Николай Второй: Перезапуск истории

Глава 28 - Мозг Империи

- Мы дали народу хлеб, теперь пора дать ему свет, — произнёс я на Совете министров, склонившись над планом реформы образования, науки и технического мышления. — Великая Империя нуждается не только в пашне, но и в мозге.

Министр народного просвещения слабо улыбнулся:

- Светлого будущего, Ваше Величество?

- Нет, светлого настоящего, — ответил я. — Иначе мы просто сменим одни цепи на другие.

Осенью 1916 года была создана инициатива под кодовым названием "Прометей" — сеть научно-инженерных институтов, объединённых общей целью: развивать собственную науку, независимую от германской и французской школ, взращивать русскую мысль. Мозг Империи должен был мыслить на русском языке. Центром стал Петербургский Технический Совет — не абстрактное бюро, а реальный исполнительный орган, в который вошли лучшие инженеры, профессора и военные изобретающие новые системы связи, бронетехнику, артиллерию и даже первые аэромобили на бензине и керосине.

- Ваше Величество, это — колоссальный риск, — сказал генерал Куропаткин. — Деньги, которые вы вкладываете в инженеров, могли бы купить десятки батальонов.

- А что будет, когда враг построит машины, способные разнести эти батальоны в прах?

Он замолчал.

Параллельно началась подготовка нового поколения: реформа гимназий — обязательный курс логики, математики, технических черчений, а также политэкономии. Из крестьянских детей формировались группы "Академии будущего" — стипендии, жильё, книги. Империя впервые за свою историю решила инвестировать не в аристократию, а в ум.

В частном письме Льву Толстому-младшему я написал:

"В России есть земля, есть воля, есть кровь... Теперь ей нужен ум. Без него всё остальное — лишь предисловие к распаду."

К концу года в Царском Селе прошла первая закрытая презентация новых разработок: бронетранспортёр "Грифон", радиостанция полевого уровня, опытный дизельный двигатель конструкции Сухомлина и... первые чертежи самолёта с закрытой кабиной.

- Мы назвали его "Небесный Витязь", — скромно произнёс молодой инженер с румяным лицом.

Я улыбнулся. Вот он — Мозг Империи в зародыше.

Но и мозг, и кровь, и хлеб могли быть раздавлены одним ударом — если старая знать и старый порядок восстанут против нового пути. И они уже начали собираться.

- Ваше Величество, — осторожно начал министр внутренних дел Маклаков, — среди старой аристократии нарастает тревога. Они считают, что вы готовите "технократический переворот".

- Это не переворот, а эволюция, — холодно ответил я. — Просто впервые за триста лет мы решаем использовать мозги, а не только родословные.

Маклаков молчал, но я знал: стены Зимнего дворца уже нашёптывают об опасности.

В это же время в тайной обстановке началась работа "Проекта Юность" — программы выявления талантливых подростков из провинции. Школы, что прежде считались скучными приютами для детей чиновников, теперь превращались в лаборатории будущего. Лучшие умы — от столичных академиков до ссыльных учителей в Сибири — получали приказ: искать, учить, передавать. Мы создали не просто новый класс — мы создавали опору Империи не на крови и подданстве, а на мышлении.

Но не все встречали перемены с радостью.

В январе 1917-го мне поступил тайный доклад, составленный охраной:

«В некоторых дворянских кругах ходят слухи о подготовке объединённого обращения к Императору с требованием прекратить реформы в сфере образования и промышленности. Особую активность проявляют граф Игнатьев, князь Голицыны и группа офицеров, близких к Думе...»

Я медленно отложил лист. Всё шло к неизбежному:

- Империя либо двинется вперёд, либо утонет в болоте воспоминаний, — сказал я себе. — А болото, как известно, затягивает.

В середине марта я провёл закрытую встречу с представителями "новой элиты" — инженерами, командирами, профессорами. За длинным дубовым столом не было ни одного герба — только глаза людей, которые верили, что Россия может быть великой не только по территории, но и по разуму.

- Мы стоим перед бурей, — сказал я. — И если нас сметёт, пусть останется хотя бы мысль о том, что мы пытались.

И тогда старый профессор Столпин, седой, как снег в январе, поднялся и ответил:

- Если ваш путь продолжится, Государь, через двадцать лет над Европой будут говорить не о Париже или Берлине, а о Петербурге. Мозг Империи проснулся. Теперь бы только сердце не предало.

Весна 1917 года ознаменовалась не цветением садов, а цветением идей. По моей личной инициативе при Академии наук начал работу Высший совет развития, в состав которого вошли ведущие физики, инженеры, аграрии и экономисты Империи. Их задачей было не просто обсуждение будущего — они проектировали его.

- Мы не можем ждать, пока Европа вновь увязнет в своих догмах, — говорил я на первом заседании. — Россия должна стать державой, диктующей не оружием, а технологиями.

На стене зала висела огромная карта Империи. Красными точками отмечались будущие центры — Уральский металлургический пояс, Сибирский электротехнический округ, Дальний Восток — ворота в Тихоокеанскую эру.

Одновременно в Царском Селе, под покровом тайны, шла разработка персонального вычислительного механизма, вдохновлённого трудами европейских инженеров. Мы назвали его «Вычисляв» — вечный слава вычислению. Это был прообраз будущей автоматизации документооборота Империи. Мал, примитивен, но суть его была революционна. Многие считали это безумием. Но мы знали: кто первым приручит счёт, тот приручит век.

Однако с каждым днём нарастало сопротивление. В кулуарах Думы начали циркулировать записки с пометкой «Страх перед Машиной». Газеты, тайно финансируемые старыми кланами, писали об «одержимости Императора механикой» и «предательстве духовных начал».

Я созвал узкий круг советников.

- Нас обвиняют в холодности, — сказал я. — Пусть будет так. Но мы строим страну, где ум, а не страх, определяет судьбу.

Они молчали. Но в их глазах было понимание: мы прошли точку невозврата. Наконец, в июне 1917 года я подписал манифест, ставший неофициальным символом новой эпохи:

«Россия — не музей. Россия — проект. И каждый её сын — архитектор будущего».

И в тот день я понял: мозг Империи больше не спит.

На следующее утро после подписания манифеста в Петербурге началась работа над тем, что позже назовут «Научно-индустриальным планом пяти векторов». План включал в себя пять приоритетных направлений развития:

Электрификация всей Империи - по образцу, но с опережением того, что позднее реализуют в другом веке.

Транспортная революция - расширение железнодорожной сети на восток и юг, включая проект скоростной магистрали Петербург–Владивосток.

Университетская реформа - преобразование старых учебных заведений в исследовательские центры с международным статусом.

Военные технологии нового поколения - бронетехника, радиосвязь, авиация.

Социальные лаборатории - опытные районы по внедрению современных методов медицины, управления и связи.

Но не все были в восторге.

Старые силы в Совете министров — особенно консервативный министр внутренних дел Лопухин — заговорили о «чрезмерной технократизации». Их страх был не в машине, а в том, что народ начнёт думать и сравнивать. Образованный крестьянин, грамотный рабочий — это был вызов устоявшемуся порядку.

- Ваше Величество, народ не готов к этому, — сказал Лопухин на закрытом совещании. — Они взбунтуются, когда не смогут понять, что вы строите.

- Ошибаетесь, — ответил я спокойно. — Бунтует не тот, кто мыслит. Бунтует тот, кто лишён будущего.

Тем временем под Москвой началось строительство Технической столицы Империи — города-института, прозванного в рабочих кругах «Мозгоградом». Он должен был объединить учёных, инженеров, рабочих, студентов в единое пространство разума и труда. В центре будущего города — шпиль Академии Прогресса. На его вершине предполагалось установить символ: стеклянный глобус, пронизанный молнией — знак новой эры, в которой Россия не догоняет, а ведёт.

Когда я вглядывался в чертежи и слушал доклады молодых профессоров, во мне жила уверенность: мы не просто перестраивали страну — мы создавали цивилизацию нового типа. И пусть на старом континенте Европа пыталась зализывать раны, Империя шагала вперёд — не из страха, а из воли.

Осенью 1916 года Мозгоград начал оживать. Пока Петербург и Москва оставались политическими и культурными центрами, здесь, в степях Подмосковья, закладывался нервный центр будущего. Туда прибывали паровозами первые тысячи инженеров, студентов и учёных. Многие — с семьями. Привезли с собой не только знания, но и веру, что можно построить нечто большее, чем просто город. Куратором проекта я назначил Петра Карцева, молодого гения-электрика, которого я помнил ещё из первых встреч с Академией. Его ум, бескомпромиссность и редкое чувство ответственности делали его идеальным архитектором новой мысли.

- Ваше Величество, — говорил он, раскладывая передо мной карты будущего города, — здесь будет лаборатория, где создадут первый вычислитель. Там — факультет аэронавтики. А здесь — школа для тех, кто придёт за нами. Нам нужно не просто строить — мы обязаны думать на два поколения вперёд.

Я молча кивнул. Он всё понял.

Однако в столице усиливались слухи. В Государственном совете шептались, что я «передоверяю страну мечтателям», что эти технократы «не понимают русского духа». Один из старых сенаторов, граф Игнатьев, сказал на званом ужине:

- Империя держится на традиции, а не на этих ваших... стеклянных глобусах.

Я ответил, не поднимая глаз от бокала:

- Империя держалась на традиции, пока не проснулась. Теперь она будет держаться на идее.

На фоне строительства Мозгограда мы также запустили серию реформ в области связи и информации. Почтово-телеграфная служба начала переход на радиообмен, создавая сеть радиостанций от Севастополя до Владивостока. Я настоял на учреждении Государственного бюро аналитики — прообраза современного стратегического центра, где экономисты, историки и философы должны были предлагать пути развития, опираясь на данные и прогнозы, а не на интуицию бояр.

На одном из совещаний Карцев выдвинул идею, от которой у всех присутствующих по спине пробежал холодок:

- А что если мы создадим из Мозгограда модель всей Империи? Экспериментальную территорию. Пусть здесь всё — от школ до заводов — работает по новым принципам. Пусть ошибки будут здесь, а не на всей карте. Мы создадим будущее — в миниатюре.

Я посмотрел в его глаза. В них было безумие… и великая надежда.

- Делайте. Это будет сердце новой России.

Мозг Империи бился всё громче. И далеко на Западе, и особенно на Востоке, за этим уже следили. С интересом. С тревогой. А кое-где — с завистью.

К январю 1917 года Мозгоград уже не был просто строительной площадкой — он стал символом. Газеты называли его «Императорским Городом Мысли», а за границей шептались о «русском Силиконовом поле». Англичане направили в Россию делегацию инженеров, якобы с целью обмена опытом, но каждый из них был, несомненно, и наблюдателем, и разведчиком.

- У них страх в глазах, — заметил Карцев, проходя мимо англичан в серых пальто. — Они боятся, что Россия больше не будет догонять, а начнёт опережать.

В недрах лабораторий начинались эксперименты, от которых старый мир только отмахнулся бы. Изобретатели предлагали конструкции механических вычислителей, предшественников компьютеров. Обсуждали радиосети, способные передавать голос не только в пределах города, но и между континентами. Работы над дирижаблями нового типа велись в полной секретности. Особое внимание привлекла группа физиков под руководством профессора Розанова. Они утверждали, что электромагнитная энергия может быть использована для создания мощных импульсов, воздействующих на электронику и, возможно, на вооружение будущего.

- Мы на пороге нового мира, — шептал он мне после доклада. — Только дайте нам свободу.

Я дал.

Однако не всё шло гладко. Внутри Академии знаний, специально основанной в Мозгограде, начались трения между «идеалистами» и «прагматиками». Первые хотели использовать знания только для просвещения и мира. Вторые — не исключали военное применение открытий. Я собрал их всех на особом совете в Интеллектуальном Зале — большом амфитеатре с витражами, изображающими Архимеда, Ломоносова, Менделеева и… пустую нишу, предназначенную для будущего гения.

- Господа, — начал я, — Империя не боится силы, но не потерпит злоупотребления ею. Кто создаёт оружие, должен первым думать о его последствии. Мы не Рим. Мы — Россия. И мозг наш должен быть не только острым, но и совестливым.

После этого конфликты поутихли. Временно.

К весне появился первый результат: экспериментальный вычислительный агрегат «Орфей-1» — громоздкий, гудящий, но способный в течение часа просчитать железнодорожную логистику по всей Сибири. Это была революция, и я тут же приказал министру транспорта использовать его для организации поставок зерна в голодающие районы Поволжья. Результаты превзошли ожидания. В то же время шла подготовка к Всероссийскому Техническому Собору — событию беспрецедентному. Тысячи инженеров, физиков, медиков, архитекторов должны были съехаться в Мозгоград для обмена опытом и создания единой карты инновационного будущего Империи.

- Мы напишем новый проект цивилизации, — сказал Карцев. — Не по указу, а по разуму.

Я не мог не улыбнуться. Возможно, именно здесь, на этой степной земле, мы и вправду начинали строить новую эпоху. Не мечтая о ней — а создавая её руками.

Летом 1917 года Мозгоград принял первых иностранных гостей высокого ранга: делегации из Франции, Японии, Италии и даже Соединённых Штатов. Они были поражены не только масштабом, но и тем, как тщательно всё было продумано — от логистики и водоснабжения до системы автоматического освещения улиц, работающей на экспериментальных генераторах.

- Вы, русские, построили город будущего на пепле старины, — сказал американский инженер Блейк с оттенком уважения. — Мы думали, вы догоняете. Оказалось, вы обгоняете.

Один из проектов, получивших личное одобрение императора, касался военной реформы связи. Молодой выпускник Академии, Борис Кислов, предложил систему беспроводной связи между армейскими частями, основанную на радиопередатчиках нового типа. Прототип был немедленно направлен на Кавказский фронт — и уже через месяц штаб доложил: координация частей возросла вдвое, а потери снизились.

- Это не просто армия будущего, — заметил Великий Князь Кирилл. — Это война разума.

Но не одни лишь победы наполняли мозг Империи. В недрах лабораторий рождались и вещи, которые сами учёные называли «опасными для истории». Проект «Гелиос» — попытка создать управляемый воздушный корабль, способный держаться в воздухе месяцами. «Зеркало» — инициатива по разработке системы наблюдения за погодой и передвижениями флота с помощью высоких башен и специальных линз. «Аргонавт» — амфибийная бронемашина для операций на суше и в воде. Всё это казалось безумием — но уже не сказкой.

К осени начались внутренние тревоги. Группа старших академиков направила на имя Николая II записку:

"Ваше Величество, мы боимся, что темп, в котором развивается Мозгоград, опережает нравственное осмысление силы, которой мы овладеваем. Если знание не будет управляемо волей и моралью, Империя может породить своего Франкенштейна."

Я долго размышлял над их словами. И в ответ приказал учредить Институт Этики и Истории Будущего — первую в мире организацию, целью которой было не только изучение технологий, но и контроль их воздействия на общество. К концу года Мозгоград вышел на новый уровень. Уже строился второй сектор — Механополис — для размещения промышленных лабораторий. Обсуждался запуск линии для тестирования первого в мире гибридного электропоезда. И в тишине секретных комнат шла работа над проектом, который носил кодовое имя "Прометей".

- Что это? — спросил я у Карцева.

Он посмотрел мне в глаза.

- Искусственный разум, Ваше Величество. Пока — в теории. Но однажды... он сможет думать как человек. А может — и лучше.

Я кивнул. Потому что знал: Империя уже не могла остановиться.