Одинаковые. Том 6. Революция

Глава 5 Игры на высшем уровне. Борьба за влияние

Новости, пришедшие из Санкт-Петербурга, не порадовали. В этот момент я подумал, что лучше было бы нам все-таки одного из нас оставить в столице. Что там творится прямо сейчас — по сухим строкам телеграммы Феликса, прямо сказать, не разобрать.

Мы с Иосифом переглянулись. В его глазах читалась та же мысль — промедление смерти подобно. Женева с ее теоретическими баталиями и переговорами осталась позади, теперь предстояло тушить самый настоящий пожар, разгорающийся у нас дома.

Сборы заняли меньше часа. Всей нашей группой — мы с братьями, Сталин, Лихачев и бойцы — тем же вечером погрузились в поезд, идущий на восток. Дорога обратно в Россию казалась втрое длиннее. Вместо неторопливых разговоров о будущем устройстве ехали в основном молча, периодически обсуждая возможные проблемы, произошедшие в столице с этой нежданной ревизией.

Сталин курил одну трубку за другой, уставившись в темное окно. Я же пытался прогнать навязчивую мысль: «А не прогадали ли мы, сделав ставку на масштабную сеть? Слишком у многих наши успехи стали костью в горле».

На границе с Пруссией, на станции Вержболово, наш экспресс встал для досмотра. И тут началось. Таможенный чиновник с надменным лицом, некий коллежский асессор Шванович, вдруг заартачился, требуя вскрыть все наши дипломаты и чемоданы, хотя документы были в идеальном порядке. Он с хитринкой в глазах тыкал пальцем в наши паспорта, выискивая несуществующие несоответствия, и настойчиво интересовался, нет ли у нас коммерческих образцов, оформленных ненадлежащим образом.

— Господа купцы, ну-ка откройте этот ящик!

Я почуял, что это вполне может быть заказ, рассчитанный именно на нас. Кто-то явно хотел нас задержать, устроить обыск и, возможно, изъять документы, которые мы везли из Женевы. Андрей Лихачев, стоявший сзади, напрягся — его рука незаметно двинулась к скрытой кобуре. Стрельба на границе была последним делом, но и терять время мы не могли.

Иосиф Виссарионович, не меняясь в лице, сделал шаг вперед. Он не стал ничего доказывать. Медленно, с невозмутимым видом, достал из внутреннего кармана толстый бумажник и, прикрывая его ладонью, вложил в протянутую для осмотра паспортов руку чиновника сложенные в несколько раз пару сотенных купюр.

— На чай, господин асессор, за вашу бдительность, — тихо, без всякой почтительности произнес он.

Пальцы Швановича привычно сжали банкноты. Он на секунду замер, оценивая сумму взятки, затем к нему вернулась деловая живость.

— Да, вижу, все в полном порядке! — бодро объявил он, шлепая печать на наши документы. — Приятного пути, господа!

«Банальная взятка — смазка для имперской машины», — с горькой усмешкой подумал я, глядя на удаляющуюся спину чиновника. Иногда старые, гнилые методы работали лучше любых новомодных уловок, а сейчас нам дорого было именно время.

Наконец мы добрались до Петербурга. С вокзала, не заезжая никуда, направились прямиком в наш дом в Шувалово. Уже в прихожей нас ждали Дзержинский и Кржижановский. Лица у обоих были серьезными, у Феликса — исхудавшее за эти дни, но глаза горели.

В кабинете, за большим дубовым столом, царила та же гнетущая атмосфера, что и в нашем купе. Кроме них, в комнате был еще один человек — коренастый, с умными и уставшими глазами, Андрей Михайлович Томских, одна из ключевых фигур в нашей структуре, отвечающая за работу с органами власти.

— Итак, Феликс, начинай, — без предисловий сказал Сталин, занимая свое место.

Дзержинский откашлялся: — Дело, товарищи, вот в чем. Через два дня после вашего отъезда к товарищу Кулагину на его завод явился некто Аркадий Владимирович Потемкин. Чиновник особых поручений при министерстве финансов.

— Потемкин? — переспросил я. — Фамилия говорящая, но вряд ли из тех самых.

— Нет, из тех, что попроще, но не менее амбициозных, — мрачно подтвердил Томских. — Я его знаю. Карьерист, с длинными руками. Имеет репутацию «решателя» деликатных вопросов для крупного капитала.

— Явился не один, — продолжил Феликс, — с двумя «советниками» из охранного отделения. Вел себя нагло и сразу заявил, что представляет интересы «государства», озабоченного, видите ли, нездоровой конкуренцией и сомнительными методами работы предприятий Егора Кузьмича.

Кржижановский, до этого молчавший, с раздражением стукнул кулаком по столу: — Сомнительными! Это они про наш восьмичасовой рабочий день, больничные кассы и зарплаты на порядок выше, чем на их фабриках!

— Именно, — кивнул Дзержинский. — Потемкин, не стесняясь в выражениях, предложил Кулагину «избежать крупных неприятностей». Мол, их на самом верху готовы выкупить все предприятия по… бросовой цене. Назвал сумму, которая даже себестоимости зданий не покрывает. Егор Кузьмич, естественно, послал его куда подальше. Тогда Потемкин перешел к угрозам. Намекнул на внезапные проверки, проблемы с поставками сырья, «несчастные случаи» с оборудованием и даже на то, что найдутся рабочие, которые пожалуются в правительственные комиссии на скверные условия.

— И как Кулагин отреагировал? — спросил Сталин, лицо у него было каменным.

— Держался стойко, — вступил снова Томских. — Сказал, что его предприятия работают в рамках закона, и он не намерен ничего продавать. Но когда он проводил их до выхода, один из «советников» якобы случайно толкнул его с лестницы. Несильно, но наш Кузьмич упал неудачно — сломал руку и получил сотрясение. Сейчас в больнице, врачи говорят, ничего критического, но выйти сможет не раньше, чем через пару недель.

В кабинете повисла тишина. Слышно было, как потрескивают поленья в камине.

— Это была не просьба, это был ультиматум, — тихо прошипел я. — Разведка боем. И что не известно кто именно из власть держащих так заинтересовался?

— Нет Илья, пока нет. И по поводу разведки. Они перешли в наступление сейчас все предприятия Кулагина не работают. Проводится масштабная ревизия. И не понятно, когда все это закончится.

— И главное, — Дзержинский развел руками, — как именно они вышли на Кулагина более или менее понятно, он на виду. А вот, как они связали воедино заводы, которые формально числятся за разными людьми — за мной, за товарищем Кржижановским, за другими товарищами из нашей структуры? Они оперировали именно понятием «сеть». И сейчас почти половину всех предприятий тоже стоит по причине этой ревизии.

Сталин медленно выпустил дым:

— Значит, у них есть своя агентура. И довольно глубоко. Этот Потемкин — просто ширма. За ним стоит кто-то с самого верха, не исключено, что и сам царь в курсе этого наезда на нас. Да что гадать! Они же все тоже собственники разных производств. Никто не хочет допустить, чтобы наша модель стала примером для всей страны. Кто привык драть три шкуры и боится потерять барыши. А еще вполне возможно, что есть подпевалы с запада. Боятся, уроды, что при такой модели наша страна сделает рывок вперед. Но думаю, что и у нас хватает деятелей, кому поперек горла стоят успехи наших предприятий. Рабочие от них все продолжают к нам перетекать. Одно дело, если это грузчики, и другое — когда уходят хорошие специалисты. А это давно уже приняло стихийный характер.

— И ведь не просят тупо взятку как обычно. Раньше всегда так вопросы решались! — включился Томских.

— Ликвидировать Потемкина и его «советников»? — жестко спросил Дзержинский. Его пальцы непроизвольно сжались, будто уже сжимая горло невидимого врага.

Я покачал головой, прежде чем Сталин успел ответить:

— Плохая идея. Убрать какого-то чиновника-прокладку ничего не даст, сразу появятся другие. А главное — будет много шума и такой резонанс, что на нас навесят всех собак. Все сыскные отделения империи начнут работать против нас. Вполне возможно, что именно такой реакции от нас и добиваются. Мы планируем начать действовать летом, а нас выкурят из столицы, а может и из страны — к весне. Это слишком рискованно.

— Илья прав, — мрачно поддержал Сталин. — Сейчас нам нужна не грубая сила, а тонкая игра. Нельзя светиться раньше времени. Нужно не устранять их, а на время обезвредить. Сделать так, чтобы они сами отстали. А для этого нужна крыша. Причем достаточно серьезная. Тот, кто будет на самом верху прикрывать наши интересы. И чем выше будет эта крыша, тем лучше.

Я повернулся к Дзержинскому:

— Феликс, у тебя в загашнике есть подходящие кандидатуры? Кто-то влиятельный, с властью, но с таким скелетом в шкафу, чтобы мы могли на него надавить?

Дзержинский задумался на мгновение, взгляд стал отсутствующим, будто он листал в уме картотеку компромата:

— Есть один вариант. Не идеальный, но потенциально очень эффективный. Петр Павлович Дурново. В августе этого года он назначен членом Государственного совета. Пост более чем серьезный.

— Дурново? — переспросил Кржижановский. — Бывший директор Департамента полиции? Тот самый, что попал в громкий скандал?

— Именно он, — кивнул Феликс. — История старая, 1893 года, но живучая. Тогда Дурново уже долго руководил Департаментом полиции и контролировал, в том числе, «черный кабинет» — перлюстрацию частной переписки. Его люди перехватили весьма откровенные письма одной петербургской дамы полусвета к ее любовнику — бразильскому послу. Доложили шефу, не зная главного: эта же дама была любовницей самого Дурново.

В кабинете все замерли, слушая. Даже Сталин перестал раскуривать потухшую трубку.

— В приступе ревности, — продолжил Дзержинский с легкой усмешкой, — Петр Павлович вломился к ней на квартиру, отхлестал по щекам и швырнул в лицо эти письма. А уходя в гневе, забыл их забрать. Мало того, он тут же устроил обыск в резиденции бразильского посла, ища другие компрометирующие послания. Разразился международный скандал. Посол пожаловался лично Александру III: мол, какие у вас нравы — шеф полиции читает чужие письма, избивает женщин и обыскивает дипломатов. Дурново пришлось уйти в отставку. А на тот момент ему было под шестьдесят, а его юной пассии, если верить источникам, едва исполнилось восемнадцать.

— Характерный субъект, — хмыкнул я. — Ревнивый, импульсивный, с большими амбициями и подмоченной репутацией. Наверное, как раз то, что нужно. Но одной старой истории может быть недостаточно. Она его уже один раз сломала, теперь он, наверное, осторожнее.

— Нужно обязательно что-то свежее и убойное! — Добавил Никита.

— Хоть и противно копаться в чужом грязном белье, но пока других вариантов я тоже не вижу, — выпустив облако дыма сказал Сосо, — это сейчас самый быстрый вариант отбить наезд на наши активы. А продержаться нам нужно еще до июня.

Следующая пять дней прошли в напряженной, невидимой работе. Ребята Дзержинского взяли Дурново в плотную разработку. Выяснилось, что старый ловелас не угомонился. Помимо официальной супруги, он регулярно наведывался к некой Анне Петровне Зарецкой, жене капитана Отдельного корпуса жандармов Виктора Зарецкого. Даме было всего двадцать пять, муж — под пятьдесят, постоянно в разъездах. Идеальная мишень для такого, как Дурново.

Андрей Лихачев лично курировал операцию. Он появился у нас в кабинете через шесть дней, его обычно невозмутимое лицо светилось едва заметным удовлетворением.

— Попались, — коротко доложил он, положив на стол толстый коричневый конверт. — Вчера был очередной визит. Квартира на Фурштатской, снимает ее дама на деньги Дурново. Мы заранее проникли туда, когда их не было. Пришлось повозиться.

— И как? — с интересом спросил я. Сделать фото компромат в 1904 году было делом непростым.

— Установили Кодак Брауни. Удалось приделать к нему дистанционный спуск, — пояснил Лихачев. — Аппарат новый, купили через подставное лицо на Невском. Не особо удобная штуковина, но снимки дает достаточно неплохие. Спрятали в потайном отделении шкафа, напротив кровати. Пришлось нашему парню просидеть в соседней комнате все время их свидания, ждал сигнала. Второй в это время наблюдал в бинокль с крыши соседнего дома за окнами. В общем получилось.

Он развязал тесемки конверта и высыпал на стол пять фотографий. Снимки были зернистыми, но сюжет читался отлично. На них Петр Павлович Дурново, член Государственного совета, был запечатлен в весьма неприглядных и компрометирующих позах с молодой женой офицера. Анна Петровна на снимках была то в одном исподнем, то и вовсе без него, а Дурново, несмотря на возраст, отметился во всей красе.

— Ничего себе старый козел, — не удержался Лёха, свистнув. — В его-то годы… И не стесняется.

— Судя по всему, он еще и ревнует свою любовницу, — усмехнулся Лихачев. — В процессе… утех… он требовал от нее клятв в верности и подробно расспрашивал о каком-то поручике. Скандалил, потом мирился. В общем жизнь у него веселая, судя по всему.

Мы молча разглядывали фотографии. Использовать такое было мерзко, но другого выхода у нас не было. Альтернатива, это устроить сейчас зачистку всех причастных к наезду на нас. Нам такое провернуть гораздо проще, чем с фотографиями бегать, но риск провала всего дела при этом очень велик. На кону стояло слишком многое.

— Этого более чем достаточно, — наконец сказал Сталин, отодвигая от себя снимки. — Теперь вопрос: как это преподнести? Нужно, чтобы он сам понял всю глубину ямы, в которую провалится, если мы обнародуем эти снимки.

— Сначала — предложение о взаимовыгодном сотрудничестве, — предложил я. — Вежливо, уважительно. Обсудим его возможную помощь в прекращении проверок на наших заводах. И лишь намекнем, что у нас есть некие документы, способные оградить его от излишнего внимания недоброжелателей. Пусть сначала согласится, почувствует выгоду. А кнут… кнут мы всегда успеем применить.

— Согласен, — кивнул Сталин. — Андрей, подкиньте ему пару фотографий с приглашением на встречу.

После того как все покинули наш кабинет, напряжение немного спало. Голова гудела от бесконечных схем, интриг и расчетов. Но вроде бы наконец удалось найти решение проблемы, пусть даже временное.

Сталин, помолчав, вдруг предложил: — А не сходить ли нам в баню? Голову прочистить. Мы с вами, парни, давно не парились!

Предложение было как нельзя кстати. Час, проведенный в жаркой парной нашей баньки, смыл с нас усталость последних дней. Мы со Сосо молча лежали на полках, Леха и Никита орудовали березовыми вениками. Горячий воздух обжигал легкие, зато в голове наконец-то начало проясняться. Иногда нужно давать мозгам отдохнуть. А когда окатываешься ледяной водой из кадки после парной…

— Вот это жизнь! — крякнул Сосо, отряхиваясь. — Жаль, Кузьмича нет. Он бы тут нам устроил соревнование, кто дольше просидит.

Вернувшись в дом, мы застали приятный сюрприз. Нас навестили Санька и Машка — наши сестры; одна из них — заодно и жена Сталина.

— Иосиф, ты вернулся, нет чтобы домой заехать! — надула она щеки.

— Дела, дорогая, дела… — обнял свою супругу Сосо и поцеловал.

За большим столом в столовой уже кипел самовар, пахло свежим хлебом и домашними соленьями.

— Наконец-то все сыновья собрались! — встретила нас мама, расцеловав по очереди. — Хоть раз поужинаем все вместе, как нормальная семья.

Иосиф Виссарионович, обычно сдержанный, заметно смягчался в присутствии тещи. За ужином не было ни слова о политике, заговорах или заводах. Говорили о детях, о новостях из Грузии, вспоминали смешные случаи из прошлого. Это был редкий, бесценный час простого человеческого общения. Мама без устали подкладывала нам еды, ворча, что мы все худые и изможденные.

— Ты бы, Сосо, хоть поел как следует! — упрекала она, суя Иосифу тарелку с горячими пирогами. — На одном табаке долго не протянешь.

Мы улыбались и подчинялись. В такие моменты особенно чувствовалось, за что именно мы боремся — за право на вот эту простую, мирную жизнь, за столом с близкими.

С Петром Ивановичем Дурново все прошло по плану. В конце концов он встретился с Дзержинским на нейтральной территории. Чиновник был в гневе и поначалу ни в какую не хотел договариваться. Но доводы Феликса оказались достаточно убедительными, чтобы в конечном счете Дурново пошел на уступки. До конца ноября 1904 года все нападки на наши предприятия закончились, и мы «условно спокойно» могли продолжать свою работу по подготовке к большим переменам.