Николай Второй: Перезапуск истории

Глава 32 - Красные в подполье

Несмотря на ликвидацию верхушки заговора, я понимал: корень марксистской заразы глубже, чем кажется. Аресты и следствие дали немало — адреса квартир, подпольных типографий, схемы финансирования. Но «красные» уже меняли тактику. Теперь — это не митинги и баррикады, а тихая подмена умов. Через кружки. Через школы. Через заражённую интеллигенцию.

- Господин Государь, — доложил Волков в Ливадии, — мы проследили одну из линий, и она уходит в гимназии. Учителя, проповедующие «общественное равенство», под видом гуманизма. У нас список фамилий.

- Начинайте работу. Не с кнутом — с разумом. Не репрессии, а реформа. Где идеологическая слабость — там пустоту заполняют большевики.

В Петрограде, пока арестованные заговорщики сидели на Литейном, полиция вскрывала явки. В одной из квартир на Лиговке нашли подпольную типографию — листовки с заголовком: «Империя — тюрьма народов! Вставай, рабочий!» Я держал в руках эту грязную бумагу, и с каждым словом во мне крепло чувство — война с революцией еще не закончилась. Открытая часть проиграна ими. Осталась тень. Подполье. Крысы, прячущиеся в щелях.

Мы дали приказ: создать новое подразделение — Управление внутренней идеологической безопасности. Сокращённо — УВИБ.

К вечеру я собрал закрытую встречу с митрополитом Владимиром и министром народного просвещения.

- Церковь, образование, печать — три бастиона духа, — сказал я. — Если мы не очистим их от заразы, победа на фронтах ничего не даст.

- Но как? — спросил министр. — Ловить за слова?

- Нет, — ответил я. — Давать альтернативу. Против лозунга «Власть народу» — давать идею служения Отечеству. Против «грабь награбленное» — уважение к труду и собственности. Нам нужен новый учебник истории. Новая программа гимназий. И новый стиль — спокойный, твёрдый, русский.

На следующее утро в подвале охранки на Гороховой допросили Петра Артамонова — типографщика, большевика со стажем. Он молчал долго, но, когда ему показали газету с разоблачением заговора, он лишь усмехнулся:

- Вы убили лозунги. Но идея — жива. И она зреет. В вашем же народе.

Я встал из-за стола допросов, подошёл к нему и тихо ответил:

- Пусть зреет. Мы теперь умеем пахать. И удобрять — железом и мыслью.

Пока в столице сворачивали остатки подпольных ячеек, отчёты с мест шли непрерывным потоком. Из Москвы, Киева, Казани и даже Иркутска приходили тревожные донесения: кружки, собеседования, странные сборища студентов и рабочих. Везде — та же риторика, те же штампы. А значит, кто-то продолжал координировать работу из центра. В середине апреля был перехвачен курьер — молодой человек с чистыми глазами и аккуратно сложенной рубахой. В его сапоге нашли спрятанное письмо, подписанное инициалами «Л.Д.». Лексика была узнаваемой — Лев Троцкий. Значит, он вернулся. Или, по меньшей мере, его слово — вернулось в Россию. Я распорядился усилить наблюдение за университетами. Особое внимание — Московскому, Петербургскому и Казанскому. Там, как выяснилось, даже некоторые профессора участвовали в распространении нелегальной литературы. Против них нельзя было действовать грубо — репрессии против ученых вызвали бы бунт образованного сословия. Но их можно было изолировать интеллектуально.

- Откройте новые кафедры, — приказал я министру просвещения. — Государственного строительства. Русской философии. Военной истории. Дайте молодёжи новый вектор — идущий не от Маркса, а от Даниила Галицкого, от Суворова, от победы, а не от классовой ненависти.

Тем временем, полиция провела глубокое внедрение в подпольные сети. Несколько молодых офицеров Секретного корпуса, под чужими именами, внедрились в кружки. Один из них, действовавший под псевдонимом «Северянин», вышел на след подпольного комитета, который вёл работу сразу в трёх губерниях. Их цель была ясна: не просто пропаганда, но подготовка массового восстания осенью — в момент сбора урожая и перегрузки железных дорог. План был умён. Но мы уже не были той империей 1905 года.

На тайном совещании в Царском Селе я подписал директиву: Операция «Тишина». Суть её проста — не арест, а изоляция. Не шум, а тишина. Пусть враг почувствует, что его видят, слышат, но не трогают — до поры. Мы начали выдавливать их психологически: их квартиры внезапно начинали обходить стороной соседи, типографии «ломались» ночью неведомыми «случайностями», редакторы газет увольняли их «по собственному».

- Государь, — доложил Волков к началу мая, — большая часть московской сети дезорганизована. Троцкий покинул Вену. В подполье — паника.

- Пусть чувствуют, — ответил я. — Но не забывайте — это не конец. Это — шахматная партия. А в шахматах даже проигравшая фигура может быть пешкой, ставшей ферзём.

Несмотря на достигнутые успехи, я знал — это лишь временное затишье. Угроза не исчезла, она лишь изменила форму. Подполье становилось изощреннее, переходило на ячеистою структуру, отказывалось от централизованного руководства в пользу автономных групп. Это усложняло работу полиции: схватив одну — ты не узнаешь о другой. Операция «Тишина» продолжалась, но я понимал — одних репрессивных мер мало. Чтобы уничтожить идею, нужно предложить взамен более мощную. Так, как в Европе побеждали ереси — не кострами, а соборами, не казнями, а верой.

На Совете министров я поднял вопрос идеологического щита Империи:

- Мы должны создать Русскую доктрину будущего. Она должна быть понятна рабочему, вдохновлять студента, укреплять офицера. Мы должны дать образ будущего, в котором не нужно разрушать, чтобы строить.

К маю был сформирован специальный комитет — «Комиссия Имперской Идеи». В него вошли философы, историки, инженеры, полководцы, даже театральные режиссёры. Их задача — построить образ новой России, основанной на справедливости, порядке и великой цели. Одновременно мы расширяли сеть народных училищ, возвращали земства к реальной власти, создавали институт молодёжного служения — добровольную программу на 2 года, совмещающую труд, военную подготовку и обучение.

Но подполье не дремало.

В ночь с 15 на 16 мая в Екатеринославе был арестован молодой человек с поддельными документами. В ходе обыска нашли записку, написанную химическим карандашом: «Июль — сигнал. Восток подожжёт центр». Это значило только одно: планировалась координированная диверсия — возможно, с участием иностранных агентов.

- Подключайте разведку, — распорядился я. — Пусть проверят границу с Австрией и Румынией. Мы не должны повторить ошибок прошлого века.

И в ту же ночь я подписал новый указ — о создании Службы внутренней безопасности Империи. Независимой, отчётной лишь перед монархом. На следующее утро я долго смотрел на карту России. Красная угроза пыталась подточить её изнутри. Но теперь у неё не было шанса. Я создавал государство, где даже заговор рождался в тени, но умирал при свете рассвета.

К середине июня отчёты Службы внутренней безопасности стали поступать ежедневно. В них было одно и то же — Петроград, Москва, Харьков, Варшава, даже Баку: повсюду фиксировалась активность неформальных кружков, странные визиты заграничных «инструкторов», нелегальные типографии. Особенно тревожила информация из столицы. В Петрограде, несмотря на аресты и оперативные зачистки, подполье не только не ослабевало — оно мутировало. Подпольщики стали чаще использовать женщин и подростков для связи, тайники прятали в стенах зданий, использовали театральные труппы для передачи зашифрованных писем.

- Ваше Величество, — докладывал начальник службы, полковник Терехов, — по нашим данным, на Лиговке готовится теракт. Цель — начальник городской полиции и здание казённой палаты. Удар в самое сердце административного аппарата.

Я отложил перо. Наступал момент, когда медлить было нельзя.

- Объявите операцию «Сеть». Полный контроль почтовых контор, телеграфа, вокзалов. Повышенная бдительность по всей столице. Пусть охрана дежурит у министерств вдвое больше. И ещё... — я взглянул в окно, где у Смольного возвышались купола, — начинайте зачистку каналов связи подполья. Без пощады.

Теракт был предотвращён в ночь с 22 на 23 июня. В подвале кондитерской «Романовская» нашли целый склад динамита и десятки списков с именами чиновников, военных и священнослужителей. Лидер группы — студент Петербургского университета, сын юриста, мечтавший «разрушить трон до основания».

Я приказал не казнить его сразу.

- Он станет лицом их идеи. Пусть суд будет публичным. Пусть народ увидит, к чему ведут те, кто говорит о свободе, но приносит только смерть.

В тот вечер я писал в дневнике:

"Они хотели ударить в сердце Империи. Но Империя жива. И с каждым ударом становится крепче. Их подполье — не сила. Это страх, завернутый в ярость. А у нас есть вера. И у нас — народ."

Операция «Сеть» дала плоды — десятки агентов были выведены на чистую воду. В Варшаве задержали связного с австрийскими социалистами, у него изъяли чемодан с зашифрованными инструкциями. В Одессе, в порту, перехватили партию оружия, спрятанную под ящиками с оливковым маслом. Даже в Тифлисе нашли подпольную типографию, где печатали прокламации, призывающие к всеобщей забастовке в сентябре. Но с каждым разоблачением становилось ясно: движение стало не просто опасным — оно стало умным. Теперь это была не группа фанатиков, а хорошо структурированная сеть, питаемая деньгами, идеологией и, самое страшное, — отчаянием.

- Они учатся, — заметил Бенкендорф за вечерним чаем. — И быстрее, чем мы думали. Мы закрываем одни каналы, а они уже прокладывают новые. В этом их сила — в гибкости.

Я кивнул.

- И потому удар должен быть асимметричным. Мы не только рубим корни — мы сеем свои.

На следующее утро я подписал приказ о создании Имперского народного союза — организации, объединяющей патриотические союзы, студенческие объединения, церкви, просветительские кружки. Для внешнего наблюдателя это казалось движением снизу, но на деле — это был щит. И меч. А на юге началась самая сложная часть — работа с казаками и крестьянскими старейшинами. Мы открывали школы, раздавали земли под реформой, строили церкви и библиотеки. Там, где вчера стояла бедность и зло, должна была быть вера и знание.

Потому что с подпольем воюют не только железом — но и светом.

В Петрограде, в самом сердце Империи, за фасадами библиотек и лавок, в подвалах старых доходных домов, подполье крепло. Переходя от явочных квартир к новым явкам, социалисты меняли лица и коды, но цель оставалась прежней — свергнуть монархию и установить власть пролетариата. Особый отдел при Министерстве внутренних дел представил доклад: за последние два месяца увеличилось число кружков, проповедующих не только марксизм, но и анархистские идеи. Некоторые ячейки имели связь с агентами в Швейцарии и Франции. Деньги поступали через фиктивные торговые конторы. В Петрограде начала формироваться новая структура — так называемый «Совет подполья», замкнутая организация из опытных конспираторов, прошедших тюрьмы и ссылки. Лозунгом стало: «Слова мертвы, только дело живо».

На экстренном совещании в Мариинском дворце я огласил приказ:

- Отныне каждый выявленный участник радикального подполья подлежит не просто задержанию, а немедленной изоляции. Особые трибуналы, закрытые слушания, без промедлений.

Бенкендорф добавил:

- Нам нужно контролировать не только улицы, но и умы. Их пропаганда проникает в гимназии, университеты, фабрики. Мы должны быть быстрее них.

В тот же вечер по всей Империи началась операция «Фантом». Без лишнего шума, с точными ударами, исчезали ключевые фигуры подполья. Некоторые — за границей, по каналам разведки. Некоторые — в пределах Империи, арестованные, высланные, стертые из системы. Но подполье ответило. На заводе в Екатеринославе произошёл взрыв. Погибли офицеры охранки. Через неделю в Риге убит чиновник министерства внутренних дел. Их террор был молчаливым, но цепким.

Я понимал: это не война за территории. Это война за будущее. Их вера против нашей. Их манифест против моей воли. И никто не отступит.

В глубине души я знал — эти тени никуда не исчезнут. Их нужно победить не только страхом. Их нужно переиграть.

В Петрограде установился ледяной январь. Мороз скулил в каминах, но в подземельях подпольщиков было жарко — не от температуры, а от страсти, ненависти, и страха. Там, где государство еще не достало щупальцами слежки, слово «революция» шептали так, будто оно могло открыть врата в новую эпоху. Одним из ключевых лиц в тени был некто под именем «Комиссар». Легенда, окружённая тайнами. Некоторые говорили — бывший офицер. Другие — еврейский интеллигент из Вильно. На деле же — гений конспирации, создавший в Петрограде разветвлённую сеть ячеек, действующих автономно, но по единому плану. На стенах петроградских домов, несмотря на стужу и патрули, начали появляться алые символы — серп и молот, пентаграмма революции. Вестники нового подъема. Газеты писали о вандализме. Но я знал — это не просто шалости, это метки. Призыв к действию.

- Ваше Величество, — доложил генерал Бенкендорф, — за последнюю неделю изъяты типографские станки в семи районах столицы. Мы обнаружили материалы, призывающие к восстанию и саботажу армии. Некоторые содержат схему нападения на телеграфные узлы.

Я взглянул на карту, усеянную флажками.

- Они готовятся не к бунту, а к операции. Это больше не философия — это диверсия.

Было принято решение — внедрить двойных агентов. Те, кто раньше служил революции, но теперь получал шанс на прощение — в обмен на информацию. И один из них дал имя: «Союз Красного Рассвета». Новая коалиция бывших меньшевиков, анархистов, эсеров и радикальных студентов. Их цель — не захват власти напрямую. Их цель — дестабилизация. Подрыв системы, чтобы та рухнула под собственной тяжестью. Но в этот раз мы были готовы. За каждым шагом — наблюдение. За каждым словом — ухо. За каждым агитатором — тень Империи.

И всё же в воздухе витало напряжение. Как будто сама земля под ногами ожидала треска.

Они не остановятся. Они верят, что история — за ними.

Но история теперь писалась моей рукой.