Николай Второй: Перезапуск истории

Глава 38 - Тень над Маньчжурией

Декабрь 1920 года выдался особенно суровым на востоке. Снежные бури сковали Маньчжурию, словно сама природа пыталась замедлить надвигающийся конфликт. Но ветер истории был сильнее ветров с Амура. Сведения, поступившие из Харбина, были тревожны: японцы перебрасывали к границе дополнительные части — под предлогом охраны Южно-Маньчжурской железной дороги. На деле — это была подготовка к контролю над всем регионом. Их разведка усилила давление на русских резидентов, а на складах в Дайрене фиксировались поставки новейшего вооружения — в том числе английского производства.

На экстренном совещании в Ставке я развернул перед собой карту.

- Вот здесь, под Мукденом, идёт строительство укреплённого лагеря. И вот здесь, в Фэнтяне, разместили японский бронепоезд, — докладывал полковник Селиванов из разведуправления.

- Они готовятся к удару?

- Нет, Ваше Императорское Величество. Они готовятся к провокации.

Тишина повисла в зале.

- Мы не дадим им повода, — сказал я, — но и не дадим ни пяди назад.

Тем временем, в Пекине князь Орлов провёл тайную встречу с командующим армией Фэн Юйсяна. Китайский военачальник оказался прагматиком:

- Я не хочу войны с Японией, но ещё меньше хочу быть её марионеткой. Если Россия поможет мне укрепить контроль над северными провинциями, я гарантированно перекрою японцам сухопутный путь.

- А взамен? — спросил Орлов.

- Военные инструкторы. И кредиты. Без условий.

Решение давалось мне нелегко, но я понимал: Маньчжурия — это не просто регион. Это ключ к восточному балансу. Мы должны были действовать не только как Империя, но и как цивилизующая сила. В тот же вечер я подписал приказ о создании Восточного корпуса специального назначения. Он был укомплектован офицерами, прошедшими школу разведки в Финляндии и боевое крещение на Персидском направлении.

Его задачей было одно: предотвратить войну до того, как она начнётся.

Ночью мне не спалось. Я вышел на балкон Зимнего дворца. Над Невой нависал тяжёлый туман. Где-то далеко звучал рёв паровоза — словно эхо будущих баталий. Я подумал: если тень над Маньчжурией станет тенью над Россией — то это будет уже не дипломатия, а история, пишущаяся кровью.

Я шепнул в тишину:

- Не позволю.

Утром, в экстренном порядке, был собран узкий состав Совета Безопасности Империи. Командующий Восточным фронтом генерал Куропаткин прибыл из Владивостока спецпоездом.

- Японцы не намерены останавливаться, — отчеканил он. — Они окопались вдоль всей линии Хуанхэ и явно координируются с англичанами. Наши сигнальщики перехватили шифровки с борта британского крейсера Hermes, стоящего у Шанхая.

- Времени почти нет, — мрачно добавил министр иностранных дел Извольский. — Франция колеблется. Америка молчит. Мы одни.

Я встал.

- Мы не одни. С нами правда. С нами — Маньчжурия, которую мы подняли из руин. С нами — китайцы, которых мы не угнетали, а обучали. И если понадобится, мы покажем миру, что Империя умеет не только говорить, но и защищать своё слово.

Тем временем Восточный корпус начал операцию «Зеркало». Диверсионные группы проникли вглубь Маньчжурии. Их целью были склады снабжения японцев, телеграфные станции, железнодорожные развязки. Всё делалось предельно скрытно, под видом действий местных банд. К утру седьмого декабря в японских ставках царила паника: три эшелона с техникой сгорели дотла в Тунляо, командный пункт в Инкоу оказался отрезанным от связи, а над Харбином снова подняли флаг Империи. Но настоящий удар должен был быть нанесён не по Маньчжурии, а по самой сути японского плана — через дипломатическую ловушку. Я поручил князю Орлову организовать восточную конференцию в Иркутске. Были приглашены представители Монголии, Синьцзяна, Кореи, китайских милитаристов и даже эмиссар от британской Ост-Индской компании — под видом частного лица.

- Мы предложим союз восточных наций против японского неоимпериализма. И пусть попробуют отказаться, — сказал Орлов, затягивая перчатки. — Это будет наш дипломатический Седан.

Вечером того же дня, уже в тени тайги, я получил личное послание от императора Японии, доставленное через нейтральных шведов:

"Николай Александрович, тень войны способна затмить солнце обеих наших стран. Не допустим её. Давайте говорить".

Я смотрел на эти иероглифы и думал, как тонка грань между величием и безумием.

- Хорошо, — произнёс я. — Пусть он приедет. Но приедет в Россию.

Поезд японской делегации прибыл на станцию Слюдянка ранним утром, в сопровождении небольшого отряда охраны. Вагон был обит тёмным деревом, без гербов и эмблем. Император Японии не прибыл лично — вместо него появился его брат, принц Фусимия Саданару, известный своим влиянием в армейских кругах и близостью к Генштабу.

- Мы рассчитывали на диалог, но не на диктат, — произнёс он сразу, когда мы остались с глазу на глаз в домике на берегу Байкала.

- Диалог не может идти от тех, кто стоит с саблей у горла, — ответил я. — Империя не угрожает, но она не склоняется.

На столе лежали папки: карты, шифровки, фотографии японских дивизий у Амура и британского флота у китайского побережья.

Фусимия поднял глаза.

- Вы предполагаете, что Британия вмешается напрямую?

- Я знаю это. Вы забываете, кто предупреждал вас не ввязываться в конфликт с нами ещё двадцать лет назад. А теперь вспомните, кто вас тогда спас — Россия.

Молчание. Байкал за окном был спокоен, как поверхность затянутого барабана.

- Мы не хотим войны, — наконец сказал принц. — Но если Китай поднимется под вашим знаменем, мы будем считать это прямой угрозой.

- Китай уже поднялся. И вы опоздали.

Я развернул карту. Над жёлтым морем чернели линии маршрутов наших броненосцев. От Персидского залива шли пути нефтяного снабжения. От Калькутты — прокси-контакты с индийскими националистами. Мы перекрывали кислород Британской империи на Востоке.

- Хотите мира — он возможен. Хотите войны — она будет последней для ваших колоний.

Ночью мы подписали Протокол Байкала — неформальный документ, не имеющий силы закона, но начавший новую эпоху.

- Признаём российскую зону влияния в северном Китае, — произнёс Фусимия, — при условии, что вы не вмешаетесь в судьбу Кореи.

- Согласен. Но Корея будет буфером, не вашей колонией. И без британцев. Это — условие.

Он молча кивнул.

Утром 12 декабря 1922 года телеграфные агентства Азии передали: "Русско-японские переговоры завершены. Маньчжурия — зона нейтралитета. Корея — самостоятельное государство под совместным наблюдением". Британский МИД вызвал японского посла на экстренное совещание.

Империя выиграла ещё одну войну — без единого залпа.

Но в глубине души я знал: самая опасная война — ещё впереди.

Через несколько дней после подписания Протокола Байкала пришло подтверждение: китайское правительство в Нанкине официально запросило российское содействие в вопросах модернизации армии, транспорта и административной системы. Это был дипломатический триумф, но одновременно и вызов. Отныне Российская Империя становилась гарантом порядка не только на Дальнем Востоке, но и в самом сердце Азии. Совет министров собрался в Петергофе, вдали от глаз иностранной прессы. Присутствовали лучшие умы Империи: Столыпин, граф Игнатьев, генерал Алексеев, барон Врангель и представители ново-созданного Восточного департамента.

- Китай слаб, но не глуп, — сказал Столыпин. — Их запрос — это крик о помощи, но и попытка обойтись без нового господина. Мы должны быть наставниками, не надзирателями.

- А Япония? — спросил Врангель. — Принц Фусимия уехал со сдержанной миной на лице, но я уверен, в Токио его слова будут истолкованы как унижение.

- Тем более мы должны действовать быстро, — вмешался я. — Наша цель — не оккупация, а интеграция. Мы дадим им инструменты, чтобы выжить, и тем самым обезопасим себя.

Было решено направить в Китай смешанную миссию — инженеров, военных советников, экономистов, преподавателей. Не солдат — учителей.

Тем временем в Токио, Лондоне и Вашингтоне кипели закрытые совещания. Расшифрованная телеграмма из Пекина, перехваченная нашей разведкой, гласила:

«Если русские закрепятся в Маньчжурии и найдут путь к югу, баланс сил в Тихом океане будет нарушен. Нужно срочно разработать стратегию сдерживания. Не исключать экономических санкций и военной демонстрации».

Санкции?

Империя была готова. Золото в Кенигсберге, нефть в Баку, хлеб в Поволжье, железо на Урале. За последние годы мы не только победили в войне, но и отстроили индустриальный фундамент. Экономика была мобилизована, как никогда прежде. Нас боялись — и потому уважали.

Когда в январе 1923 года первый эшелон с российскими специалистами пересёк границу с Китаем, толпа встречала его с флагами и цветами. Русские инженеры смотрели на полуразрушенные станции, грязные дороги, обветшалые школы — и видели вызов. Вызов, на который мы уже дали ответ однажды — в своей стране. Теперь настало время ответить за её пределами. Но в Петрограде уже начинала сгущаться другая тень — тень недовольства, страха и интриги. Победа за границей нередко оборачивается бурей внутри.

Весна 1923 года принесла в Маньчжурию не только тёплый ветер с жёлтых степей, но и перемены, которых не видели здесь со времён императора Канси. Под русским кураторством началась масштабная реорганизация: реформировали железные дороги, заново проложили маршруты снабжения, начали строительство технических училищ и гимназий с преподаванием на двух языках — русском и китайском. В селах появились первые агрономы, в городах — электростанции и водоканалы. Для многих это был культурный шок. Китайцы, ещё недавно насмотревшиеся на хищнические порядки британцев или японцев, не верили, что русские не требуют унизительных условий, не навязывают своей веры, не грабят их рудники. Они слушали, учились — и наблюдали.

- Ваше Величество, — докладывал один из наших агентов в Харбине, — китайские чиновники поначалу относились к нам настороженно, но теперь уже просят увеличить число лекторов из Петербурга. Особенно интересует их курс "Управление промышленным районом по модели Урала".

- Это хорошо, — ответил я. — Значит, они начинают доверять.

Тем временем в Москве, по старому обычаю, сгущались молчаливые тучи. Распущенные остатки подпольных кружков пытались переориентироваться: социалисты нового толка, анархисты, остатки эсеров — все они чувствовали, что проиграли историческую битву, но ещё надеялись на локальный реванш. Глава Охранного департамента прислал мне короткую записку:

«Видим пробуждение активности на востоке. Пропаганда через школы, библиотечные кружки. Нужен указ для чёткого разграничения образовательных и идеологических инициатив. Предлагаю срочный съезд народных комиссий по воспитанию».

Я взял ручку, но не подписал сразу. Потому что знал: если перегнуть палку, мы сами создадим монстра. Реформы и порядок — не значит тотальный контроль. Мы не большевики. Мы — наследие Империи, которое учится из собственных ошибок. К осени Восточная карта сложилась чётко. Маньчжурия — под нашим влиянием. Корея сдерживается внутренними реформами. Китай — в состоянии надежды. А Япония и США — в состоянии беспокойства. Оставался только один нерешённый вопрос — внутренний.

Народ любил Империю, но боялся нового. Он хотел хлеба и мира — но не всегда понимал цену, которую приходилось платить за влияние, за инновации, за образование. И потому всё чаще звучал шёпот: «Император слишком далеко», «Слишком много тратят за границей», «А у нас?»

И вот тогда я понял: настало время вернуться домой. Настоящая война теперь начиналась не на фронтах, а в сердцах. И только честный разговор с народом мог укрепить империю изнутри.