Мажор на побегушках, или Жестокая дворянка (СИ)

Глава сорок девятая, в которой герой признается в любви

Егор быстро шел на поправку, но пришлось провести в больнице еще две недели. Он слушался врачей, старался не огорчать своих стариков… и ждал Янку. Ведь она была в палате, когда он очнулся. Это он точно помнил.

— Почему она не приходит? — спросил Егор бабушку, устав от ожидания.

— Ульяша? — Она сразу угадала, о ком он спрашивает. — Говорит, что не хочет тебя утомлять.

— А ты откуда знаешь?

— Так она каждый день интересуется, как твое самочувствие. — Бабушка покачала головой. — Егор, она от твоей постели не отходила, пока ты был в коме. Поддерживала нас с дедушкой. Без нее нам пришлось бы тяжелее. Почему вы поссорились?

— Потому что я — урод, — мрачно ответил Егор.

— Ох, не вовремя я спросила, — спохватилась бабушка. — Тебе нельзя нервничать. Так ты хочешь, чтобы Ульяша пришла?

— Хочу, — сказал он честно. — Но не проси ее, она не захочет меня видеть.

Но бабушка его не послушалась. Уже на следующий день Янка появилась в палате: бледная, как будто испуганная.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Лучше, — ответил Егор. — Янка, послушай…

— Нет, это ты послушай, — поспешно перебила она его. — Пожалуйста, прости. Ты упал из-за меня, это я виновата в том, что случилось.

— Глупости… — попытался возразить он.

— Нет, это правда. Я отправила тебя за лопатой. Мне очень жаль. Прости, Егор. Я не отказываюсь от ответственности. Верну деньги за лечение, и… сколько ты захочешь… как компенсацию…

Егор закрыл глаза. Янка несла откровенную чушь. Какое лечение? Какая компенсация? Она ни в чем не виновата. Но в ее словах есть и другой смысл. Янка была здесь не потому, что любила его, а потому что чувствовала вину. И, скорее всего, даже не перед ним, а перед его дедушкой и бабушкой, которых всегда уважала.

— Егор, тебе нехорошо? Позвать врача?

В ее голосе появился испуг, и Егор открыл глаза.

— Нет, все хорошо, — ответил он. — Все в порядке, ничего не нужно.

— Ничего? — прошептала она.

— Денег не нужно.

— Тогда… Я могу чем-то…

— Можешь. Одна встреча, Янка. Всего один разговор. Пообещай, что выслушаешь меня. Этого будет достаточно.

Она неуверенно кивнула.

Если задуматься, то ничего не было. Только кома — и видения, рожденные воспаленным мозгом. Но все же Егор извлек кое-какие уроки из того, что с ним не происходило.

Например, такой: честный разговор важнее, чем самостоятельные выводы, основанные на эмоциях. Так что он должен убедиться, что Янка не испытывает к нему никаких чувств. И обязательно извиниться за ту дикую выходку на даче.

— Дед, у нас есть предок, которого звали так же, как тебя?

Егор долго не решался начать этот разговор, все боялся, что дедушка или разнервничается, или сочтет, что внук тронулся мозгами после болезни. Но любопытство победило.

— Есть… — Дедушка посмотрел на него с интересом. — Да я ж рассказывал. Отчего ты вспомнил?

— Расскажи снова. Захотелось освежить в памяти. Он был… крепостным?

— Ты наконец-то заинтересовался семейной историей? — оживился дедушка. — Да, крепостным. Служил управляющим у князей Белозерских.

В глазах потемнело, но Егор не подал виду, что что-то не так.

— А потом? Что с ним стало после отмены крепостного права?

— Да он умер вскоре, — продолжил рассказ дедушка. — Внук его основал свое дело, занимался пароходством на Волге. Тогда это было прибыльным бизнесом. После один из сыновей доходный дом построил на деньги, заработанные на перевозке товаров, в Москве. Этот самый дом, где мы живем.

— Это я помню…

— А монету помнишь? Я тебе показывал.

— Монету?

Дедушка встал и вынул из сейфа шкатулку. В ней на бархатной подушечке лежала монета — точная копия той, что Егор нашел у пещер на Дурман-горе. Или… не копия, а та самая?

Во рту пересохло. Значит, он и это запомнил. Все, что с ним происходило — проделки его подсознания.

— Уж не знаю почему, но монетка эта всегда хранилась, как семейная реликвия Старшовых, — пояснил дедушка. — И передавалась по наследству. После меня она тебе достанется. Береги ее, передай своему сыну. Обещаешь?

— Обещаю, — кивнул Егор. — А не будет сына, так внуку передам. Дед… А Белозерские? О них ты что-нибудь знаешь?

— Немногое. Род угас, сыновей у последнего князя не было, а дочка вышла замуж, фамилию не сохранила. Правда, вроде бы после революции кто-то из ее внуков взял фамилию прадеда.

— Янка — Белозерская… — пробормотал Егор.

— Знаю, — согласился дедушка. — Однако это фамилия ее отца, а не матери. А он их давно бросил. Честно говоря, я пытался выяснить, не родственники ли они с князьями, но ничего не вышло. Революция, войны… Да и архивы не все доступны, знаешь ли.

— Скажи, а если я женюсь… на Янке? — решился спросить Егор. — Вы с бабушкой расстроитесь?

— Мы с бабушкой будем счастливы, — серьезно ответил дедушка. — Когда вы успели поссориться? Ведь так дружили!

— Это я виноват, — поморщился Егор.

— И что, сильно виноват?

— Сильно, — кивнул он.

— Думаешь, не простит?

— Не знаю. Но я попытаюсь.

Янка обещала Егору разговор, но он не спешил. Все думал, где лучше устроить встречу, как извиниться, чтобы она поверила его словам. Но ничего оригинального в голову не пришло. Подарить ей цветы? Банально. Пригласить в ресторан? Пошло. Закончилось все тем, что Егор вышел во двор, когда Янка, в очередной раз заменяя мать, скребла метлой и без того чистый асфальт.

— Ян… — позвал Егор, подходя к ней. — Ульяна…

Она обернулась, поправив на голове платок.

— А, Старшов… Привет, — сказала она. — Хотел чего?

— Ты обещала, что выслушаешь.

— Сейчас, что ли? — удивилась она. — Я занята, ты же видишь.

— Сейчас.

К чему слова и долгие речи? У Егора нет оправданий, а говорить о том, что привиделось в коме — глупо. Значит, единственное, что он может сделать — сказать правду. Искренне.

И будь, что будет.

Егор опустился на колени прямо посреди двора.

— Ты чего? — обалдела Янка. — Совсем… того? Ты чего творишь?!

— Ты обещала выслушать, — напомнил Егор. — Я прошу прощения за все зло, что тебе причинил. За все обидные слова, за все вредные поступки. И особенно за тот случай… на даче. Ульяна, пожалуйста, прости. Я понимаю, что уже ничего не изменить. Но… Я люблю тебя.

— Что? — переспросила Янка. — Ты сказал…

— Я люблю тебя, — повторил Егор. — Всегда любил. Просто я сволочь…

— Вставай уже, ненормальный! — перебила его Янка. — Да встанешь ты или нет? Лопаты мало? Сейчас метлой огрею!

Она вроде бы злилась, но плакала. И плакала так горько, что у Егора будто все внутренности скрутило в тугой узел. Ни вздохнуть, ни выдохнуть.

Что ж, он хотя бы попытался…

Егор медленно встал, не обращая внимания на испачканные мокрые брюки.

— Янка, не плачь, — попросил он. — У меня сердце разрывается, когда ты плачешь. Хочешь, я уеду? Тебе так будет лучше? Скажи, я все для тебя…

Янка подлетела к нему, толкнула кулаком в плечо.

— Старшов, если это опять розыгрыш, я тебя убью! Честное слово! Пусть сяду, но убью!

Розыгрыш? Егор огляделся. Вокруг них уже собрались местные зеваки, в основном бабушки с собачками на поводках. Местные сплетницы.

— Нет же, не розыгрыш. Ян, я люблю тебя. Разве это смешно?

— Мне не было смешно, когда ты опозорил меня перед своими друзьями!

— Ладно, я понял. Это невозможно простить. — Егор сжал кулаки, пряча руки за спину. — Но от своих слов я не отказываюсь. Я всегда любил только тебя.

— Тогда почему?! — Янка топнула. — За что?

Самое время рассказать о матери, о том, каким глупым и доверчивым он был. О том, как хотел исправить ошибку, но боялся отказа. О том, как сподличал, пытаясь забыть. Но Егор отрицательно мотнул головой, самому себе. Прощение не стоит оправданий.

— Что бы я ни сказал, это не оправдает моего поступка, — произнес он тихо. — Ничто не оправдает, Ян… Просто знай, что я сильно раскаиваюсь в том, что сделал.

Она смотрела на него молча, а из ее глаз текли слезы. И это было невыносимо. Невыносимо смотреть, как любимая плачет, без права утешить ее. Особенно когда он сам — причина этих слез.

Оставить Янку в покое — единственное, что он может сделать.

Егор повернулся и пошел к своему подъезду, не чувствуя под собой ног.

Янка догнала его у самой двери. Налетела со спины, обхватила руками и прижалась, не давая пошевелиться.

— Я, наверное, дура, — сказала она. — Нет, не наверное, а точно! Я дура, но я люблю тебя. Я тоже тебя люблю. Давай, говори, где тут скрытая камера? Я опять поверила тебе. Я всегда буду тебе верить. Это сильнее меня. Я тебя люблю, Старшов. Я всегда тебя любила.

Егор затащил Янку в подъезд, и там поцеловал — впервые, по-настоящему, не веря собственному счастью. И еще, и еще… как подросток, впервые пробующий вкус поцелуя. Янка отвечала ему так же жарко. Платок упал с ее головы. Верхняя пуговица пальто расстегнулась, обнажая шею. И когда Егор отстранился, чтобы глотнуть воздуха, взгляд его упал на цепочку, блеснувшую под волосами. А на ней…

— Что это? — спросил он севшим голосом, коснувшись знакомой вещицы.

— Что? А, это… — Янка обвела пальцем образок. — Святая Иулиания. Меня крестили, как Иулианию, это мое церковное имя. А образок — единственное, что осталось от отца. Его подарок на крестины. Вроде как семейная реликвия.

— Я видел его раньше?

— Навряд ли. В школе я его не носила. Мама отдала мне его недавно, когда ты учился за границей.

Егор порывисто сжал Янку в объятиях.

Было или не было? Привиделось или нет? Какая теперь разница! Навряд ли он забудет то, что случилось с ним в 1859 году. А Янка — его настоящее сокровище. Здесь — в прошлом, настоящем и будущем.