Начальник Америки (Тихоокеанская сага-3)

Глава тринадцатая. Витрины капитализма

Глава тринадцатая. Витрины капитализма

Товар поделили согласно паев, внесенных в индийский поход. Свою долю я сразу же переправил в распоряжение Комкова, а вот господа остальные пайщики (Яшка, Тропинин, Бичевин, Нырков и другие менее крупные) решили построить один на всех магазин колониальных товаров.

За несколько недель наши строители возвели одноэтажное здание с арками по фасаду. Оно представляло собой типичный гостиный двор того времени — длинную галерею внутри которой располагались лавки, совмещенные с небольшими складами и погребами. Правда схожесть ограничивалась только фасадом. Внутреннего двора или пассажа здание не имело, как не имело конюшен, квартир для проживания, сараев, кухонь и прочей привычной инфраструктуры. Зато фасад при необходимости можно было наращивать до бесконечности, поскольку сооружение дало начало новой улице и пока оставалось на ней единственным.

Новой улице предстояло соединить площадь Старого Форта с Внешней гаванью, которой пока пользовались лишь для выгрузки рыбы и упромышленного морского зверя, дабы не портить чопорный центр города чешуей, кровью и запахами, не только неприятными, но привлекающими массы птиц, что старались загадить наши архитектурные достижения. Однако, с ростом торгового флота мы предполагали перенести во Внешнюю гавань все грузовые и товарные операции. На берегу имелось много места для складов, а акватории хватало для устройства множества пирсов.

Улица, пока не имеющая названия, проходила краем поляны, где проводились ежегодный потлач и футбольные состязания. Место оказалось удобным для устройства различных торгов, той же рыбой, к примеру. Таким образом у нас вырисовывался ещё один район. Ярмарочный.

На открытие Гостиного двора Тропинин пригласил весь город, обещая устроить пробы различных сортов чая, табака, сухофруктов. Анонс я напечатал в газете вместе с отчетами об индийском походе. Хотя с такой долей безграмотных, газета пока что имела лишь историческое значение. Но слух разлетелся по городу и к назначенному часу на открытие собралось несколько тысяч человек. Здесь были промышленники, рабочие, индийцы, которые посчитали, что предстоит нечто похожее на потлач. Речей почти не было. Тропинин просто объявил об открытии нового магазина и отошёл в сторону.

Если остальные пайщики (Яшка, Бичевин, Нырков и другие) ограничились каждый одной лавкой, куда свалили всё, что получили в качестве доли от похода — ткани лежали вперемешку с пряностями, чаем, фарфором, шкатулками, циновками, то Тропинин организовал особые отделения для каждой группы товаров. Располагая большим числом подчиненных, он мог себе это позволить.

Первая его лавка полностью посвящалась чаю. Здесь он предлагался многих сортов, названных на кантонский лад — пеко или пекое (тот что в России позже будут называть цветочным), сушонг, бохи (самый дешевый, от которого пошло название байховый), конгу, а также сорта зеленого чая (империал, сонгло, хайсон и дешевый хайсон скин). Был здесь и привычный русским и сибирским туземцам — кирпичный (он же плиточный). Такой в Кантоне не продавали, но Тропинин с пайщиками быстро научился производить собственный из самого дешевого сорта бохи, чайной пыли, некондиции и кедровой смолы. Здесь же продавался фарфор и другие предметы, связанные с чаепитием. Тропинин не был бы Тропининым, если бы не устроил прямо в лавке небольшую чайную для угощения дорогих гостей и снятия проб. В довольно просторной и светлой угловой комнате стояли лакированные низкие столики, пуфики. Стены украшали картины на шёлке или бамбуковых циновках.

Фарфор, но уже в большем разнообразии продавался во втором отделении. Третье отделение предназначалось для тканей, Здесь предлагался индийский муслин в полоску и клетку, ситец, шелка разного вида, популярная в Англии нанка. Образцы тканей свисали со стен, а Лёшка уже заказал на Старой верфи пару деревянных манекенов по образцу нашей мраморной Афродиты.

Следующее отделение предназначалось для кофе, сухофруктов, специй, сахара и вообще всего съестного. Здесь Тропинин поставил лимонные деревья в кадках, а на прилавок водрузил красивые аптекарские весы (позаимствованные из моих запасов).

Табак продавался отдельно. Наш, калифорнийский пока не поступил в продажу, поэтому Тропинин ограничился черкасским и голландским. Не было ещё сигар, сигарет, папирос, не было табака нюхательного и жевательного (я особенно возражал против его культивирования, с содроганием представляя заплеванные жвачкой мостовые, полы, палубы). Зато в большом ассортименте продавались трубки. Тропинин заказал их у местных умельцев и индейцев всевозможной формы, из разных пород дерева или глины.

Несмотря на большое скопление людей, покупателей оказалось немного. Народ ходил от лавки к лавке разинув рты, точно деревенщина на ярмарке. От проб никто не отказывался, но дальше этого дело не шло. Быстро пройдясь вдоль галереи, большая часть людей начала расходиться, а Тропинин с грустью наблюдал за процессом.

— Упаковка! — заметил он. — Вот что недооценивают современники.

Он был прав. Образцы чая, как и большинства других товаров, как правило насыпали горками на прилавках. Основные запасы дожидались покупателя в тюках, бочках, корзинах. До многоцветия супермаркетов двадцатого века такой выкладке было далеко.

— Да, — я кивнул. — Я как-то слышал по радио, что на разработку упаковки для духов компании тратят больше времени, чем на создание флакона и собственно аромата.

— Именно! — воскликнул Тропинин. — Мы начнём фасовать чай, табак, специи в красивые жестяные коробочки. Напридумываем различных смесей и марок…

— Сейчас именно так и поступают с дорогими сортами чая, — припомнил я.

— Верно. Надо распространить это на сорта доступные. И кроме того, мы будем создавать бренды! Красивые названия, лого, придумаем девизы, слоганы.

Мне его энтузиазм не понравился. Агрессивный маркетинг тут не поможет.

Но общая ситуация заставила крепко подумать.

Если прислушаться к звукам города и сравнивать Викторию с Лондоном, Амстердамом или Петербургом, да даже с Нижним Новгородом, то наша столица пребывала в тишине. Не в абсолютной тишине, конечно. Вдоволь матерились матросы, грузчики в порту, ссорились люди, орали песни пьяницы, играли дети. Но Викторию не наполняли особые звуки, определяющие в некотором роде его экономический пульс. Не было слышно криков молочницы, сборщиков тряпья, стекольщиков, точильщиков ножей. Не хвалили товар коробейники, не кричали зазывалы.

Не было буржуазии.

Чтобы получить буржуазию недостаточно поселить людей в отдельные дома или даже квартиры. Многие из промышленных даже продолжали питаться в складчину, точно всё ещё находились на промыслах или в море. Это было неудивительно, потому что склады компании, или магазины, как их привычно называли, представляли собой длинные темные помещения заставленные мешками, бочками, свертками, ящиками, кипами со всем, что только можно себе представить. Но отпуск товара по ордерам Комкова или других приказчиков, вёлся обычно крупными партиями. Никто не отвешивал чай унциями, муку фунтами, ткань аршинами. Бери мешок, сверток, бочонок и не жужжи. Так и брали на братчину, артель или на несколько соседских семей, сами затем распределяя между собой. Вместе с продуктами по ордерам выдавали и все хозяйственные товары — от чугунков и лопат до мыла и свечей. Даже то, что производили предприятия Тропинина люди предпочитали получать в компанейских магазинах. А если какого-то товара не находилось, его просто заказывали. Всё это делало Викторию похожей на многие российские города, в особенности сибирские. Там тоже недоставало витрин, вывесок, таблиц с ценами или прилавков, выставленных на улицу (как впрочем и самих улиц).

Чтобы все это появилась люди должны владеть собственным делом. А большинство числилось или работниками меховых компаний, или свободными промышленниками, сдающими шкуры и меха всё тем же компаниям. Лёшкины пролетарии в этом смысле мало чем отличались. Все они отоваривались на наших складах. Фермеры получали товары в обмен на зерно, а индейцы в факториях в обмен на шкуры.

— Ты пытаешься ухватить за палку не с того конца, — заметил я. — Чтобы повысить внутренний спрос, нам нужно завести буржуазию.

— Что? — не понял Тропинин.

— Основа любой цивилизации — город, — пояснил я. — А основа любого города — буржуазия. Третье сословие, средний класс, называй как хочешь. Но без буржуазии у нас ничего не выйдет.

Лёшка привычно полез за трубкой.

— И Пётр, и Екатерина обломали зубы, пытаясь завести в России буржуазию, — резонно заметил он.

— Пётр с Екатериной сами виноваты. Их возможности были не чета нашим. Им следовало сажать в лавки рекрутов. Именно так. Забирать крестьян из деревень и вместо ружья давать в руки весы и гири. Хватать за шиворот, спрашивать «Что умеешь делать? Сапоги тачать? Садись, открывай обувную фирму».

— Пётр в таком духе и действовал.

— Нет, нет, — возразил я. — Он раздавал мужиков заводчикам. И выходило у него на одного коммерсанта или промышленника тысяча рабов. А Екатерина наступает на те же грабли. Предприниматель для государства — это курочка несущая золотые яйца. Больше курочек — больше яиц. Они же думают, что большие курицы будут нестись лучше.

Лёшка думал точно так же. Он делал ставку на индустрию.

— Одним декретом коммерсанта из мужика не сделаешь, — осторожно заметил он. — Нужны знания, опыт.

— Значит, надо было открывать коммерческие училища и сажать рекрутов за парты. Вот в морской корпус повелел брать «добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением», а купцы с мастерами что, от сырости должны завестись?

— Вот и попробуй.

— И попробую. Тут главное отбросить либерализм.

— Уже интересно, — сказал Тропинин с сарказмом и выпустил колечко дыма.

— Наивно ожидать будто люди, не читавшие Адама Смита или Маркса, сами созреют до элементарных понятий. Значит надо действовать методами развитого социализма. Тем паче, что мелкая буржуазия в России едва сводит концы с концами и по социальному статусу больше напоминает пролетариат.

— Методами развитого социализма, это как?

— К стенке несогласных ставить буду! — буркнул я.

— Как и всякий интеллигент, столкнувшийся с реальностью, в которой идеалы свободы отнюдь не находят отклика у народа, ты собираешься прибегнуть к презираемым тобой методам оппонентов и насаждать свободу посредством террора. И в этом твоя беда.

— Это не беда моя, но вина. Беда интеллигенции как раз в том, что она не решается на жёсткие меры. А я как-нибудь справлюсь с угрызениями совести. Но если серьёзно, нужен системный подход.

Системный подход заключался в просматривании личных дел колонистов и свободном полёте мысли. Я просто представил, что хотел бы видеть вокруг себя в городе.

А хотелось мне многого. Меня удручали наши магазины, больше похожие на мрачные овощехранилища, хотелось видеть витрины, наполненные модной одеждой, сырами и копчёными колбасами, вывески, скрашивающие однообразие кирпичных фасадов. Хотелось гулять вечерами по набережной под фонарями, брать извозчика и катить, ну если не в номера, то на дружескую игру в покер. Хотелось умываться душистым, а не удушливым мылом, надевать почаще свежее бельё, ужинать в клубе, а завтракать с чашечкой кофе и газетой в руках. Чтобы в парках играла музыка, продавались пирожки и хот-доги. Чтобы детишки катались на каруселях, а по променаду прогуливались модистки, гризетки и дамы которых они одевали в прекрасные платья и шляпки. Разве многого я желал?

Некоторые предприятия возникали естественным путем. Хуторянин приходил в город, чтобы продать зелень и овощи сперва в ресторан, а потом и другим желающим. Со временем по дружбе он стал брать на продажу продукцию соседей, которые были слишком заняты на своих фермах. Затем он вдруг понимал, что торговля приносит меньше хлопот, но больше прибыли, чем работа на земле и переключался на одну лишь торговлю, превращая свой хутор в имение. Наконец, у него возникала мысль завести в городе постоянную торговлю, а для закупки и перевозки продуктов нанять приказчика. И вот у нас строится новый дом с лавкой зеленщика на первом этаже. Вслед за зеленщиком появились мясники, а я надеялся что вскоре появятся и поставщики молочных продуктов.

Продуктами дело не ограничивалось. Перебравшийся, наконец, на нашу сторону океана русский якут Коврижка устроил конезавод неподалеку от Туземного городка, а ветеран колонизации Чиж вместе с семейством прекрасным образом разводил собак. Хотя ездовые здесь были без надобности, охотничьи или сторожевые имели ограниченный спрос, а до сыскных и конвойных цивилизация ещё не додумалась, отбоя от покупателей у Чижа не было. Как ни странно, больше всего щенков приобретали индейцы, просто для развлечения.

Но такой естественный путь приумножения буржуазии был большой редкостью. Пришлось засучить рукава.

Среди беглецов из России мне удалось отыскать шорника, хмурого башкира по имени Габбас, который, как говорили, воевал в отряде Караная Муратова за армию Пугачёва (сам он, впрочем, отмалчивался). Хотя ассортимент его продукции был скуден, он по крайней мере умел делать седла и упряжь. Тропинин откуда-то добыл несколько кож крокодила и втолковывал Габбасу, что хотел бы сделать из них ремни, сумочки, портмоне и прочую галантерею. Ради такого дела я не поскупился и заказал пристроить ещё одну лавку к Гостиному двору и вскоре наш башкир обзавелся учениками из бывших калги.

Одного бывшего зверобоя я посадил на торговлю скобяным товаром, другой начал торговать львами. Львы имели необыкновенную популярность в Виктории, большую даже чем статуи обнаженных наяд. В своё время Яшка с ватагой закупили целый зверинец ради украшения особняков, так что их улицу вскоре стали называть не иначе как улицей Львов. Парням в тот раз просто некуда было потратить деньги, что они привезли из Кантона, а я уж постарался не продешевить и содрал с них три шкуры. Но внезапно в городе возникла мода и чуть ли не каждый обладатель дома хотел видеть парочку львов у главного в хода.

До сих пор я заказывал и покупал львов в Амстердаме и Лондоне. Бронзовых, каменных, изготовленных из искусственного камня на фабрике Элеоноры Коуд. Хорошего скульптора, который мог бы копировать европейские образцы, в Виктории не нашлось, поэтому я заказал Тропинину чугунные копии. Всё равно Лёшкин чугун больше никуда не годился. Он получался неоднородным хрупким. Пушки из такого использовать было бы опасно, применять его для несущих конструкций тоже. Вот и отливали декоративные решетки, украшения, тумбы, скульптуры. Всё это, как и прочие стройматериалы — изразцы, кирпич, известь, краску продавали вместе со львами.

Не возникло проблем с посудной лавкой, куда я передал свою долю фарфора, запасы оловянных кружек со склада компании. Вдобавок мы давно уже обжигали разнообразную керамику на кирпичном заводе, а Тропинин пробовал изготавливать кухонную утварь из железа.

С лавками вообще было проще. Был бы товар, а продавца несложно сделать из обычного зверобоя или мещанина. Считать-то худо-бедно умели все, четверть даже осиливала ведение амбарной книги. Другое дело, что товар следовало где-то брать. Не мог же я снабжать вдобавок к собственной компании ещё и мелкий бизнес? Для начала я мог завезти купленную где-то на распродаже партию, но затем лавочникам предстояло найти поставщиков. кроме лавок нам требовались мастерские. Всякие там сапожники, шляпники, цирюльники, часовщики, оружейники, портные. С услугами тоже выходило не так просто. Многие. вроде маляров или плотников просто не нашли бы у нас работы, потому что парни привыкли делать такие вещи самостоятельно. Разве что стекольщик сразу же обзавелся клиентурой. Тропинин как раз наладил производство оконного стекла, и мы принялись переделывать фасады, пристраивая к ним витрины. Внутри теперь было светлее и чище обычных лавок этого времени. Красивые вывески дополняли антураж, а несколько фонарей подсвечивали все это великолепие в тёмное время. Вместе с побеленными известью фасадами это здорово оживило улицы. Мрачный красный кирпич понемногу отступал.

Единичные успехи только подчеркивали, какими дырами зиял мой проект. Большую часть благ цивилизации пришлось собирать с миру по нитке. Я гулял по городам и странам, как по огромному супермаркету и сгребал с прилавков всё, на что ложился глаз. Я привозил пивные котлы из Амстердама, рессорные коляски из Парижа.

Но особенный интерес представляла Англия. Лондон к этому времени насчитывал около миллиона жителей и если что-то вообще существовало в сфере городских занятий или развлечений, оно обязательно имелось в Лондоне или поставлялось в город обширными пригородами. От книг, часов и инструментов, до театров, теннисных кортов и опиумных притонов.

Лодочная станция у Темпл вновь сменила хозяина. Вместо бандитских рож здесь теперь всем заправлял добропорядочный господин, который выкупил бизнес легально причем за сущие фартинги. Я, кстати, собирался заняться тем же. А то что у нового владельца не нашлось места для Пега и Нога только сыграло мне на руку.

Я нашел обоих на берегу в лодке, явно нуждающейся в починке. Братья спали укрывшись грязной парусиной и завидев меня даже не выдавили улыбки.

— Вот какое дело, мистер Эмонтай, — развел руками Пег. — Теперь или в разбойники или на флот.

Я подумал, что разбойники из них выйдут аховые и дело быстро закончится виселицей. А вот флот от пары отличных гребцов не откажется. Но у меня имелись иные планы.

— Читать умеете?

— Умеем, — заверил Пег.

Ног кивнул, хотя и не столь уверенно.

— Отлично. У меня есть работа для вас.

Устраивая базу в Лондоне, основную ставку я сделал на провинцию, где многое можно было приобрести гораздо дешевле. Подобно Шерлоку Холмсу я за несколько дней обзавелся отрядом пронырливых мальчишек, которые скупали у приезжих провинциальные газеты. Дилижансы или коучи, как их здесь называли, прибывали обычно к крупным постоялым дворам, имеющим конюшни, каретные дворы и множество комнат. Основные станции располагались в «Белой Лошади», что на Феттер-Лейн и в «Замке» на Вуд-стрит. Я поселил в одной таверне Пега, в другой Нога, а мальчишки крутились ещё в дюжине мест помельче, заодно выведывая новости, о которых газеты не пишут.

Газетные объявления давали возможность прикупить по дешевке мебель, предметы искусства, техническое оборудование, сырьё или товарные запасы умершего хозяина или банкрота. Поскольку об аукционах сообщали заранее, мне требовалось появляться пару раз в неделю, чтобы выслушать отчеты и просмотреть отобранные братьями объявления.

Узнав, что продаётся, скажем, хлопковая мельница вместе с ткацким оборудованием, которое можно было настроить на любые типы нитей, я сразу же отправлялся в путь. Разумеется привлекала меня не сама мельница или тем более плотина. Но что удобно в такого рода распродажах, всегда можно было предложить поверенному или аукционисту хорошую цену до начала торгов и выкупить только необходимое.

В другом месте продавалась пивоварня с медными котлами для варки, чанами для приготовления затора, со свинцовыми трубами, змеевиками, бочками и запасами солода. Я зарисовывал схему, забирал всё, что помещалась в лодку, и переправлял в Викторию.

Маслобойку я купил из уважение к аукционисту, который подробно обо всём рассказал и показал, так что я просто мог заказать подобный агрегат Тропинину. Он представлял собой вращающуюся бочку, приводимую в движение человеком. Лёшка привычно увеличил масштаб, предложив взять бочку побольше, а в действие приводить посредством водяной мельницы.

Коров на хуторах было много, держали их и индейцы в Туземном городке, в летних стойбищах. Внедрить эту отрасль оказалось куда проще посадки картофеля или тем более зерна, достаточно было подарить молодую корову вождю на потлаче. Но молоко или простокваша далеко не всем приходилось по вкусу.

Теперь же небольшая мастерская могла скупать излишки молока и поставлять в город сливочное масло. А я уже присматривал какую-нибудь прогоревшую сыроварню и расспрашивал знакомых на предмет кефира или йогурта.

Кстати, чуть позже, базируясь на той же конструкции, что и маслобойка, Тропинин сделал для пары своих бенгальцев стиральную машину. Таким образом они устроили первую в Виктории прачечную.

Несколько купленных на распродажах фаэтонов предназначались для открытия частного извоза. А вместительный вагон (еще одно название дилижанса) для открытия регулярного сообщения вдоль восточного берега острова. Вдоль него проходила наша единственная большая дорога. Здесь располагалась цепочка хуторов, известковый карьер, несколько индейских стойбищ, принадлежащих разным племенам. Лошади у нас уже имелись, имелись и люди, способные за ними ухаживать. Так что с организацией извоза получилось проще всего.

Это был, пожалуй единственный достаточно освоенный нами плацдарм. Если формой остров походил на зубило, врубающееся в материк, то восточный берег — протяженностью километров сто, был его рубящей гранью. Берег был открыт солнечному свету большую часть дня. Горы защищали его от океанских штормов, а мелкие острова от ветров широкого пролива. Возможно под влиянием всех этих факторов здесь установился лучший в округе климат и самая плодородная земля. По прежней жизни я знал, что в этих местах выращивали даже виноград. Не случайно одним из первых пассажиров дилижанса стал Шарль — тот французский дворянин, которого привёз Тропинин из Индии. Когда я попытался пристроить его делу, француз высказался в том смысле, что ни к какому ремеслу его душа не лежит. Он был военным. Однако прежде чем вступить в офицерскую должность, Шарль по моей просьбе согласился предпринять путешествие, дабы присмотреть подходящие для выращивания винограда склоны и почвы. Не то, чтобы всякий француз разбирался в виноделии, но как раз у нашего имелся кое-какой жизненный опыт.

Со временем я мечтал заиметь такую же плотную транспортную сеть, как в Англии, хотя на данном этапе это выглядело блажью. С дальними и ближними перевозками пока прекрасно справлялись шхуны и баркасы, а мы даже не имели двух крупных поселений на одном берегу, чтобы связать их дорогой. И пусть я не был уверен, что единственный сухопутный маршрут будет достаточно загружен, но со временем собирался учредить как минимум ещё один в Калифорнии, связав фермерские поселения с портом. Просто чтобы было. Эти слова «просто чтобы было» стали своеобразным девизом на первых порах.

Говоря Тропинину о социалистических методах, я шутил лишь отчасти. Два противоречивых лозунга: «Кадры решают всё» и «Незаменимых людей не бывает» я задействовал на полную катушку.

Я отбирал людей способных на мой взгляд к тому или иному делу и выдавал направления, как в моём детстве выдавали комсомольские путёвки на ударные стройки коммунизма.

Готов выпускать пиво? Вот котлы, вот мельница, вот саженцы хмеля для посадок. Договаривайся с хуторянами о выращивании и поставках. Готов выпускать парусину, ткани, канаты? Вот тебе прядильный станок одна штука, вот ткацкий одна штука. Остальные закажи на Старой верфи, чтобы сделали по образцу. Если чего не понимаешь, спроси у бенгальцев, тех смуглых парней, что привез Тропинин из Индии.

Я вкладывался в любое дело, которое только приходил в голову. Однако ни реклама, ни личный пример, ни беспроцентный кредит не привлекли в бизнес народных толп. Людям хватало предпринимательского духа, но не хватало идей, образования, опыта. Требовалась определенная среда, чтобы мысль фонтанировала, чтобы появился азарт, вроде того, что охватывал зверобоев при виде калана. Но создать среду оказалось не так-то просто.

Свобода свободе рознь. Люди фронтира безусловно отличались стремлением к вольной жизни, иначе они не забрались бы так далеко от родных мест. Но русских викингов увлекало конкретное богатство. Набить побольше зверья, собрать знатную казну пушнины или моржовой кости — вот зачем они отправлялись через Сибирь, а затем через океан. Когда артельщики и промышленники добывали шкуры, перед ними маячила лёгкая нажива, пусть они и оказывалась чаще всего миражом. С городским бизнесом так не получалось. Его наскоком взять было невозможно, требовалась кропотливая работа и головой и руками.

Чего я только не сулил тому, кто заведёт собственное дело. И беспроцентный кредит, и гарантированную клиентуру, и даже женитьбу на дочке вождя (я легко мог такое устроить). Добровольцев находилось немного.

Парадокс, как мне представлялось, заключался в том, что большая часть людей хотя и относилась к вольному сословию, по сути состояла на службе и всё время подчинялась если не нашей компании, так камчатским промышленникам, у которых пребывала в долговой кабале, свирепым передовщикам или ясачным комиссарам, умеющим держать народ железной хваткой. Дух свободы выветривался, люди становились менее привычны к самоуправлению, менее склонны к принятию решений, поиску, инициативе.

А потом они попадали в тепличные условия Виктории и превращались в потребителей, без особых устремлений.

В спину им дышала империя — её законы, её чиновники, а разум терзали занозы исторической памяти и традиций. Рабство вытолкнуло людей на окраину, но его споры присутствовали всюду. И чтобы провести дезинфекцию требовалась нечто большее, чем раскалённая пустыня и сорок лет странствий. Тем более что сорока лет у меня не было.

— Библейская мифология слишком упростила дело, — заявил я. — Бродяжничество само по себе не меняет мировоззрение. Можно ослабить влияние прошлого, но пока не вытеснить его чем-то иным, толку не будет.

— Чем же?

— Азартом. Вот увидишь, как только в кассе зазвенит монета, извилины начнут шевелиться.

Возможно мой анализ грешил изъянами. У меня нередко возникло желание прекратить всё одним махом, уволить всех, выбить почву у них из-под ног, избавить от комфорта, посмотреть, как они станут исправлять ситуацию. Удерживало лишь понимание, что подобная «шоковая терапия» может создать слишком сильное напряжение в обществе и поставить на будущем колонии крест.

Приходилось идти на хитрость. Все «малые предприятия» создавались как бы на паях с компанией. Новоиспечённый буржуа имел долю с прибыли, распоряжался хозяйством, но всегда чувствовал на плече длань могущественной конторы, которая и прикроет, случись чего, и ссудит деньгами, и поможет с доставкой припасов. Иллюзию следовало поддерживать до тех пор, пока люди не почувствуют запах наживы.

Потребление тоже прорастало с большим трудом. Первые несколько месяцев я один брал извозчика, вместо того, чтобы пройтись сотню метров пешком, или отправлял служанку сдавать бельё в прачечную, вместо того, чтобы она полоскала его часами в холодной воде. Я покупал багет в пекарне, сливочное масло в молочной лавке, дорогое душистое мыло в парфюмерном салоне, заказывал рубашки у портного.

— Чудит наш Иван, — поговаривал народ.

Действительно, я чем-то походил на известный тип провинциального русского помещика, заводящего в своём захолустье двор, пажей, выезд, гвардию (всё как в Петербурхе), с той лишь разницей, что я обзавёлся карманной республикой.

Народ же предпочитал ходить пешком, есть то, что готовят бабы и одевать, то, что они шьют или стирают, не волнуясь, как пахнет мыло.

— Будь ты царём, то, по крайней мере, получил бы подражателей из числа придворных лизоблюдов, — смеялся Тропинин.

— Ничего, ничего, — успокаивал я не столько подопечных буржуа, сколько самого себя. — Наладится дело, ещё повалят клиенты.

Буржуа не спорили. Убытки все равно покрывал я. А сидеть в лавках особого труда не составляло. Лишь кучер на дилижансе зря трясся по сто километров на единственной грунтовой дороге, да извозчики стояли сиротливо на улицах, точно Козлевич под вывеской «Эх, прокачу!».

— Нам нужны евреи, — сказал я во время очередного ужина в «Императрице».

Во всяком случае здесь первые плоды кампании по мобилизации буржуазии выглядели наглядно. Зал перестал напоминать столовую. Воздух посвежел, стало слышно даже журчание воды в фонтане. После открытия нескольких харчевен, трактиров, таверн многие предпочли более дешёвые услуги. Освободились и номера гостиницы. «Императрица» перешла в категорию лакшери.

— Евреи? — удивился Лёшка. — Но зачем?

— Они понимают суть коммерции и внесут в жизнь колонии особый колорит, — произнёс я поднимая вверх на серебряной вилке кусочек откормленной на кокосовых орехах свинины.

Блюда моими стараниями здесь тоже стали более изысканными. Хотя открытый очаг с тушей на вертеле напоминал о более простых удовольствиях.

— Где же ты их возьмешь? — спросил Тропинин, смакуя свежевыжатый ананасовый сок.

— Известно где, на родине, — вздохнул я. — После раздела Польши они оказались под властью империи, а она даже не знает что с ними делать. Кто-то их боится, кто-то ненавидит. Скоро их начнут притеснять, введут черту оседлости, запретят профессии. Вот тогда было бы неплохо сманить их сюда.

Мы бы могли сманивать сюда изгоев тысячами. Но расстояния опять играли против нас. С другой стороны, только благодаря этому мы вообще заимели собственный кусок земли на планете.

Тропинин только ухмылялся

— Капиталисты не шхуны, их невозможно поставить на конвейер.

— Лёшка но ведь ты единственный на всём побережье капиталист. Это у тебя целый концерн из верфей, механического завода и химических фабрик, с собственным конструкторским бюро, научным отделом и службой безопасности. Это ведь ты вкладываешь средства в колониальную торговлю и поиски новых рынков. Мелкий бизнес — это совсем другое. Он не оперирует финансовыми потоками, не занимается перспективными изысканиями. Буржуа просто живут и дают жить другим.

— В таком случае твоя буржуазия это обычные иждивенцы, которые используют прогресс. И напрасно ты ждёшь, что они дадут толчок развитию экономики.

— Не всё сразу, мой друг, не всё сразу. Буржуазия создаст питательную среду для взращивания капиталистов вроде тебя.

Я любил подначивать Лёшку, наделяя его статусом от которого он всячески открещивался. Иногда перегибал палку.

— Если я и капиталист, то лишь второй после тебя, — насупился Лёшка. — С твоей компанией конкурировать невозможно.

— Ну, уж нет, — ответил я. — Моя компания по сути выполняет те функции, что обычно исполняет государство. Школа, университет, больница, армия, наконец, — всё финансируется из бездонного кошелька. На это уходит значительная часть годового дохода. И честно говоря, я не знаю, как сбросить эту обузу.

Лёшка кивнул. Большинство его предприятий находились в зависимости от компании.

— Армия ладно, — продолжил я. — Наши пионеры не хуже тех, что покоряли Дикий Запад. Когда петух клюнет, создадут и комитеты бдительности, и милицейские отряды, или что они там создавали? Парни, способные сдирать с милого калана шкурку, приучены решать такие вопросы. А собственный бизнес прибавит мотивации. Пусть попробует кто-то отнять его у людей.

— Я слышал, ты открыл оружейную лавку?

— Да. — оживился я. — В том домике, что построили напротив Гостиного двора. Развесили для антуража на стенах мою коллекцию ружей и клинков. Вышло неплохо. Хозяином я посадил туда Мемила, одного из стариков Ватагина. В оружии он хорошо разбирается, а для войны уже силы не те. Передал ему кое-что из арсенала для затравки, но дальше пусть заказывает у кузнецов или на твоих заводах. Ножи, мушкеты, пушки…

— Сделаем, — кивнул Лёшка.

— А вот с социальной сферой сложнее, — вернулся я к «нашим баранам». — Пока население необразованно, передавать её в частные руки означает прикрыть вовсе.

— Милицейские формирования не выход, — сказал Лёшка. — Они будут защищать только собственные городки и грядки и не станут действовать в интересах всей страны. Им нет дела до удалённых на сотни вёрст общих границ, островов, факторий. Если ты хочешь, чтобы колонии сохранили независимость, им нужна настоящая армия, нужны штабы, крепости, арсеналы, разведывательная служба. Народ, который не хочет содержать собственную армию, будет содержать чужую.

— Но Лёшка, это сказал Наполеон! — возразил я. — Вернее скажет ещё. И к чему приведёт его доктрина? Он потеряет и армию и страну. Русские казаки будут гулять по Парижу. Вот в казаков я верю больше. В настоящих казаков, не тех, что в наше время появились. Милиция хороша тем, что существует на добровольной основе. Её не нужно кормить, обувать, снаряжать. Я трачу кучу денег и едва могу прокормить сотню бойцов.

Лёшка кивнул. Он и сам держал на балансе пару десятков мушкетеров.

— Нужно ввести налоги, — сказал он. — Эти твои колонисты только жиреют и ни черта не тратят на общее дело. Чем ждать пока проснётся совесть, собери с них по рублику-другому в месяц, хватит и на армию, на школы, и на здравоохранение.

— Только добровольно! — воскликнул я. — Убеди их, что защита границ необходима, и они сами профинансируют армию.

— Много они финансировали водопровод и канализацию? — фыркнул Лёшка. — Срать так каждый готов, а платить нету их. Проще собрать налоги.

— Не проще! — отрезал я. — За канализацию и водопровод пусть платят тебе. Создай компанию, все равно нужно расширять сеть и поддерживать в рабочем состоянии. И дворников пусть за свой счет содержат. Все привыкли к чистым улицам и дворам, но цену этого не понимают.

Пока на уборку я отправлял бывших калга, подаренных мне вождями на потлачах. Ими назначение воспринималось скорее как наказание. Некоторые даже сбегали. Если же дворника будут нанимать обществом, то престиж профессии повысится.

— Счета за ЖКХ — это первое что выбесит людей, — заметил Тропинин.

— Не так как налоги. Тем более, что налоги приведут к появлению аппарата, который их собирает; экономистов, которые их вычисляют; юристов, которые от них избавляют и, наконец, как вершина цивилизации — политиков, которые обещают одним снижение, а другим увеличение. Большую часть сборов прожрёт эта орава дармоедов, сами сборщики и те, что крутятся рядом.

— За всё надо платить, — глубокомысленно изрёк Тропинин.

— Но я не хочу платить за всё. Я хочу платить только за то, что мне нужно.

И я платил за то, что мне было нужно. Создавая легион мелкой буржуазии, я так увлёкся покупками, что спустил все сбережения и впервые наделал долгов. Благо до банкротства не дошло — кредит доверия соответствовал оборотам.