населения, электростанцию мощностью под гигаватт, много прочего – и вот для строительства всего перечисленного и еще большего неперечисленного требовалась уже «нормальная железная дорога».

Железнодорожники продемонстрировали чудеса фантазии: они спроектировали и начали строить «горную дорогу» через Северо-Муйский хребет, которую обещали к началу шестьдесят третьего года достроить – но там уклоны были такие, что очень неспешно на двойной-тройной тяге по этой дороге можно было протащить эшелон всего лишь из десятка вагонов, так что «всерьез» они решили строить большой тоннель. И даже начали туда все нужное подтягивать (в результате на Удокан вообще транспортных ресурсов не оставалось). Но у меня в памяти засело, что при постройке тоннеля случилась куча тяжелых аварий, толпы народу погибли – и после того, как я напрягла память и по возможности вспомнила, что же там на самом деле произошло, организовала команду для проектирования роботизированного горнопроходческого комплекса.

Заказала потому, что я куда как лучше, чем современные горные инженеры, знала, как правильно копать тоннели в граните. Не в деталях, а в очень общих чертах, конечно, но знала. Когда в стране наступила катастройка, мои заводы не брезговали даже самыми мелкими заказами, и тогда дед через какие-то свои «старые связи» подписался на поставку элементов автоматики с северными корейцами. Автоматики для горно-проходческих комплексов, как раз такие тоннели и копающих. Точнее, для одного такого комплекса: у людей Ким Ченира на большее денег не было. У них и на один денег не хватало, но один комплекс они все же построили – и тоннели стали копать в невероятных количествах и с потрясающей скоростью, хотя их комплекс так и остался «недоделанным». Но благодаря даже тому, что они доделать смогли, на постройку тоннеля они были в состоянии отправить многие тысячи копателей с отбойными молотками, и эти тысячи уже не мешали друг другу…

Идея комплекса была примитивна: сначала буром сверлилась тридцатисантиметровая горизонтальная дырка в граните (корейцы полтораста метров высверливали меньше чем за сутки), затем новая «насадка» насверливала по стенкам шпуры по двадцать сантиметров и распихивала по ним патроны с гексогеном. Потом патроны взрывались, щебенка из получившегося ствола выгребалась (опять хитрой машиной) и получался тоннельчик диаметром в метр-двадцать. Процедура со шпурами повторялась (правда уже с сорокапятисантиметровыми) – и примерно через неделю получался тоннель диаметром под два с половиной метра. В него запихивался конвейер, который выводил из тоннеля новую щебенку, а сверлильно-взрывальный комплекс переезжал на полтораста метров вперед и приступал к сверлению дальше.

Хитростей на самом деле в комплексе было много и автоматика для него была очень непростой, так что я даже примерно не представляла, как ее сделать. Но общую идея я точно знала (и даже, трижды побывав в Корее, лично на комплекс поглядела), так что задание я инженерам выдала с полным пониманием того, что хочу получить в результате. Потому что даже если вода с песком и щебнем под давлением в десятки атмосфер в тоннель хлынет и смоет этот комплекс к чертям собачьим, то ну и хрен с ним, а если эта вода угробит много народу, то ну его нафиг: люди – дороже любой железяки. И именно тот тезис я постаралась разработчикам донести. Судя по тому, как парни приступили к работе, мне это удалось – а вот мне кое-что доносить стала Лена.

Она зашла ко мне в кабинет примерно через неделю после нашего с ней разговора о Ряжске и молча положила мне на стол довольно толстую папку:

– Вот, почитай, тебе, я думаю, понравится. То есть сначала точно не понравится, но ты все же себя перемогни и дочитай до конца.

– А то что?

– То, что ты просила: результаты расследования по Ряжску.

– А не понравится потому, что там вообще всех поголовно надо будет?

– Ты сначала почитай, а я пойду, у меня дел еще много. И знаешь что, если тебе снова на ком-то захочется злость сорвать, заходи ко мне.

– На тебе злость срывать предлагаешь?

– Нет. Но ты у нас девочка крепкая, однако и я не промах и уж пару оплеух вразумляющих дать тебе смогу. А потом смогу и убежать…

С этими словами она именно убежала, а я принялась читать то, что она мне принесла. Ну что же, мне действительно с Леной очень повезло: она все для себя списала на мой токсикоз. А я лишний раз убедилась в том, что правильные решения принимаются при наличии правильной же информации. А у меня, оказывается информация была, мягко говоря, неправильная…

И прежде всего у меня была даже не неправильная, а абсолютно ложная информация о правилах прописки, записи в очередь на улучшение жилищных условий и вообще о том, как люди в СССР решали свои «жилищные проблемы». Потому что сама я этими вопросами не интересовалась: работать-то я начала, когда Советского Союза уже не было и «всё изменилось», а поступавшая «информация» из прессы и сети была, мягко говоря, полным и откровенным враньем.

Про тех же «беспаспортных и бесправных колхозников»: селянину, чтобы покинуть родной колхоз, требовался документ. Но всего лишь документ о том, что он действительно селянин и проживает там-то и там-то: паспортов-то у них за ненадобностью не было, и хоть какое удостоверение личности все же было нужно. Но справка требовалась вовсе не «от председателя, разрешающего мужику выйти из колхоза», нужные справки выдавал и сельсовет, и участковый милиционер. Председатели тоже такие выдавали – но «колхозные» были нужны лишь в том случае, если мужик на рынок повез грузовик картошки. А если без картошки… причем справки и сельсовет, и участковый были обязаны выдать по первому же запросу: такие же требовались и если крестьянин в район решил в больницу на обследование поехать. Неотложная помощь, конечно, всем людям оказывалась и документы при этом не спрашивали – а для плановых операций и осмотров, которые проводились только местным, бумажка была нужна.

Поэтому такие справки были буквально у всех крестьян: формально срок ее действия составлял три месяца, но никто особо на дату выписки внимания не обращал – но тем не менее мужики старались всегда иметь при себе «актуальную бумагу». А с такой справкой мужик мог и в город перебраться без каких-либо проблем. Если он, конечно, в городе находил работу.

Но в городе у мужика-то жилья своего как правило не было, так что тут было два варианта: найти работу с предоставлением этого самого жилья (хотя бы общежития) или жилье просто снять. В стране было три вида жилья: личные дома, служебное и «муниципальное». И разница между ними была кардинальная, и «самая большая разница» была у жилья служебного. Оно предоставлялось работнику исключительно на время его работы (таким обеспечивали тех же милиционеров, дворников, еще ряд категорий работников – главным образом на железных дорогах) – но когда трудовые отношения человека с предприятием заканчивались, он был обязан немедленно это жилье освободить, невзирая ни на что. К этой же категории жилья относились и общежития, но из общежитий, принадлежащих предприятиям, при завершении «трудовых отношений» людей выселяли в день увольнения, а вот из общежитий «горсоветовских» выселение производилось по немного другим правилам и с кучей ограничений. Только вот «горсоветовских» в стране было немного...

Ко второй категории относилось жилье «муниципальное», и тут были как квартиры в многоквартирных домах, так и отдельные дома – и это жилье в основном предоставлялось людям предприятиями, но уже на условиях «пожизненного найма». Строилось оно в основном за счет промышленных предприятий города и квартиры работникам предприятий и выдавались – тоже в основном. Но уже во время строительства часть квартир (или домов) передавалась местным властям – и эта часть выдавалась работникам «социальной сферы»: врачам, учителям, тем же милиционерам, работникам коммунальных служб, которые все такие квартиры обслуживали.

Наконец, были и «частные» дома, являющиеся личной собственностью владельца. От прочих они отличались лишь тем, что все заботы по поддержанию дома в приличном состоянии возлагались на владельца, но он имел полное безоговорочное право дом свой продать, причем по любой цене и кому угодно. Не совсем кому угодно, иностранцам дома продавать запрещалось – но это было единственным исключением.

С пропиской было еще интереснее: очень жесткие правила прописки имелись лишь в нескольких больших городах (в основном в Москве и Ленинграде, чуть помягче они были в Минске и Харькове, а в «закрытых городах» эти правила иначе, чем драконовскими и не назвать было). Но на большей части страны правила были просты: получил человек жилье в городе (или просто снял его) – всё, в паспорт (а мужику паспорт сразу после устройства на работу выдавался) ставился соответствующий штамп. О прописке «временной» – это если жилье служебное или снятое у «частника», или «постоянной» – при получении ордера на комнату или квартиру «муниципальную». Но фокус в том, что человек с любой пропиской мог тут же пойти и «встать в очередь на квартиру» в горсовете. Причем его, человека этого, сначала в очередь записывали, и только потом проверяли, а есть ли у него право на «улучшение жилищных условий». Самое смешное, что если такого права у человека не было (допустим, живет один в большой квартире), то его из очереди все равно не вычеркивали, а просто «переставляли в самый конец»…

Еще было интересно то, что «постоянную прописку» власть была обязана предоставить тем людям, которые в городе жилой дом просто купили. А вот дальше начинались просто чудеса, созданные советской властью для удобства трудящихся (еще в сорок седьмом, как я выяснила из принесенных Леной документов, созданные): если по какому-то адресу прописан один член семьи, то местная власть была просто обязана по этому же адресу прописать и остальных ее членов. Тут, правда, имелся забавный нюанс: в общежитиях членов семьи в таких случаях прописывали «без предоставления жилой площади».

Но имелся еще один нюанс при найме жилья у частников: формально им разрешалось у себя «временно прописывать» жильцов только если в его доме после этого не нарушались санитарные нормы. Однако вкупе с первым «нюансом» некоторые домовладельцы у себя прописывали буквально десятки людей: сначала по-отдельности нескольких «глав семьи», а когда саннорма достигала предела, то эти «главы» себе тут же и свои семьи прописывали. Понятно, что в доме толпы народу не жили (в основном не жили), семьи оставались в родных деревнях – но уже «с городской пропиской», и целыми деревнями мужики вставали в городские очереди на квартиры.

Лично меня в этом удивляло лишь одно: «стояние в очереди» никоим образом не гарантировало, что хоть когда-нибудь квартиру стояльцу дадут. Но в отдельных случаях это прокатывало – что еще больше очереди увеличивало. И еще больше накаляло социальную обстановку в городах: многие мужики в ожидании «бесплатной квартиры в городе» ни при каких условиях город покидать не хотели, а толпы безработных мужиков, перебивающихся случайными заработками, ни к чему хорошему точно привести не могли. И меня именно это так взбесило – но оказалось, что сотрудники администрации просто честно «исполняли положения законов». И даже с цыганами исполняли: те купили два дома в городе и прописали там, пользуясь вышеупомянутыми «нюансами», весь табор…

Вечером уже я зашла к Лене:

– Пришла злость срывать. Я всё прочитала, и что же получается, в Ряжске мне порядок навести не выйдет? Там же важнейшие заводы, еще я собралась там горный институт машиностроительный обустроить – а с табором в городе хрен чего хорошего получится.

– Хорошо, что ко мне пришла, а не помчалась там лично справедливость учинять. Но прочитала ты все же явно не до конца: порядок в городе навести довольно просто. Потому что советские законы не только права людям гарантируют, но и определенные обязательства на них накладывают. Только с цыганами придется мне немного местной милиции помочь: сами милиционеры просто связываться с ними боятся, так как разъяренные цыганки, когда их мужчин милиция задерживать приходит, на милиционеров не просто нападают, но и стараются им увечья разные нанести. Лица царапают, и даже стараются глаза выцарапать. У нас же закон гуманен, бабу с детьми жалеет…

– То есть им даже глаза выцарапывать, получается, можно?

– Нельзя. Но таких теток и арестовывать вроде как нельзя, потому что дети остаются без присмотра. Но тут мы воспользуемся особым статусом специальных районов: там милиция обязана выполнять распоряжения представителей службы охраны гостайны КГБ, то есть мои. И мы поступим просто: всех цыган за тунеядство задержим, отдадим под суд и отправим в лагеря лет на десять. А цыганок за нападение на представителей власти посадим, и сроки им даже побольше организуем.

– То есть сначала бедных милиционеров поставим под их когти…

– Нет, милиционеров уже мои девочки прикроют. Ты же нам столько интересных приемов показала! Так что цыганщину в Ряжске мы искореним раз и навсегда… и вообще, думаю, во всей Рязанской области… для начала – я этот вопрос с Павлом Анатольевичем быстро согласую. Вот только чем бы нам наших девушек вооружить таким, чтобы они цыганок не поубивали нахрен…

– Вооружить, говоришь, чем-то не летальным, но простым и эффективным? Янки вон дубинки резиновые для этого применяют, а такие дубинки в Латвии еще до войны массово выпускались. Еще для твоих девушек я, пожалуй, тазеров понаделаю… ты когда город зачищать собираешься?

– А что такое «тазер»? Я даже слова такого не слышала.

– Такой простенький пистолетик, вообще без пуль. Это, пожалуй, пригодится, если на помощь бабам цыганским их мужики ринутся: тазер любого мужика свалит. И вообще… Лен, я сейчас, пожалуй, пойду, а завтра… нет, в понедельник я тебе все оборудование покажу. Надеюсь, тебе понравится, да и не только тебе.

Полную «зачистку» Ряжска Лена провела в конце февраля, но я этого уже не увидела. Вероятно, сильно переработала – и последние две недели провела в больнице Грауэрмана. То есть не имени его, а в той, где Григорий Львович сам работал – и благодаря чему небольшой роддом имени Лепехина превратился в МОНИИАГ, то есть институт акушерства и гинекологии. И именно туда меня отвезли по прямому приказу товарища Патоличева: он все же очень хорошо понимал, что я даю стране полезного достаточно, чтобы страна обо мне и моем ребенке позаботилась максимально. И страна – заботилась, хотя лежать на сохранении было и очень скучно. Совсем скучно было ничего не делать, так что я занималась тем, что изводила тамошних профессоров и докторов. Но изводились они и сами с удовольствием, особенно после того, как по моему распоряжению одна лаборатория Комитета принесла в роддом несколько «мобильных мониторов» для рожениц. Устройство-то простое, даже в чем-то примитивное: три датчика (давления, температуры, оксигенизации крови), простенький передатчик, передающий эту информацию висящему на стене палаты приемничку. А когда я врачам рассказала, что все это можно передавать на комп, который сам за всем будет следить и при необходимости сможет и врача вызвать, то со скукой было сразу же покончено. Правда, врачи все равно мужчин-инженеров ко мне не пускали, но в лаборатории медтехники Комитета все же женщин было большинство и задачи разбросать по исполнителям у меня получалось неплохо.

И я задачи эти «разбрасывала» аж до двадцатого марта – а затем передо мной (и Сережей) совсем другая задача поднялась во весь рост: как дочку назвать. Реальная проблема: Сережа был категорически против того, чтобы мы дочку назвали именем, которое уже в семье было: назовешь «в честь» одной сестры – так другие обидятся. Но хуже было то, что почти все его сестры были многодетными (и к лету намечался переезд в Москву уже трех его племянниц), так что я составила «список популярных женских имен», затем все имена из этого списка благополучно вычеркнула…

Строго формально имена «Софья» и «Зоя» были одинаковыми: скажем, Софью Фоминичну Палеолог в девичестве именно Зоей и звали, а имя она все же не меняла. Однако кто об этом знает-то? По крайней мере Сережа точно не знал…

И через три дня после рождения Зои я вернулась домой. Боже, как же я по дому соскучилась! И по Сереже, и по Ваське, и по Любе (которая летом все же поступила в Менделавку, но в общагу ее Сережа не пустил). И по компу своему я соскучилась, ведь с его помощью можно было столько интересного узнать! Например, что в Благовещенске началось серийное производство бытовых кондиционеров, а в Приозерном выпуск микроволновок достиг сотни в сутки. Правда, эти ценные бытовые приборы продавали далеко не всем желающим: в магазин требовалось принести справку из районной электрокомпании о том, что в доме «проводка требованиям установки приборов повышенной мощности» соответствует. Но таких домов с каждым днем становилось все больше, так что продукция заводов на прилавках точно не залеживалась…

Лена меня навестила, когда Зое исполнился месяц. Рассказала про зачистку Ряжска – не про то, как «сводный отряд КГБшниц» цыганок, поднявших руку на милиционеров, метелил, а про результаты зачистки:

Там много интересного нашли, так что семеро по расстрельной статье пошли, а раньше, чем через десять лет, из тюрем никто из этого табора не выйдет. Малышню до шести лет в детдома отправили, а детишек от шести до двенадцати – в коррекционные лагеря КГБ. Но главное – принято решение теперь все таборы тщательно проверить, не будут теперь на их «национальные особенности» внимания обращать.

– То радует.

– А еще радует то, что и в МВД решили наш опыт перенять. Объявили, что со следующего года в школы милиции и девушек набирать будут, и ты знаешь – уже очередь из желающих туда поступить выстроилась! Павел Анатольевич распорядился, чтобы мы срочно подготовили группу инструкторов, которые твоим приемам будут будущих милиционерок обучать.

– Это не мои приемы!

– Спорить не буду, а просто сообщаю: официальное название комплекса упражнений с прошлой недели во всех документах называется «комплексом Федоровой». Но ты не переживай, мало ли Федоровых в стране…

– Я и не переживу. А с институтом… ты подобрала туда безопасников?

– В Ряжск группа Симоновой поедет, когда институт там заработает. А пока твои парни в Комитете пасутся, она их тут пасет потихоньку, привыкает: с твоими инженерами работать непросто, уж больно ты их разбаловала.

– Ничего я их не баловала! Просто творческим людям нужно свободу творчества обеспечить.

Лена громко рассмеялась:

– Полная свобода под внимательным присмотром КГБ!

– Лен, вы эту свободу вообще никоим образом не зажимаете, вы ее, наоборот, обеспечиваете. Честно говоря, без вашего прикрытия половину работ было бы вообще невозможно проводить. А уж про новые проекты я и говорить не хочу!

– Что за новые проекты?

– Узнаешь. Я думаю, примерно через пару месяцев узнаешь. Потому что без вас они точно не пойдут, их без вас даже запустить не получится.

– И почему?

– Потому что работенку эту мне хотят подкинуть сразу и товарищ Челомей, и товарищ Мясищев. И нам, и вам там придется работать вообще круглосуточно! Хотя так работать мне и не нравится, но – придется…