НеТемный 8

Глава 9

Внутри дома старшей жрицы было тесно, мрачно и пахло гарью. В полу виднелись трещинки, откуда изредка выдувались крупные хлопья пепла, и этот самый пепел загадочно кружился и парил по помещению.

Обстановка простейшая даже для бросса — в центре круглой комнаты деревянный табурет и столик рядом с ним. Сама жрица сидела на высоком каменном сиденье без спинки по другую сторону столика. Словно каменный пень когда-то выплеснулся раскалённой магмой прямо из пола, да так и застыл изящными потёками.

Жрица, седовласая, в меру полная женщина, сидела с прямой спиной. Одета она была в оранжевые одеяния свободного покроя — казалось, она просто накинула на себя простыню и обмоталась ей. Седые, словно пепел, волосы её были собраны в пучок, но лицо было без возраста. Уже не молодая, но в самом расцвете красоты.

Она была крупная, как и полагается броссу. В одной её руке неожиданно для меня была книга — будто бы моё появление отвлекло её от чтения. Мои глаза зацепились за толстый кожаный переплёт, отдалённо знакомый. Кажется, я знаком с подобным трактатом, похищенным мной из библиотеки Ордена Света. О чём там речь, я точно не мог точно вспомнить, но меня удивляло совсем другое — что эта книга делает в этом мире?

— Странно видеть твоё удивление, Малуш, — жрица закрыла книгу и отложила на резной каменный столик, — Присядь.

Я сел на табурет, не отрывая взгляда от книги. А потом память Всеволода, которая давно уже подёрнулась дымкой из-за новой жизни, стала выкидывать кусочки пазла.

Кажется, в этой книге речь о вечном противостоянии Бездны и Неба… О том, что в каждом новом мире они будто бы играют партии, и общая судьба всей Вселенной зависит от того, кто из них чаще выигрывал. Книга по большей части философская, потому что в ней древний мудрец рассуждал не о Свете и Тьме, а о том, что отношения Неба и Бездны подчиняются определённым законам. Что, как и в любой игре, если ты где-то приложил больше усилий, значит, в другом позиция у тебя слабеет.

Помнится, я тогда скептически к этому отнёсся, хотя был Тёмным Жрецом и лишним состраданием не владел. Но какие могут быть игры там, где решается судьба мира? Где на кону судьбы тысяч и тысяч людей?

Но Отец-Небо так и сделал. Сдал партию в моём прошлом мире, но выхватил у Бездны меня — её главный козырь — и перебросил в этот мир, только уже на своей стороне. При этом сама Бездна в этом мире, кажется, теперь не просто проиграла, но и здорово получила по властелинским чакрам.

И, если всё это сложить, то получается, события в этом мире косвенно влияют и на события в моём прошлом мире? Небо отыгрывает обратно партию там, заодно лишив Бездну главного козыря — меня?

Жрица молча смотрела, слегка улыбаясь, но тут подняла палец:

— Не давай волю гордыне, сын.

Я лишь поджал губы. Теперь мне казалось, что она видит насквозь все мои размышления. Ну да, думать, что все заслуги Бездны только благодаря мне, это всё же слегка перебор…

«Сыном» она меня назвала, скорее всего, потому что так зовёт всех броссов. А мои мысли так и продолжали разгоняться, вытаскивая из воспоминаний Всеволода всё больше деталей, да ещё обильно смешивая их со знаниями Малуша о Вечном Древе.

Ведь Древо не статично. Оно живёт, растёт, колышется… Умирает и возрождается. Иногда болеет.

А чтобы болезнь не поразила всё дерево, недостаточно удалить листок. Надо отсечь всю больную ветвь… То есть, погружение отдельных миров во Тьму — это не победа Бездны, как ей кажется, а всего лишь оздоровление Древа.

Ох, смердящий свет, куда меня занесло-то? Я уже совсем запутался.

Странный это дом. Казалось, витающий в воздухе пепел не даёт сосредоточиться, заставляет мысли метать из угла в угол, от одной глупости к другой.

— Это всё моя аура, — улыбнулась жрица, — К тебе вернулась детская непосредственность, но в твоём случае это дало странные плоды.

— Да, мысли роятся в голове, — признался я, — Ничего странного. В детстве и юности не уверен в своём выборе, и пытаешься охватить как можно больше.

— Здравая мысль. Ну что ж… У меня сейчас нет имени, ведь когда становишься старшей жрицей, нарекаешься простым именем — Мать. И я и вправду чувствую себя матерью всем броссам, и люблю их такими, какие они есть. Даже отступника Волха.

На последних словах она сделала акцент, и я, прищурившись, усмехнулся. Слышал я и раньше такие милосердные рассуждения… Одна такая ересь в прошлом мире уже погубила Орден Света.

— Знаю, о чём ты думаешь. Но любовь не подразумевает вседозволенности, и Волх понёс заслуженное наказание за свои дела. Но моё материнское сердце горько скорбит о нём, и никто, даже боги, не могут запретить мне этого.

Я лишь пожал плечами. За Волха вообще не переживал — у меня есть люди, за которых сердце действительно болит. И с каждой секундой я начинал думать, что лишь трачу здесь своё время.

Что можно было бы уже и пуститься в погоню за Храмовниками, которые увели Луку. А броссы помогут Креоне и медоежу, иначе они не могут… Я их брат.

Кстати, а где Виола черти носят⁈ Ведь я слышал его струну…

— Успокой свои мысли, Малуш.

— Это сложно, — признался я.

— А мы ведь даже чем-то похожи, ведь у меня тоже есть жизнь «до и после». В прошлой своей жизни… нет, нет, я имею в виду, до того, как я стала старшей жрицей, — Мать улыбнулась, — Тогда меня звали Лона.

Я вдруг понял, что это её признание очень важное. И мысленно отложил это имя в глубине памяти… Оно мне точно пригодится.

— Кстати, а кем ты себя больше сейчас чувствуешь? — спросила Мать, — Малушем или… как твоё имя в прошлом мире, сын?

— Всеволод.

— И кто ты сейчас?

В ответ я лишь пожал плечами. Мне трудно было ответить на этот вопрос.

Я сижу здесь и чувствую себя как дома. Знаю, что без причины никто не обидит, и ощущаю единение с Бросскими Горами. Но в то же время понимаю, что большей своей частью я — Всеволод Десятый.

Просто у Десятого жизненного опыта было больше, вот и давит он своим авторитетом юного Малуша. На ду и ладно, мы с этим разберёмся… Малушева горячность и темперамент мне не раз помогали.

— Хморока больше нет, — задумчиво сказала Мать, — Броссам будет трудно принять это.

— Не думаю, что он ушёл совсем, — признался я, — Но бога тьмы и мрака, каким его все знали, теперь точно нет. Он ушёл.

— И зачем же он это сделал?

Я усмехнулся. А вот теперь, кажется, настал главный момент, ради которого и закрутилась вся эта история… и с Малушем, и с Всеволодом, и с падением Бездны.

Я выложил на стол перед жрицей веточку, отломанную от древесного великана.

— У вас теперь есть Вечное Древо. Оно у вас и так было.

— Броссам будет трудно это принять, Малуш. Новая вера не принесёт нам мира.

— А он был? — спросил я, — Сколько стражей полегло за этот год?

Мать требовательно подняла руку, чтобы я замолчал.

На самом деле мы оба знали ответ. Что примет Мать, то рано или поздно примут все броссы, именно поэтому Волх и пытался взять с боем вулкан Жерло.

Но я вошёл сюда без единого удара меча…

Жрица с сомнениями смотрела на ветку. В её глазах не было той злости, что я встречал на лицах броссов, когда они впервые изгоняли Малуша за лиственную веру из гор. Скорее, на лице жрицы отразилось понимание, с каким трудом будет происходить принятие новых устоев.

До этого Мать всегда была незыблемой опорой для душ гордых горцев. Но теперь…

— Куда ты теперь, Малуш? — вдруг спросила она.

— Найду мальчишку по имени Лука. Он… он очень важен для меня, и его похитили Храмовники Яриуса. Затем мне надо отправиться в Межемир, там девчонка по имени Дайю. Наши с ней пути разошлись, но я должен попытаться вернуть её…

— Кажется, ты не договорил.

Общаясь с богами, я привык, что они часто знают о тебе больше, чем ты сам. Поэтому ответил без особого удивления, вспомнив, о чём мне говорил тёмный Витимир Беспалый в Камнеломе.

— Дальше, если всё получится, я думаю отправиться в Кумотан, это страна на юге за срединным морем. Там единственный в мире храм лиственников…

— Ты расскажешь им, что броссы теперь обратились в лиственную веру?

Я покачал головой, вспомнив улыбающегося Луку с поднятым молотом.

— Нет, я расскажу им о том, что теперь у них есть Шиповниковая Ветвь. Колючая ветвь, готовая постоять за веру, — со вздохом сказал я, — Мира это, конечно, не принесёт. Но боги явно заигрались.

Сказав это, я вдруг осознал, что именно мы сделали с Лукой в той глубокой пещере, когда скинули семя в пропасть. Кажется, это как раз и был момент появления новой ветви.

Я вспомнил лиственников, которые таскались с этим семенем по всей Троецарии. Кажется, они сами не знали, что с ним делать, и их предназначением было просто ходить из угла в угол континента и ждать, когда Древо укажет им судьбу.

Мать задумчиво глянула на веточку, лежащую на столе.

— Шиповниковая Ветвь… — она вздохнула, — Храмовники Яриуса ушли на запад, к Северному заливу.

Она пояснила, что их туда повели приспешники Волха, которые знают тропы в обход магических зон. На берегу залива пришвартован корабль, и Храмовники собираются переплыть к Хладограду.

Я кивнул. Это была очень важная для меня информация.

— Ступай, Малуш, — строго сказала жрица, — Отдыхай. Ты проведёшь с нами обряд «материнских слёз», а завтра уже отправишься своей дорогой.

Сказала она это особым тоном, который подразумевал, что ни один бросс не ослушается матери. И мне осталось лишь кивнуть, иначе я почувствовал, что меня не просто изгонят из Бросских Гор… Как бы и моя горячая бросская кровь своих свойств не лишилась после такого ослушания.

Матери можно перечить, кроме отдельных случаев. Сегодня был именно такой.

Мать, увидев, что я всё понял, мило улыбнулась:

— Да не встретятся тебе под ногами шаткие камни.

Кивнув, я вышел из дома, прокуренного вулканическим пеплом. И удивился, чуть не столкнувшись лбом с Виолом, который ждал на улице.

— Громада! — тот расставил руки, но я лишь нахмурился:

— Тебя где носило?

— Ну, варвар… — тот потряс пальцем, — Знаешь ли, не ты единственный делом занят! Давай уже, скорее, пойдём к Креоне, всё расскажу. Да-да, она уже в порядке, а вот медоёж…

— Что? — у меня дрогнуло сердце.

— Что-что. Ему светит счастье несколько недель валяться на лежанке под присмотром бросских целительниц… ты видел их, а? Чтоб я так жил! И ещё будет лакать молоко горных коз.

— Чтоб тебя! — я едва не отвесил ему затрещину, но тот увернулся.

— А вот Креона, к сожалению, всё такая же злая и недовольная.