Начальник Америки (Тихоокеанская сага-3)

Глава двадцать шестая. Культурный код

Глава двадцать шестая. Культурный код

Охотск стал последним препятствием на пути питерского начальника к месту назначения. Казённые мореходы не рвались выходить в море поздней осенью. Капитана пугали противным ветром, сильным прибоем, плавучими льдинами, баром в устье реки, который невозможно преодолеть без особо благоприятных условий. Всё, что испокон веку мешало мореходам во время промыслов или экспедиций, вновь предъявляли столичному гостю. Колычев поначалу прислушивался к голосу старожилов. Могильные холмики, обломки кораблей возле устья подтверждал их правоту.

Хотя сам я из-за беготни с индейцами не мог отслеживать продвижение начальника, на случай если тот успеет к закрытию сезона принял меры. Старейший из всё еще стоящих за штурвалом компанейских шкиперов Роман Кривов на третьем по счету «Онисиме» дежурил в Охотском порту до последней возможности. Льдины уже проносило мимо берега, и любой следующий день мог закрыть навигацию, а то и потопить шхуну.

Наша проблема заключалась в том, что конкретного места назначения, то есть какого-то конечного пункта в сопроводительных бумагах, по всей видимости, не значилось; во всяком случае название не прозвучало ни на встрече с охотским начальством, ни в разговорах со старожилами. Судя по всему Колычеву предписывалось инспектировать промыслы, вновь открытые американские земли, а стало быть начинать с Алеутских островов. Такая инспекция могла затянуться надолго, и во время неё начальник мог попасть под влияние Шелехова или камчатской мафии, сформировать предвзятое отношение к нашему проекту или даже получить материальную заинтересованность в виде пая в компании или кипы мехов. А не он сам, так сопровождающий его секретарь.

Однако уже в Охотске Колычев услышал сказки про «город с каменными домами и львами», увидел в лавках множество экзотических товаров, отметил изобилие продуктов по весьма умеренным ценам. Это заставило его задуматься. Тут-то мой шкипер и улучил момент.

— Уже ноябрь, — сказал он Колычеву. — Если выходить, то теперь. В противном случае застрянете здесь до следующего года. До июня, а то и до июля. По суше-то зимой едва в Большерецк доберетесь. И то если коряки бунтовать не надумают. Я же могу прямо сейчас доставить вас до Уналашки или до Кадьяка, а весной и сам город со львами покажу.

И начальник решился.

Всю зиму, пока Лёшка занимался установкой и отладкой оборудования, чеканил первую партию медной монеты, я решал проблему золотого запаса. Казна компании в очередной раз опустела. Пришлось нагрузить мешок выходными шкурами и отправиться на гастроли. Большинство пунктов моих операций зимой оказались недоступны, а потому я занялся старой доброй контрабандой в теплых портах Европы.

Собирая валютные резервы, я наткнулся на ещё один способ обогащения, ранее мною почему-то упущенный. Оказалось, что в разных концах Европы деньги колеблются в курсе не меньше, чем цены на пшеницу на противоположенных краях Иркутской губернии. Разница в курсе порой достигала двукратной величины.

Решив, что мешочки с пиастрами таскать веселее, чем кули с чаем, ящики с фарфором и бочонки с голландским джинном, я пробежался по банковским конторам и компаниям. Правда в самые злачные и нажористые места мне ходу не было, но и мотаясь между предреволюционным Парижем, постреволюционным Бостоном, олигархической Венецией и казённым Петербургом, заскакивая время от времени во всё ещё процветающий Амстердам и столицу контрабандистов Флиссинген, мне удалось собрать значительные средства. Я не только поправил дела, но и создал достойный запас для будущих авантюр.

Велик был соблазн забросить весь прочий бизнес, отдав должное валютным махинациям, но всему есть предел, а всякая система стремится к равновесию. Человек с мешком полным звонких монет не мог не заинтересовать криминальный мир упомянутых городов. А возможно в дело решили вмешаться иные регуляторы. Сперва я заметил осторожную слежку. Слежка переросла в преследование. И я вдруг осознал, что в очередной момент просто не успею скрыться под аркой моста, чтобы воспользоваться калиткой пространства-времени; что счастье не в деньгах и пора остановиться.

Тем не менее серебра оказалось достаточно и даже больше необходимого. Настало время пускать наши красивые бумажки в оборот. Комков собрал внеочередное собрание участников Большой росписи. Баланс был подведен, а вся разница выплачена бумажными деньгами. Ими же выплатили первые в новом году зарплаты и закрыли кредиты промышленникам.

— Теперь сами, ребята. — напутствовал их я. — Больше никаких взаимозачетов. Только наличные.

Впрочем, учетные книги предпринимателям всё равно предстояло вести, а осенью предъявлять Комкову, чтобы он мог вычитать причитающуюся нам долю.

В Виктории и Калифорнии всё пошло как по маслу. Капитаны, лавочники, промышленные восприняли астры с облегчением. Фермеров, как и простых работяг, бумажки сперва настораживали. Они пожимали плечами и брали новые деньги лишь из доверия к всесильной компании. Однако, как только происходили первые обмены бумаги на кружку пива, фунт чая или отрез материи, и те и другие сразу же успокоились. Поначалу нововведение даже вызвало дополнительный рост потребления. Одни желали побыстрее избавиться от непонятной валюты, другие экспериментировали, на это наложились сезонные закупки. Обороты росли.

Другое дело фактории.

Я немного волновался, распределяя пачки банкнот по приказчикам. Примут ли нововведение индейцы, независимые охотники, конкуренты? На случай недоверия вместе с бумажками выдавал каждому фактору мешок с медью и сундучок с серебряными пиастрами, рублями, британскими кронами. За перечеканку серебра мы ещё не взялись.

Внедрение новой валюты происходило примерно следующим образом:

Старовояжный промышленник, несколько зимних месяцев охотящийся где-нибудь на Лисьих островах, как только позволяла погода прибывал в контору Жилкина на Уналашке. Здоровался с приказчиком, выкладывал перед ним ворох шкур. Тот сортировал добычу, сообщал сумму в новой валюте.

— Астры? — удивлялся охотник. — Что ещё за астры?

— Теперь торгуем только на астры, — пожимал Жилкин плечами. — По два рубля за одну астру.

Для удобства счета мы поначалу установили ровный курс.

Чаще всего первой реакцией охотника было забрать шкуры и уйти. Однако ему хотелось выпить, сделать запасы, а все нужные товары продавал тот же Жилкин. Что в конце концов приводило клиента к мысли, что средство расчета не имеет особого значения.

Он вновь спрашивал сумму, соглашался сразу или сперва пытался накинуть астру-другую, но потом всё равно соглашался. После чего долго выбирал товар, считая в уме и ругаясь на нововведение.

Жилкин выставлял требуемое.

— Ещё на три астры можешь взять, — сообщал он, когда посетитель решал, что довольно.

— Запиши на мой счёт. Завтра может зайду.

— Счетов больше не ведём, — заявлял Жилкин. — Хочешь, бери наличными, а нет добирай товар.

Тот, дивясь такой блажи, ведь всё одно собирался в ближайшие дни спустить всё до копейки, соглашался.

Жилкин протягивал охотнику наши купюры.

— Что это? — удивлялся тот, отдёргивая руку.

Лицо охотника наливалось кровью. Он начинал подозревать, что его хотят надуть. А на северных островах авторитет компании не был столь сильным, как в Виктории.

— Это они и есть, астры, — отвечал спокойно приказчик. — Ты в любой момент можешь поменять их на серебро.

— Именно сейчас и настал такой момент, — говорил промышленник и бросал на прилавок банкноты.

— На рубли, пиастры, английские фунты, гульдены? — спрашивал Жилкин, открывая ларец, заменяющий ему кассовый аппарат.

— Рубли! — ревел охотник без малого в бешенстве.

Приказчик спокойно забирал бумажки и выкладывал перед посетителем несколько монет с вензелем Екатерины.

— Другое дело, — довольно говорил тот, успокаиваясь.

Но серебро жгло руку совсем не так, как запись в амбарной книге. Ещё не доходя до порога, охотник возвращался к прилавку.

— Дай-ка мне ещё полфунта сахару. И полуштоф «Незевая».

— На рубли не торгуем, — отвечал Жилкин. — Хочешь, меняй рубли на астры и покупай.

— Вот же напасть! — ругался тот и менял монеты обратно.

Затем он долго разглядывал рисунок на купюре, одобрительно кивал и покупал товар.

Возможно всё происходило не совсем так, а более драматично, особенно если меняла и приказчик не совмещались в одном лице, а сидели в разных концах конторы. Торговля в факториях не была ключевой для наших замыслов, но мы все же надеялись, что понемногу астры завоюют и независимых промышленников.

— Ну вот, — сказал Тропинин. — Армия с флотом есть, деньги есть, флаг, язык, календарь, часовой пояс, все в наличии. Осталось только провозгласить декларацию независимости.

— В Штатах все делалось в обратном порядке, — засмеялся я. — Вернее делается ещё.

Так оно и было. Время своего доллара еще не пришло. В таком качестве у бостонцев пока ходил всё тот же испанский пиастр.

К прибытию начальника все было готово. Ну как готово? Я не был уверен, что мы обязательно перетянем Колычева на свою сторону, но поразим размахом наверняка. А вот дальнейшее во многом зависело от того, удалось ли нам создать настоящее общество или освоение Америки на поверку окажется просто игрой.

Иногда это и правда смахивало на хобби, вроде того, как взрослые дядьки кропят над макетами городов и железных дорог, расставляя дома, машинки, деревья, фигурки людей. Только мой макет был выполнен в натуральную величину, а фигурки не только двигались, но спорили, воровали, строили козни.

До сих пор я делал с обществом примерно то же что Тропинин с конвейером, на котором производились шхуны. То есть наблюдал, расшивал узкие места и смазывал везде, где скрипит. Как раз в этом веке были популярными всевозможные механические аналогии. С часовым механизмом сравнивали и человеческий организм, и природные системы, и общество. И если в отношении других стран аналогия сильно хромала, то наша колония, создаваемая искусственно, фактически с нуля, во многом походила на сложную и капризную машину. А в моих руках сосредоточилась власть над этой машиной.

Но власть развращает. Многие правители получив её уподобляются дикарям. Начинают заниматься мелким крохоборством, воплощать сексуальные фантазии, или высвобождают потаённую жажду насилия. Между тем единственное верное употребление власти — это созидание. Воплощение идеи или даже мечты. Не больше, не меньше. Лишь созидание доставляет истинное наслаждение.

Однако даже при наличии великой цели власть способна развратить соблазном легкого пути и простых решений.

В какой-то момент я стал опасаться, что пазл не сложится. Что вместо изящной фигурки Галатеи мы создадим нечто бесформенное, требующее постоянной подпитки финансами, идеями, пинками и затрещинами. Я боялся, что Северная Галатея станет похожа не на изящную снегурочку, а на снежную бабу доктора Франкенштейна, грубо слепленную из огромных комьев грязного снега. На бабу, которая постоянно проявляет норов, грозит придавить каблуком, но самостоятельно жить не желает.

Нашей главной опорой оставался авторитет и личный пример. Мы накачивали город не только техническими или экономическими инновациями, но и своими представлениями о жизни, комфорте, отношениях между людьми, своим видением будущего. То что Тропинин называл культурным кодом, а я парадигмой, хотя это не было ни тем, ни другим, но и тем и другим вместе взятым.

Мы фактически закладывали основы, писали историю на чистом листе. Пока населения немного, пока оно собрано с бору по сосенке и не обзавелось собственной идентичностью, ему можно сравнительно мягко навязать любой закон, традицию, менталитет. Наш с Лёшкой авторитет, подкрепленный деньгами и технологиями, стал основным инструментом продвижения. Нам верили, потому что мы всегда могли достать кролика из шляпы и даже когда лажали, всё же умудрялись как-то выворачиваться, переигрывать.

Заложить в головы людей нужные смыслы было проще простого, ведь ничего иного в них раньше никто не закладывал. И следовало это сделать лишь однажды. Все, кто родится здесь или даже подъедет позже, будут воспринимать сложившуюся ситуацию как должное. Гости обычно не лезут в чужой монастырь, а к тому времени, когда перестают быть гостями, уже свыкаются, видят преимущество местных обычаев. Воспроизводство. Так это работает.

Мы насаждали санитарию, правильное питание, научную медицину. И люди видели результат — одни болезни вроде цинги исчезли полностью, другие вроде оспы стали менее опасны, резко уменьшилась детская смертность. Мы пропагандировали образование, подкрепляя это высокими зарплатами грамотных людей. И народ стал приводить детей в школу, хотя раньше всячески старался избежать «напрасной потери времени».

Наше образование и без того отличалось от традиционного, а мы вдобавок слегка приправляли его пропагандой. На уроках местной истории рассказывалось об освоении края людьми независимыми, ищущими свободу. Сухие цифры оживляли экскурсии — в Косой дом, Старый форт, на «Варнаву» — единственный уцелевший галиот из построенных ещё в Охотске. Вытаскивать его на берег мне отсоветовали, мол, рассохнет, поэтому корабль хорошенько почистили, просмолили и поставили возле набережной напротив Морского училища. Внутри сохранилась убогая обстановка первых промысловых экспедиций.

Показав результат на вещах практичных, мы могли браться за внедрение более абстрактных понятий, служащих между тем основой мировоззрения. Одним из этических императивов, что мы усиленно вколачивали в головы подопечных, являлось чувство собственного достоинства.

Здесь не существовало прямого пути. Простое написание на школьной доске фразы «мы не рабы, рабы немы», как показывал опыт, не приводит к нужному результату. Поэтому мы начинали с более понятных категорий вроде собственности, личной безопасности. Мы нарочно культивировали всеобщее вооружение, как гарантию равенства и основу системы обороны. И значительная часть горожан вскоре прикупила себе дробовик или ружьё.

Даже с такой прозаичной штукой, как мода пришлось разбираться нам самим. На первый взгляд мода никак не затрагивала мировоззренческих основ, была лишь продолжением коммерции. На самом же деле одежда занимала в культурном коде заметное место. Она не только следовал за общественными отношениями, но часто определял их. Эмансипация, равенство, взаимное уважение находили воплощение в одежде, но и стиль одежды в свою очередь влиял на умы. Одежда меняла мир столь же уверено, как социальные институты, медицина или образование.

Если мужской костюм эпохи был достаточно практичным и требовал немногих упрощений (превращающих сюртук в пальто или куртку), то женское платье страдало избытком пышности. Зажиточные горожане Европы пытались копировать аристократический стиль, предназначенный для аудиенций, балов, жизни во дворцах и особняках, а не для грязных улиц или рынков. Обыденная же одежда нижних сословий выглядела слишком примитивно, блекло. Она почти не изменилась со времён средневековья, а пожалуй, что и с античности.

Нам требовалось нечто среднее. Стильное, но в тоже время сохраняющее натуральные формы. Без волочащихся по земле юбок и шлейфов, без излишеств вроде фижм и турнюров, без вредных для здоровья стягивающих корсетов. Простота, удобство и элегантность — вот что стало нашим девизом. Не забывали мы и о коммерции. Тропинин настоял на введении в обиход сумочек, ремешков, зонтиков, бижутерии, прочих аксессуаров. Ему требовалось найти применение крокодиловой коже, китовому усу и другим материалам.

Пока я поставлял в созданный на паях Дом моды европейские образцы, Тропинин внедрял эстетику будущего. Главным его нововведением стали футболки и джинсы, которые с помощью бенгальских друзей Лёшке удалось допилить до нужных кондиций. Подходящие шляпы в ковбойском стиле нам изготовлял мистер Уильямс, держащий мастерскую и лавку на Английской улице.

Единственное что пока Тропинину не удалось, это соорудить нормальные туристические ботинки. Без каучука и синтетических тканей они получались слишком жесткими и тяжелыми. Поэтому он подступился к делу с другого конца. Взяв за основу орегонские мокасины (местные индейцы предпочитали ходить босиком), начал понемногу усовершенствовать их. Он усилил подошву и пятку, добавил боковые вставки, заменил дырки на медную фурнитуру — крючки, петли, люверсы.

У континентальных индейцев мы позаимствовали кожаную куртку с бахромой, а у тлинкитов накидку чилкат, которую вывели из обрядовой в повседневную.

Деревянные манекены, упакованные по полной, походили отчасти на героев спагетти-вестернов, отчасти на пижонов с рекламы сигарет мальборо.

Как ни странно, но при всём размахе у нас до сих пор не родилось приличного прилагательного, чтобы обозначить принадлежность к колонии. Роскошное слово «викторианский» было пока незанято, но его можно было приложить только к городу. А «тихоокеанский» пока еще звучало бы слишком амбициозно.

— Кто мы есть? — вопросил я за традиционным пятничным ужином в особняке, куда приглашал Лёшку, чтобы обсудить продвижение дел.

— Вопрос в другом, — поправил товарищ. — В том, кем мы станем? Соединенными Штатами, Мексикой или Канадой.

— Мы станем сами собой, — возразил я.

— Это понятно, — пожал он плечами. — Тем не менее, мы можем превратиться в нищую перенаселенную страну, контролируемую криминалом, в передовую индустриальную державу или же тихую провинцию под патронажем заморской монархии.

— Не думаю, что мы когда-нибудь сможем задавать тон в мировой политике или экономике. Здесь никогда не будет много европейского населения. Не превратимся мы, надеюсь, и в подобие Мексики. Однако, пребывать под патронажем российской короны не хотелось бы тоже. Но мы в любом случае станем фактором стабильности в разборках между Штатами и Британией, или Штатами и Мексикой. Система из трех конкурирующих стран куда более стабильна. Потому что две слабые объединяются против сильной. Так считали некоторые ученые в мое время.

План выглядел простым — люди, для которых созданная нами среда станет обыденной, будут воспроизводить её, а затем и оказывать влияние на соседние территории. Нечто похожее Пётр пытался провернуть с Петербургом, но как всегда ограничился полумерами, замешав их на самодурство и тиранию.

Мы намеревались пойти дальше столичной витрины. Наши шхуны со временем заполнят всю северную часть Тихого океана, двинутся на юг и будут разносить по дальним землям наше культурное и экономическое влияние. Оно уже чувствовалось в Охотске и городках Камчатки, которые потихоньку сходили с исторической колеи. Окраины империи стали крупнее, многолюднее благодаря поставкам из Америки и встречному потоку переселенцев. Их экономика всё больше ориентировалась на нас. Любая доставка из Калифорнии обходилась дешевле, чем из Якутска, и со временем всё побережье должно будет выйти на нашу орбиту.

Куда отправится зверобой или китобой, чтобы отдохнуть или пополнить припасы? Уж точно не в Охотск, холодный, открытый всего лишь несколько месяцев в году, с безобразным портом, вернее его полным отсутствием. Нет, наглотавшийся северных ветров и пург, зверобой отправится на Оаху или в Викторию. Где тепло, сочные фрукты, прекрасные туземки, приличные условия для проживания, возможность выгодно продать упромышленное и закупить на сезон всё необходимое. Но это поначалу. А затем к нему неизбежно придёт осознание, что нет нужды вообще возвращаться в Империю. Зачем? Что там есть такого, чего нельзя найти в колониях? Кроме налогов и произвола чиновников. Деньги же, заработанные на промысле, позволят купить домик и обеспечат старость. Или, если человек молод, он может обзавестись каким-нибудь доходным дельцем, вроде скромного трактира.

Мы, разумеется, не помышляли об аннексии Дальнего Востока, сама мысль о стычке с Империей порождала холодок на спине. Мы рассматривали этот регион как транзитную территорию и источник людей.

Культурный код не являлся исключительно продуктом наших усилий. Естественный ход событий вносил свой вклад. Наш диалект русского языка обогащался европейскими, китайскими, индейскими заимствованиями. Помимо него на наших территориях стал возникать индейский лингва-франка. Активная торговля, смешанные семьи, общие мероприятия, вроде нашего Большого Потлача породили языковой коктейль. Собранный из десятков местных наречий, русского и английского, он быстро распространился по побережью, а потом и закрепился в особом словаре благодаря Анчо и его ученице Галке, одной из нашей перспективной троицы.

Всё же мы разожгли пламя под плавильным котлом. Пока только северо-западного побережья, но потом, кто знает, возможно и всего океана.

А история шла своей колеёй. И между прочим в Англии произошло событие, бросающее в плавильный котел Тихого океана ещё один ингредиент, а заодно создавая нам сильного конкурента на юге. Первый флот, загрузив на борт войска и пересадив заключенных с плавучих тюрем «халков», вышел в Новую Голландию, или точнее в Новый Южный Уэльс.

Ну а до нас тем временем наконец-то добрался начальник.