Одинаковые. Том 6. Революция

Глава 4 Женева. Переломный момент

Пока парни работали по Бронштейну и Парвусу в Мюнхене, я продолжал решать дела в столице. Одним из ближайших сейчас направлений работы была подготовка нашей поездки в Швейцарию. По плану встреча Ульянова и Джугашвили должна состояться в первых числах ноября.

Леха с Никитой и тремя нашими бойцами, закончив дело Льва революции в Германии, направились сразу в Женеву, чтобы подготовить почву для предстоящего рандеву. В РСДРП последние пару лет были люди Дзержинского. Они, конечно, находились не на самом верху, но в целом держали нас в курсе о происходящих событиях. Раскол партии социал-демократов на большевиков и меньшевиков произошел на втором съезде еще в 1903 году. Мартов и Ленин не сошлись в программе и по-разному видели будущее переустройство. Меньшевики считали, что Россия еще не готова к социал-демократической революции и должна пройти период буржуазно-демократического развития, а большевики верили, что социалистическая революция возможна. Кроме того, разным был и подход к партийному строительству. На все это накладывалась борьба за власть в партии, и на выходе мы получали такой себе коктейль.

Признаться честно, мне с братьями хотелось бы просто обойти эту банку с пауками стороной. Уж очень в ней много горлопанов, которые кроме того, чтобы декламировать лозунги с трибуны, ничего не могут. Но, увы, этого сделать не получится. Мы не можем рисковать нашим проектом в целом, и понимая, какая роль была у Ленина в нашей истории, придется с ним сотрудничать.

Революцию 1905 года, откровенно говоря, даже трудно назвать революцией. С точки зрения народных чаяний и создания революционной ситуации в стране — да, безусловно, «верхи не могли, низы не хотели». Однако с точки зрения реализации… Все было очень плохо и неграмотно. Просто набор отдельных восстаний, забастовок и стачек. Стихийно и неорганизованно. В итоге события «революции» растянулись на два с половиной года, а толку особо не было. КПД, как говорится, минимальный.

И нашей задачей было сделать так, чтобы все прошло более организованно и максимально эффективно. Чтобы революция случилась, но по написанному нами сценарию. А для этого придется взять под контроль ключевые движущие силы и скоординировать их действия. Мы с братьями прекрасно понимаем, что будут жертвы, но революций без жертв не бывает. И когда на чашу весов кладем события гражданской войны с ее последствиями, то решение окончательного революционного вопроса в 1905 году уже не кажется таким бесчеловечным.

За последние 10 лет мы проделали огромный путь, и основной нашей целью было оградить Родину от потрясений, которые выпали на ее долю в начале 20 века нашей истории. От всех, конечно, не получится, но если удастся наш план, то уже к 1910 году государство будет выглядеть по-другому.

А в то, что государство придет к светлому будущему путем реформ, что монархия каким-то образом сможет сама модернизироваться, мы особо не верим. Так или иначе страну ждет революция, поэтому мы с братьями сделаем все, чтобы она хотя бы была одна и не растягивалась на долгие годы кровопролитной братоубийственной войны.

Путь до Женевы из Санкт-Петербурга планировали заранее. Леха и Никита отправились на место сразу из Мюнхена, сняв для нас дом на окраине города. Я ехал со Сталиным. Нас сопровождала пятерка наших парней под руководством Андрея Лихачева. Дзержинский остался в Санкт-Петербурге. Вопросов, которые приходилось постоянно держать на контроле, было очень много.

Поезд плавно отошел от перрона Николаевского вокзала, увозя нас в сторону границы. В купе первого класса, кроме меня и Сталина никого более не было. Андрей Лихачев с и остальные бойцы разместились в соседних купе, растворяясь среди пассажиров. Мы, как всегда, старались не привлекать внимание и путешествовали разными группами.

Иосиф Виссарионович с первых минут углубился в бумаги — папки с отчетами с предприятий, сводки от Дзержинского, последние телеграммы от Лехи и Никиты из Женевы. Он работал молча, изредка делая пометки на полях. Я же смотрел в окно на уходящие петербургские окраины, на промозглые осенние поля. Столица оставалась за спиной вместе с её бесконечными интригами, слежкой и нарастающим напряжением в ожидании грядущих событий.

Через пару часов, закончив с документами, Сталин аккуратно сложил бумаги в свой потертый кожаный портфель, достал трубку и набил ее табаком.

— Ну что, Илья, начинается! — сказал он, выпуская струйку дыма. — Скоро увидим, на что действительно готов Ульянов. Теория теорией, но пора смотреть в глаза реальности.

— Надеюсь, он окажется здравомыслящим человеком, — ответил я. — После тех аргументов, что мы везем, у него не должно остаться иллюзий насчет выбора правильной стороны.

— Иллюзии — вещь живучая, особенно у фанатиков. Кем окажется в конечном счете, Ленин покажет только время.

Разговор наш был неспешным, с долгими паузами. Мы обсуждали текущие дела, новые поставки станков, последние донесения от Ростовцева из Ширяево. Сталин был спокоен и сосредоточен. Встреча во многом определяла нашу дальнейшую работу. Либо мы найдем общий язык с самой влиятельной революционной фигурой за границей, либо нам придется выстраивать стратегию в противовес и ему, и его сторонникам.

На границе проверка документов прошла быстро — наши паспорта были в идеальном порядке, мы значились как коммерсанты, едущие на переговоры по поставкам оборудования. Никаких лишних вопросов нам не задавали, как и парням. Дзержинский продумал отличную легенду для всех.

За окном мелькали аккуратные немецкие станции, затем швейцарские пейзажи — ухоженные поля, уютные города, заснеженные Альпы вдали. Контраст с Россией был разительным. Я ловил на себе взгляд Сталина — он молча смотрел в окно, и по его сжатым губам было видно, о чем он думает. О том, какой могла бы стать Россия, если все пойдет по нашему плану.

Путь занял несколько дней. В Цюрихе мы пересели на поезд до Женевы. Наконец, вокзал Корнавен. Мы вышли на перрон, нас встретил холодный влажный ветер. Леха ждал нас у выхода. Он был в добротном пальто и котелке, сливаясь с местной публикой.

— Все чисто! — коротко доложил он нам с Иосифом, помогая нам с багажом. — За вами слежки не выявлено, кроме нас никто не встречает. Дом на окраине, как и договаривались. Никита с остальными парнями на месте ожидают.

Мы сели в нанятый экипаж и поехали на место. Женева жила своей размеренной жизнью. Студенты, банкиры, эмигранты — здесь все перемешалось. Снятый дом оказался неброским двухэтажным особняком с садом, стоявшим чуть в стороне от главных дорог.

Никита встретил нас у двери: — Обстановка спокойная, — сказал он, после того как мы вошли в прихожую. — Ленин уже в городе. Встреча будет завтра в доме за городом в 15:00, дом арендован нами, сюрпризов быть не должно. Я решил, что для нормального разговора кафе совсем не годится.

Сталин кивнул в ответ: — Верно решил!

На следующее утро в доме царила деловая атмосфера. Леха и Никита уехали проверить место встречи и окончательно прочесать маршрут. К полудню они вернулись, доложив, что все чисто и подготовлено. Ленин приедет один — его постоянные спутники, Крупская и Зиновьев, останутся в городе. Для «Ильича» это была сугубо разведывательная миссия, и он предпочел действовать без свидетелей.

Ровно в три из окна второго этажа мы увидели подъезжавший закрытый экипаж. Из него вышел невысокий, крепко сбитый человек в костюме-тройке и кепке. Он оглядел дом быстрым, цепким взглядом, затем решительно направился к входу.

Через минуту Ленин поднялся в гостиную. Его встретили мы вдвоем со Сталиным. Помещение было аскетичным: стол, несколько стульев, на столе — самовар, бумаги и кожаный чемоданчик, который я привез с собой.

— Владимир Ильич, — кивнул Сталин, протягивая руку. — Проходите, присаживайтесь.

Ленин пожал ему руку, бросил на меня оценивающий взгляд и сел за стол. Он излучал концентрацию и готовность к спору.

— Итак, товарищ Джугашвили, — начал он без предисловий, — ваши люди намекали на некие ресурсы и возможности. Я слушаю. История не терпит промедления, революционная ситуация зреет с каждым днем, а вы предлагаете ждать еще долгое время. И кто это вы, я признаться, тоже не понял. Это пассивность, авантюризм или непонимание диалектики момента?

Сталин спокойно раскурил трубку.

— Революция не только зреет, она неизбежна, — сказал он ровно. — Но стихийный бунт, приведет лишь к крови и реакции. А потом — к долгой и кровавой мясорубке, где брат пойдет на брата. Мы этого не хотим. Мы хотим управляемого перехода, с минимальными жертвами и сохранением хозяйства страны. За последние годы нам удалось не просто создать сеть предприятий. Мы выработали систему, при которой рабочие реально участвуют в управлении, а их уровень жизни — не чета казенным заводам или тем, где собственники работают по старинке, то есть выжимают из рабочего класса все соки. Это не благотворительность. Это эффективность. И это — реальная сила, опыт наконец, а не просто голые лозунги.

Ленин усмехнулся, его глаза блеснули.

— Очень трогательно, товарищ Джугашвили. Забота о рабочих в рамках прогнившего строя! Вы предлагаете латать заплатами старый кафтан, когда его давно пора сжечь! Маркс учил…

— Маркс не жил в России! — холодно прервал его Сталин. — Он не видел нашей специфики. Разрушить — просто. А что вы будете делать завтра? Чем кормить города? Кто будет работать на заводах, которые остановятся из-за хаоса?

Ленин вспыхнул: — Пролетариат сам найдет пути! Диктатура пролетариата…

— Диктатура на пустой желудок — это бунт, который подавят штыками! — впервые вступил я в разговор. — а если она установится, то, чтобы прокормить этот самый пролетариат вам придется забирать последнее у крестьян. Последним вы надо сказать тоже не мало обещаете в своих программах! И не забывайте про угрозу, что как только страна ослабнет, ее попытаются растащить по кускам все кому не лень: японцы, немцы и англичане, которые только и ждут этого. У нас есть не только заводы, Владимир Ильич. У нас есть собственная разветвленная структура, способная действовать по всей стране. Есть подготовленные боевые отряды для специальных операций. Есть подводные лодки для защиты побережья от возможной будущей интервенции. Есть самолеты, которые в будущем будут решать исход любой войны. Мы не теоретики. Мы создали реальный инструмент для взятия власти и удержания ее. И все это направлено лишь на то, чтобы не допустить бардака.

Ленин скептически покачал головой, его пальцы постукивали по столу: — Фантазии! Технические игрушки вместо классовой борьбы!

— Тогда ответьте на простой вопрос товарища Сталина! — не отступал я. — Чем вы будете кормить людей, когда рухнут существующие цепочки поставок хлеба? Где возьмете продовольствие для Петербурга, Москвы, десятка других городов? Пойдете грабить деревню?

Ленин на мгновение сбился. Он заговорил об экспроприации запасов у помещиков, о реквизициях, но в его словах сквозила неуверенность. Это была оторванная от жизни теория, не учитывающая масштабов голода, который мог бы вспыхнуть.

— Этого будет недостаточно, — тихо, но весомо сказал Сталин. — И вы это тоже понимаете.

Я открыл принесенный чемоданчик и достал оттуда стеклянную вазу. Налил в нее воды из графина. Со стола я взял кусок сыра, оставшийся от завтрака, и положил его в сосуд так, чтобы часть сыра торчала из воды…

Затем из небольшого пузырька, переданного Ростовцевым, я аккуратно капнул две капли прозрачной жидкости на сыр.

Мы молча наблюдали за процессом. Ленин смотрел с плохо скрытым раздражением, считая это шарлатанством. Но минута за минутой кусок сыра начал разбухать, впитывая воду с невероятной скоростью. Через час на дне колбы лежала масса, увеличившаяся в объеме раз в пять.

Лицо Ленина изменилось. Исчезла снисходительная усмешка, взгляд стал пристальным и острым, как шило.

— Что это? — спросил он коротко, и в его голосе впервые прозвучал практический интерес.

— Это важная часть нашего плана, — сказал я. — Решение продовольственной проблемы. У нас есть технологии, позволяющие увеличивать биомассу практически любых продуктов питания.

Я отрезал от сыра кусок, положил его себе в рот, прожевал и проглотил. За мной повторил Сталин. И я пододвинул сыр Ленину. Который осторожно, будто сомневаясь, сделал то же самое.

— Это невероятно! Это архиневероятно! — возбужденно выдал он. — После подобных фокусов впору снова задуматься о религиозных предрассудках и библейских чудесах…

— Это не фокус и не библейское чудо, Владимир Ильич, — я постарался придать своему голосу уверенности, но сам подумал, что вдруг и вправду Иисус владел технологией атлантов, когда накормил тысячи людей пятью хлебами и двумя рыбами. Интересная мысль, но пока для обдумывания ее нет времени. Я продолжил убеждать Ленина:

— Это реальность, которую мы создали. И это позволит нам пройти сложный период в истории с минимальными потерями.

Ленин молчал, его взгляд перебегал с сыра на наши лица. В комнате повисла тишина, в которой рушились старые догмы и рождалось что-то новое. Он почувствовал за нами реальную силу. Еще несколько минут его пальцы нервно барабанили по столешнице. В глазах горела смесь недоверия и интереса.

— Допустим, — начал он, останавливаясь напротив Сталина. — Допустим, все это правда. Ваши заводы, ваши подлодки… этот… сыр. Что вы предлагаете? Коалицию? И на каких ролях? Я возглавляю большинство в ЦК, у меня есть авторитет среди рабочих кружков, есть «Искра»…

— «Искра» — это хорошо, — перебил его Сталин. — Но мы предлагаем не коалицию, а реальный инструмент, на деле, а не на бумаге. Ваши кружки сейчас — это всего лишь капля в море. Наша сеть — уже готовая структура по всей стране, от столицы до уездов. Это люди, которые не болтают, а делают: рабочие, уже почувствовавшие на своей шкуре, как можно жить по-другому, и крестьяне в наших коллективных хозяйствах. Эти люди уже начали мыслить по-новому. Мы последние десять лет строили модель государства в миниатюре. Да, вынужденно мы работали в рамках капиталистических правил, но, если копнуть глубже, откроются совсем иные подходы к управлению. Мы отрабатывали новую экономическую модель долгое время. Нам важно было понять, как работает эта махина не в теории, а на практике.

— По поводу «Искры», думаю, вы и сами понимаете, что сейчас в редакции засилье оппортунистов и ревизионистов из меньшевиков — Плеханова, Мартова, да покойных ныне Троцкого и Парвуса, — добавил я.

Лицо Ильича изменилось, он сглотнул:

— Что значит «покойных»?

— А вы ещё не в курсе? — спросил я. — Троцкий и Парвус на днях покинули этот бренный мир в мюнхенской квартире Александра Львовича. Увы, они заигрались и повели дело революции не туда. Особенно нас не устраивала их тесная дружба с банкирами, владельцами огромного капитала. Проще говоря, работали на кого угодно, но не на благо Родины.

Ленин, услышав мои слова, взял со стола стакан воды и жадно выпил до дна, поправив галстук. На лбу выступила испарина. Он, кажется, осознал, что общается с людьми, обладающими широкими возможностями. Неизвестно, испугался он за свою жизнь или сделал другие выводы, но точно — эта информация стала для него своеобразной шоковой терапией. После такого разговор сместился в более-менее конструктивное русло.

— То есть вы хотите, чтобы я и моя партия стали… вашими агентами? — Ленин снова усмехнулся, но уже без прежней уверенности.

— Мы хотим, чтобы вы «встроились в систему», — чётко сказал я. — Систему, которая уже работает. Мы даём ресурсы, кадры, технологии, управленческий опыт. От вас — идеология, кадровый резерв и легитимность в глазах радикальной интеллигенции. Без нас ваша революция — бунт, который задавят, просто бессмысленное кровопролитие. А без вас наш перехват власти может выглядеть как обычный дворцовый переворот.

— А что насчёт будущего устройства? — Ленин пристально посмотрел на Сталина. — Вы всё время говорите о «сохранении хозяйства» и «управляемом переходе». Это смахивает на буржуазный реформизм. Где в нем место диктатуре пролетариата?

— Диктатура — это не обязательно террор и разруха, Владимир Ильич, — Сталин выпустил струйку дыма. — Это, прежде всего, порядок и контроль. Мы строим государство, где ключевые отрасли — тяжёлая промышленность, транспорт, энергетика, стратегические ресурсы — будут под государственным управлением. Но рубить с плеча не станем. Мелкий и средний бизнес, крестьянские хозяйства — останутся. На первых порах точно. Пока не докажем, что наша система эффективнее. Пока государственные предприятия не будут работать лучше частных, пока наши коллективные хозяйства на селе не покажут результат выше частных.

— Постепенность? — Ленин поморщился. — Оппортунизм!

— Прагматизм! — поправил я. — Мы не можем отменить рынок одним махом. Но можем его возглавить. Наши предприятия уже сейчас задают тон. Через них мы можем влиять на цены и условия труда по всей стране. Через систему госзаказов — определять, что и в каких объёмах производить. Это и будет настоящая диктатура — экономическая, без лишней крови.

— А власть? — не унимался Ленин. — Советы? Учредительное собрание?

— Советы — да, — кивнул Сталин. — Но не как бутафорские говорильни, а как реальные органы управления на предприятиях и в городах, для начала на низовом уровне. С реальными полномочиями, но в рамках единого плана. Что касается Учредительного собрания… оно может быть полезным на переходный период, чтобы легитимизировать перемены. Дальше — формируем общий совет народных депутатов, как главный законодательный орган и правительство. Главное — чтобы власть была у тех, кто контролирует экономику и силовые структуры. А это будем мы. Это не даст реакции поднять голову на первом этапе.

Ленин задумался. Он видел ловушку, но видел и возможности. Вместо долгой агитации и подпольной борьбы ему предлагали готовую машину. Вместо голодных бунтов — внезапное решение продовольственного вопроса.

— И каков будет мой статус в этой… системе? — спросил он, наконец.

— Вы — идеолог и лидер политического крыла, — без колебаний ответил Сталин. — Формируете программу, работаете с интеллигенцией, возглавляете партию. Я занимаюсь экономикой, кадрами и общей координацией. Товарищ Горский и его братья — специальные проекты и безопасность. Мы будем советоваться по ключевым вопросам. Но окончательные решения… — Сталин едва заметно улыбнулся, — должны приниматься быстро и без бесконечных дискуссий. Революция — не дискуссионный клуб.

— По поводу идеологии есть корректировки, которые нужно будет внести в программу. Не обязательно прямо сейчас, но и тянуть не стоит, — добавил я.

Ленин тяжело вздохнул. Он понимал, что ему предлагают роль «первой скрипки», но вовсе не дирижёра. Да и дирижировать пока было бы нечем, разве что оркестром из теоретиков да агитаторов.

— Хорошо, — резко сказал он, словно отрубая. — Я согласен на сотрудничество. Но при одном условии: партия большевиков должна сохранить лицо. Наша идеология, программа-максимум — не разменная монета.

— Ваша идеология станет государственной, когда докажет свою эффективность на практике, — парировал Сталин. — И, Владимир Ильич, идеология — живой организм: требует развития и корректировок. А пока давайте начнём с общего дела. Мы недавно поправили свой план. Сначала старт ставили на январь 1905 года, а сейчас вместе пришли к выводу, что требуется ещё минимум полгода подготовки. Значит, в июне сможем выступить в полную силу.

Он встал и протянул Ленину руку. Тот, после короткой паузы, пожал её. Рукопожатие получилось крепким, деловым. Сделка была заключена.

Возвращались в дом в Женеве молча — у каждого было что обдумать. Событие вышло слишком знаковым. Задерживаться в Швейцарии больше не имело смысла, и мы планировали завтра отбыть домой.

На пороге нас встретил Николай и протянул мне конверт. Телеграмма от Дзержинского. Шифр я разобрал сразу, но новости из столицы ударили как обухом по голове.

Из телеграммы: «Ревизия на всех предприятиях тчк Прежние связи бесполезны тчк Кулагин в больнице тчк Возвращайтесь тчк Феликс тчк».