Николай Второй: Перезапуск истории

Глава 11 - Переговоры в Берлине

Письмо, доставленное курьером в золочёной папке с восковой печатью, было коротким, но полным скрытых смыслов. Император Вильгельм ll приглашал меня в Берлин на личную встречу для «обсуждения вопросов, имеющих значение для стабильности Европы». Всё было написано вежливо, но между строк читалась настороженность – немцы чувствовали перемены в российской политике и явно хотели понять, чего стоит их новый старый сосед. Я понимал: это приглашение – не просто жест вежливости. Это испытание. Возможность склонить Германию на нашу сторону или, наоборот, погрузить отношения в недоверие. Времени на раздумья не было. Я приказал готовить поездку. Поездка в Берлин заняла несколько суток. Специальный царский поезд шёл под усиленной охранной через Польшу и Восточную Пруссию. Я использовал это время, чтобы ещё раз проработать свои предложения: укрепление экономических связей, договор о ненападении, технологический обмен в области промышленности и транспорта.

В Берлине меня встретили с пышной официальной церемонией: военный оркестр, рота гвардейцев в блестящих шлемах роскошная карета. Вильгельм ll лично приветствовал меня у Бранденбургских ворот, улыбаясь своей знаменитой «железной» улыбкой. Его взгляд был проницательным – он, как я, искал в другом слабости и намерения. Наши переговоры начались в Зале Белого Орла, в старом замке Гогенцоллернов. Роскошные стены, тяжёлые ковры, портреты прусских королей – всё здесь напоминало о силе и истории. Но я пришёл сюда не смотреть на прошлое. Моё оружие было другим – знания о будущем.

- Ваше Величество, - начал Вильгельм, сцепив пальцы в замок, - Европа стоит на пороге перемен. Мы оба это чувствуем. Пришло время говорить откровенно. Какие намерения имеет Россия?

Я встретил его взгляд спокойно.

- Россия намерена стать гарантом мира и порядка. Мы стремимся к стабильности в Европе, но не потерпим унижений и угроз.

Он ухмыльнулся.

- Мир? Интересное слово для того, кто усиливает свою армию.

- Мир достигается не слабостью, а силой, - парировал я. – Россия не готовится к войне. Она готовится к миру, который будет защищён.

Наступила пауза. Вильгельм откинулся на спинку кресла, барабаня пальцами по резному подлокотнику.

- Что вы предлагаете?

Я изложил план: торговые соглашения на выгодных условиях, совместные проекты в области железных дорог и тяжёлой промышленности, а главное – секретное соглашение о взаимном нейтралитете в случае вооружённых конфликтов с третьими странами. Не союз в чистом виде – но шаг к нему. Вильгельм слушал внимательно. Иногда его лицо становилось каменным, иногда он бросал короткие реплики, словно проверяя меня на прочность. Самым трудным было убедить его в искренности моих намерений. Ведь в его глазах Россия всегда оставалась восточным гигантом – непредсказуемым и опасным.

- И всё же, - тихо произнёс он, подойдя к окну, - что будет с Сербией? С Балканами?

Вот он, корень всех будущих войн. Именно здесь, на Балканах, через несколько лет вспыхнет пожар, который поглотит весь мир.

Я сделал глубокий вдох.

- Россия поддержит право малых народов на свободу. Но мы не заинтересованы в провокациях и войнах на Балканах. Мы стремимся к дипломатическим решениям.

Вильгельм обернулся, в его глазах сверкнула искра интереса.

- Если это так, тогда, быть может, у нас есть будущее, ваше Величество.

Наш разговор продолжался ещё несколько часов, перемежаясь официальными приёмами, тостами и улыбками для фотографий. Но главное было сказано в первые полчаса: мы оба поняли, что война – не неизбежность. Её можно избежать. Поздним вечером, сидя в своём номере в берлинском дворце, я смотрел на карту Европы. Союзы и договоры складывались как фигуры на шахматной доске. Пока что Россия сделала первый шаг к тому, чтобы изменить будущее. Но я знал: Берлин – лишь начало. Впереди были Париж, Лондон, Вена… и множество невидимых битв за сердца и умы.

Я задал себе вопрос: удастся ли мне удержать эту хрупкую сеть мира?

Ответ был прост: я обязан был удержать.

В ночь перед отъездом мы с Владимиром Николаевичем (послом при германском дворе) устроили неофициальную встречу с графом фон Бюловым – бывшим канцлером, остававшимся влиятельным игроком в кулуарах немецкой политики. Без протоколов, без камер, только дипломатия в её чистом виде – со словами, от которых могут дрожать границы.

- Ваш приезд – это сигнал, - начал фон Бюлов, отпивая из тонкого бокала рейнского вина. – Здесь многие спрашивают себя: стал ли царь другим?

Я выдержал паузу. Прямота этих слов была нарочитой, но полезной.

- Не другим. Просто теперь я смотрю дальше.

- Дальше? – он прищурился. – Дальше Франции? Дальше Великобритании?

- Дальше всего двадцатого века, - ответил я, ловко уворачиваясь от прямого ответа. – Я вижу не только фронты и армии, но и то, что будет после них. Мир не выдержит ещё одной большой войны. Если мы, державы, не найдём точек соприкосновения – останемся среди руин.

Он замолчал. И в этой тишине я почувствовал, что эти слова не просто проникли в его разум – они оставили след. Утром, перед отъездом, я получил личную записку от Вильгельма. Лаконичную, но важную:

“Пусть ваши слова найдут отражение в делах. Тогда и в истории мы оба будем названы не разрушителями, а созидателями.”

На обратном пути, глядя в окно царского вагона, я размышлял. Эти переговоры были победой – пусть и дипломатической. Но ни один союз не вечен. Ни одна договорённость не гарантирует верности. Моя задача – построить систему, которая выдержит не только этот мир, но и тот, что грядёт.

Мир – это ещё не победа.

Это – всего лишь передышка перед следующим ходом.

Возвращение в Петербург было встречено сдержанным одобрением. Придворные лица, министры и генералы – каждый по-своему интерпретировал мою поездку. Кто-то видел в ней вызов Антанте, другие – акт отчаяния. Но только я знал истинную суть: начало большой шахматной партии. В Малом совете, собранном в Аничковом дворце, я изложил итоги переговоров. Госсекретарь, старый и осторожный Горемыкин, первым нарушил молчание:

- Ваше Величество, позволю себе спросить… не будет ли эта близость с Германией воспринята Францией как измена?

- Пусть воспринимают, как хотят, - спокойно ответил я. – Пока другие государства играют в старые альянсы, мы должны играть в новую геополитику.

Министр финансов Коковцов хмыкнул.

- Новая геополитика – дорогое удовольствие. Экономика Германии в три раза сильнее нашей.

- Именно поэтому мы не можем позволить себе войну, - я взглянул на каждого из них. – Но можем позволить себе гибкость. С Германией мы говорим языком порядка. С Францией – языком инвестиций. С Англией – языком флота. Нам не союзники нужны, господа. Нам нужен выбор.

Советники переглянулись. Такое мышление было чуждой старой бюрократии. Но уже не казалось безумием.

После заседания я попросил остаться Дмитрия Мережковского – талантливого историка и публициста, которого я ввёл в круг советников под видом «интеллектуального обозревателя». На деле он стал моим полутеневым аналитиком.

- Они всё ещё живут в прошлом, - сказал я, пройдясь по кабинету. – Думают в категориях двадцатилетней давности. Но мир меняется.

- И вы меняетесь, Николай Александрович, - спокойно произнёс он. – Я читаю вас, как книгу, которую ещё никто не писал.

Я усмехнулся.

- Надеюсь, это будет хорошая книга. Без кровавого финала.

Он кивнул, потом достал из портфеля газету.

- “TheTimes”. Уже пишут, что ваш визит в Берлин встревожил Лондон. Похоже, они собираются направить делегацию.

Я посмотрел на дату – три дня назад.

Лондон. Следующий ход.

Но прежде…

Прежде мне следовало завершить один проект, начатый ещё до поездки. Проект, который мог перевернуть военную доктрину России.

Проект, о котором я думал, родился не в военном министерстве, а в моём сне. Или, вернее, воспоминании. В том мире, откуда я пришёл, технология и информация стали оружием куда опаснее пушек. Я знал, что Россия проиграет не из-за недостатка героизма, а из-за отставания от времени.

Нужна была реформа армии. Настоящая.

В тот же вечер я вызвал к себе генерала Алексея Брусилова. Один из немногих командующих, кто умел мыслить нестандартно, и – главное – не был слеп к новым идеям.

- Алексей Алексеевич, скажите честно, если завтра начнётся большая война – у нас есть шанс?

Он чуть прищурился. В его взгляде мелькнула честность, которую редко можно было встретить при дворе.

- Если враг наступит по расписанию и даст нам месяц на мобилизацию – возможно. Если же ударит внезапно, с техникой, с воздухоплаванием и по новым дорогам войны… боюсь, нет.

- Я хочу создать отдел — закрытый, тайный, напрямую подчинённый мне. Исследовательский штаб. Там будут молодые инженеры, связисты, математики. Мы создадим новую армию. Армию будущего. А вы станете её покровителем.

Брусилов молчал, переваривая. Затем наклонился вперёд:

- Это будет сложно. Старые генералы сочтут это предательством.

- Пусть считают. Лучшая война — это та, которую удалось избежать. Но чтобы её избежать, нужно быть страшнее любой войны.

Он встал, медленно, с весомым уважением.

- Тогда мы начнём. По вашему знаку.

На следующий день я подписал указ о формировании «Особой Технической Комиссии» при Генеральном Штабе. Никто, кроме избранных, не знал, что в подвалах Академии Генштаба начнётся работа над радиосвязью, прототипами автоматического оружия, а также картами железнодорожной логистики нового типа. Карты, созданные по моим «воспоминаниям».

Это было не просто укрепление армии.

Это была подготовка к войне, которую я хотел не допустить, но обязан был предусмотреть.

Германия знала, что я сдержан, но силён.

Франция — что я не враг, но не игрушка.

Англия... Англия уже отправляла депеши.

Ветер перемен начал дуть со всех сторон.

И теперь, когда шахматная доска ожила — я должен был сделать следующий ход.