Ларин Петр и волшебное зеркало

ГЛАВА 2

Сырой ночной ветер швырнул в окно горсть холодных капель. Капли дробно пробарабанили по стеклу, как чьи-то костлявые пальцы. Деревья старого графского парка недовольно шумели в темноте — скрипели ветвями, шелестели листьями, кряхтели и бормотали. В этом шуме чудилось неодобрение: деревья как будто знали о дневном происшествии и теперь обсуждали его между собой — дескать, как ни крути, а так всё-таки нельзя. Много, дескать, нынешней молодёжи дозволено, а надобно её, молодёжь, держать в ежовых рукавицах. То ли дело в наше время!..

Слушая этот сердитый шум, Пётр вертелся в постели, вздыхал и кусал губы. Ему хотелось открыть окно, высунуться наружу, в дождливую ночную мглу, и крикнуть деревьям, чтобы они замолчали, перестали ворчать. Много они понимают! В ту пору, когда самые старые из них были тоненькими саженцами, мальчишки тоже озорничали и строили весёлые каверзы. И множество проказников, так же, как Пётр этой ночью, вертелись в постелях, ожидая наказания. Им, как и Петру, наверное, казалось, что это самое ужасное происшествие в их жизни. А потом они выросли и стали великими людьми, чьи имена известны всем и каждому. Александр Сергеевич Пушкин, например, никогда не был паинькой, и ему, наверное, частенько попадало, и деревья в Царскосельском парке так же неодобрительно шумели, обсуждая с ночным ветром очередную проказу юного поэта. И что? И ничего! Пушкин стал великим человеком, а деревья, как стояли на месте, так и стоят. Ведь они только и умеют, что сплетничать…

Ветер за окном зашумел сильнее. Он разорвал сырое одеяло туч, повисшее над зданием старой графской фабрики, где разместилась школа номер семь, и в прореху выглянула круглая физиономия луны, похожая на серебряную монету. Пётр снова вздохнул и от души ткнул кулаком в подушку. Эх!.. Что кивать на Пушкина? Пушкин стал великим поэтом, а вот станет ли Ларин Пётр великим волшебником — это, ребята, большой вопрос. Очень может быть, что уже завтра садовник Захар, тяжело вздыхая и трепля свои косматые бакенбарды, проводит его до ворот, отдаст сумку с вещами и помашет вслед своей широкой и твёрдой, как лопата, ладонью. Расставаться с Петром ему, наверное, будет жаль, но у него, Захара, множество дел и забот, и грустить об отчисленном из школы мальчишке ему будет некогда. Да и станет ли он вообще грустить? Может быть, Захар считает, что Пётр получил по заслугам, что так ему и надо и что таким, как он, не место среди будущих чародеев?

Пётр рывком сел на кровати и завернулся в одеяло, как в старинный плащ. В носу у него подозрительно защекотало, и он понял, что вот-вот разревётся, как последняя девчонка. Надо же было такому случиться! И как раз накануне дня рождения… Если бы всё пошло чуть-чуть иначе, завтра утром он принимал бы поздравления и подарки и завтрак в школьной столовой начался бы с поздравительной песенки в его честь. А вместо всего этого он сидит под замком, как какой-нибудь преступник, и, как настоящий преступник, ждёт суда. Вот тебе и закон реверса!

Он посмотрел на яркую монетку луны, всё ещё сиявшую в прорехе между тучами, вздохнул и отвёл глаза. Закон реверса был одним из основных законов практической магии. Впервые услыхав про этот закон, Пётр решил, что Реверс — фамилия волшебника, который его сформулировал. Фамилия, конечно, странная, но у волшебников всё странно — и внешность, и привычки, и фамилии…

Оказалось, однако, что это никакая не фамилия. Оказалось, что реверсом называется обратная сторона монеты. В общем-то, закон был простой и сводился именно к этому: не бывает аверса без реверса, орла без решки и худа без добра. К сожалению, у закона реверса, как и у монетки, имелась своя обратная сторона: добра без худа тоже не бывает. Совершая любой поступок и тем более творя волшебное заклинание, ты как будто подбрасываешь в воздух монетку. Монетка вертится, поблёскивая на солнце, и поди угадай, какой стороной кверху она упадёт!

Честно говоря, поначалу Петру показалось, что в этом законе нет ничего особенного или очень важного. Пожалуй, он его не очень-то понял. При чём тут какие-то монетки? Если ты хочешь помочь человеку, если делаешь для него добро, то как, спрашивается, оно может обернуться злом? Нет, конечно, если у твоего приятеля болит живот, а ты угощаешь его яблоком, такой поступок трудно назвать по-настоящему добрым. Но ведь и злым его не назовёшь! Разве что глупым…

Пётр принялся раскачиваться на кровати, как будто у него сильно болели зубы. Ему было стыдно, потому что его вчерашняя выходка как раз и являлась такой вот глупостью: хотел помочь человеку, а натворил беды, и теперь неизвестно, чем всё это кончится. И ведь знал же он, что за это дело его по головке не погладят! Знал, конечно, но уж очень жалко ему стало Валерку…

Валерка поступил в школу номер семь только в этом году. Он был способный, но очень застенчивый. В школе, где он раньше учился, его всё время дразнили, потому что он был толстый и носил очки. Здесь такого, конечно, не водилось, но Валерка всё равно стеснялся и старался держаться особняком. Он умел делать вещи, которые были под силу далеко не каждому, но только тогда, когда знал, что на него никто не смотрит. В классе же он терялся, краснел, начинал заикаться и всё валилось у него из рук. Его ответы у доски были непонятны даже ему самому, а на практических занятиях от него старались держаться подальше: никто не знал, что произойдёт после того, как Валерка произнесёт даже самое простенькое заклинание. Однажды, пытаясь сотворить обычный цветочный горшок, Валерка с грохотом и треском провалился под пол. Как выяснилось позже, произнося заклинание, он подумал, что у него всё равно ничего не получится, и захотел от стыда провалиться сквозь землю. Вот и провалился, и хорошо ещё, что лаборатория практической магии расположена на первом этаже…

Словом, не было ничего удивительного в том, что накануне контрольного зачёта по материализации Валерка ходил сам не свой. Экзамен действительно предстоял сложный, и даже самые способные из учеников спецшколы чувствовали себя не совсем уверенно. Никто не знал, каким будет задание, и все прикидывали, хватит ли у них сил создать из ничего что-то более сложное, чем пресловутый цветочный горшок. Пётр знал, что справится, но всё равно чувствовал себя не в своей тарелке. Что уж говорить о Валерке! С самого утра он ходил как в воду опущенный, а к обеду и вовсе пропал. Пётр едва сумел его отыскать в старом, запущенном графском парке. Валерка сидел на берегу пруда и наблюдал за маленьким парусником, который плавал в нескольких метрах от берега. Ветра не было, но парусник лихо носился взад-вперёд, кренясь на поворотах так, что почти касался краешком паруса поверхности воды. Он был длиной с руку, его изящный корпус блестел тёмным лаком и надраенной медью, на мачте развевался какой-то вымпел, а на корме трепетал Андреевский флаг — косой синий крест на белом поле. Проплывая мимо Валерки, кораблик каждый раз салютовал ему выстрелом из носовой пушки. Стоя в кустах, Пётр видел, как блестит начищенный медный ствол и взлетают белые пушистые облачка порохового дыма. Звуки выстрелов были совсем тихие, не громче хлопка в ладоши. Шкода Машка, неразлучная Валеркина приятельница, сидела у него на плече, цепляясь за воротник его рубашки длинным голым хвостом с кисточкой на конце, и радостно попискивала. Машка была весёлой шкодой, совсем незлой и абсолютно безвредной, за что её и изгнали из родной стаи. Удирая от своих кусачих товарок через все девять измерений, Машка случайно очутилась в школе. Здесь её все любили и с удовольствием с ней играли, однако своим лучшим другом шкода почему-то выбрала Валерку — наверное, чувствовала в нём родственную душу.

Валерка смотрел на кораблик не отрываясь. Он всё время что-то шептал, а его толстые пальцы с обгрызенными ногтями шевелились в воздухе, как будто подтягивая маленькие канаты и вертя крошечный штурвал. Вот он снова сделал плавное движение ладонью, парусник лихо развернулся, подняв мелкую волну, и пошёл назад. Проплывая мимо камня, на котором сидел Валерка, кораблик опять выстрелил из пушки, а шкода на Валеркином плече вытянулась по стойке «смирно» и дурашливо отдала честь, приложив маленькую коричневую ладошку к пушистому виску.

Пётр так загляделся на эту картину, что совсем забыл об осторожности. Под его ногой хрустнула ветка. Валерка вздрогнул и обернулся. Шкода Машка испуганно пискнула у него на плече, а кораблик вдруг исчез. Теперь на его месте была обыкновенная коряга с торчащим кверху сучком, который, если очень захотеть, можно было принять за обломок мачты. Набрав разгон, коряга ещё какое-то время плыла по инерции, потихонечку теряя скорость, а потом и вовсе остановилась, уткнувшись в берег.

— Извини, — виновато сказал Пётр, выбираясь из кустов. — Жалко, хороший был кораблик.

Валерка покраснел и потупился.

— Это так, срупда, — сказал он. — Подумаешь, кораблик. Обыкновенная игрушка.

— Ничего себе обыкновенная! — искренне сказал Пётр, усаживаясь рядом с ним на камень. Валерка подвинулся, давая ему место, а Машка в знак приветствия скорчила уморительную рожицу, глядя на которую Пётр едва удержался от смеха. — Ничего себе обыкновенная! — повторил он и дружески толкнул Валерку локтем. — Я бы, наверное, так не сумел. Мне бы такие способности!

Валерка вздохнул и совсем опустил голову.

— А что толку? — уныло спросил он. — Подумаешь, способности. Кому от них польза, если я всего боюсь? Вот понадобится, к примеру, человеку помочь, а я вместо этого опять под землю провалюсь. Вместе со способностями. Или ещё чего похуже…

— Да брось! — сказал Пётр. — Чего ты киснешь? Пора бы уже перестать бояться всех на свете. Никто тебе не желает зла, никто над тобой не смеётся…

— Да? — Валерка грустно улыбнулся. — А в тот раз, когда я прямо из лаборатории в подвал ухнул? Разве тогда никто не смеялся?

Теперь настала очередь Петра заливаться краской смущения. Тогда над Валеркой действительно все хохотали, и он, Пётр, не отставал от остальных. Да и как не засмеёшься, когда это действительно было смешно?

— Так ведь это и вправду смешно получилось, — сказал он, будто оправдываясь. — Над любым бы смеялись.

— Но провалился-то не любой, — возразил Валерка, — а я. С тобой такое хоть раз случалось?

Пётр честно попытался припомнить хоть один похожий случай, но так и не сумел.

— Вот видишь, — сказал Валерка, не дождавшись ответа, и снова горестно вздохнул. Шкода Машка сочувственно пискнула и принялась гладить его по волосам, между делом заплетая их в косичку над ухом. — Выгонят меня, — продолжал Валерка, с тоской разглядывая плававшую у берега корягу, минуту назад бывшую парусником. — Вот засыплюсь на завтраш-нём зачёте, и выгонят.

Пётр открыл рот, собираясь возразить, но тут же его закрыл. Возразить было нечего. Валерка не умел справляться со своей стеснительностью, и было ясно, что на завтрашнем зачёте ему несдобровать: там, где все остальные будут волноваться, он просто умрёт от переживаний. То есть не умрёт, конечно, но впадёт в свой обычный столбняк и ничего не сумеет сделать. Да, на одних только способностях и впрямь далеко не уедешь… И ведь он прав: не так уж важно, что именно мешает тебе справляться с делом. Важно, что ты с ним не справляешься. А раз не справляешься, значит, займись чем-нибудь другим, чем-нибудь, что окажется тебе по плечу…

Пётр закусил губу. Это было несправедливо! Из Валерки мог бы получиться настоящий волшебник, ему просто нужно было преодолеть свою застенчивость. А если он провалится на завтрашнем зачёте, то совсем потеряет веру в себя. Из школы его, конечно, не отчислят. Директор, Илья Данилович Преображенский, ни за что не совершит такого жестокого поступка. Он будет сражаться за Валерку до конца, стараясь ему помочь. Но если Валерка сам не поверит в свои силы, толку от него будет немного. Так он и будет стесняться, прятаться по углам, пока его и впрямь не выгонят за неуспеваемость. И потом застенчивость будет мешать ему всегда и везде, за что бы он ни взялс^. Да и не захочется ему ни за что браться, потому что волшебство, магия — это его настоящее призвание. Это же видно с первого взгляда! Один только кораблик, сделанный из гнилой коряги, чего стоит…

Нужно было срочно что-то придумать.

— Слушай, Валерка, — сказал Пётр, — но нельзя же просто опустить руки!

— Нельзя, — тусклым, безразличным голосом согласился Валерка. — А что можно? Понимаешь, я не могу… Вот мы завтра придём в лабораторию, рассядемся по местам и станем ждать, когда из кабинета директора доставят конверт с заданием. И я буду придумывать себе всякие ужасы и в конце концов запугаю себя до такой степени, что ничего уже не буду соображать.

— А ты возьми себя в руки, — посоветовал Пётр, — успокойся и ничего такого не воображай.

— Пробовал, — вздохнул Валерка. — Не помогает. Ты пойми, я ведь ничего специально не воображаю. Оно само воображается…

— Слушай, а что если на тебя наложить заклятье? — предложил Пётр. — Успокоительное, а? Или хотя бы загипнотизировать…

— Ага, — сказал Валерка. — Ну и чего я под гипнозом наколдую? Тем более под заклятьем…

Пётр шумно почесал в затылке.

— Да, — сказал он смущённо, — действительно… Об этом я как-то не подумал. А может, эта твоя застенчивость и есть заклятье? Может, тебя надо не заколдовывать, а, наоборот, расколдовывать?

Валерка пожал плечами.

— Откуда я знаю? Даже если и так, то такая задачка нам с тобой не по зубам. Да и нет на мне никакого заклятья, это же ясно. Просто я, наверное, занимаю здесь чужое место. Надо уходить отсюда, пока не выгнали.

Он говорил совсем тихо и не плакал, но в его голосе слышалось такое безнадёжное отчаяние, что Пётр едва не заплакал сам. Это решило дело. Засунув руку в карман брюк, Пётр нащупал там похожую на улитку металлическую штуковину и решительно заявил:

— Никуда ты не пойдёшь. Я знаю, как тебе помочь.

Валерка недоверчиво посмотрел на него. Стёкла у него в очках были толстые, и Валеркины глаза сквозь них казались огромными, как чайные блюдца.

— Я знаю, как сделать, чтобы ты не волновался, — уверенно продолжал Пётр. — И не надо никакого гипноза, и даже валерьянку пить не надо. Завтра ты справишься с заданием лучше всех, понял?

— Это как же? — недоверчиво, но с робкой надеждой спросий Валерка.

— А очень просто! Если ты заранее узнаешь, какое задание будет на зачёте, то не станешь из-за этого волноваться. Наоборот, подготовишься, потренируешься, а когда наступит время, спокойненько сделаешь всё как надо.

— Ха! — сказал Валерка. — Узнать задание… Может, ты мне предложишь сразу сделаться директором школы? Тогда и зачёт сдавать не придётся, и волноваться будет не о чем… Конверт с заданием лежит у Ильи Даниловича в столе. Конверт запечатан, ящик заперт, замок заговорён… Никто не может узнать задание раньше срока!

— Я могу, — сказал Пётр.

По спине у него пробежали мурашки, дух захватило, как будто он только что прыгнул с обрыва. Теперь пути к отступлению не осталось: нужно было или идти до конца, или признать себя вруном и хвастунишкой. Чтобы не испугаться, он вынул из кармана свисток и показал его Валерке.

— Вот, — сказал он.

Свисток был хитро свёрнут из медной трубки и с виду немного напоминал боцманскую дудку, какими пользовались в старину на парусном флоте. Пётр смастерил его своими руками — два месяца мастерил и ещё столько же отлаживал, доводил до ума, чтобы игрушка работала как надо.

— А, — сказал Валерка, — твой свисток. Помню, ты долго с ним возился. Ну и что?

— Это не простой свисток, — сказал Пётр, — а волшебный. Помнишь, нам рассказывали про музыкальные заклинания?

— Помню, — сказал Валерка. — У Соловья-Разбойника был Мёртвый Свист, сирены своим пением заманивали мореходов на камни… Помню. Ну, и что дальше? Ты своим свистком околдуешь Илью Даниловича, чтобы он дал нам заглянуть в конверт с заданием?

Шкода Машка, подавшись вперёд, с любопытством разглядывала свисток, тихонько попискивая от нетерпения. Шкоды обожают блестящие предметы, и Машку явно подмывало схватить свисток и удрать с ним на самую макушку какого-нибудь старого дерева, чтобы там вдоволь наиграться с новой красивой безделушкой. Глаза у Машки были карие, бархатные, очень большие. Они выглядели совершенно невинными и такими печальными, что Машку так и хотелось пожалеть и угостить вкусненьким. У всех шкод, сколько их есть на свете, именно такие глаза, особенно когда они замышляют очередную проказу или только что где-то нашкодили.

— Понимаешь, — сказал Пётр, на всякий случай убирая свисток подальше от Машкиных лап, — я тогда долго думал и придумал вот этот свисток. Мне хотелось сделать универсальный инструмент для музыкальных заклинаний. Чтобы можйо было наколдовать что угодно, понимаешь?

— Ого, — сказал Валерка, с опаской косясь на свисток. — Ты даёшь! И как, работает он у тебя?

— Более или менее, — признался Пётр. — В основном по мелочам. Вот, смотри.

Он поднёс свисток к губам, сосредоточился, вспоминая последовательность нот, и осторожно подул в медную трубку. Над прудом разлилась простенькая мелодия из трёх нот. Последняя нота всё ещё дрожала в воздухе, а на месте коряги уже покачивался на мелкой прибрежной волне маленький парусник с медной пушечкой на носу — тот самый, с которым забавлялся Валерка. Шкода на Валеркином плече изумлённо пискнула и восторженно захлопала коричневыми ладошками.

— Ого, — снова сказал Валерка.

— Это была мелодия Повтора, — объяснил Пётр. — Есть много мелодий, на любой случай, просто я ещё не всё подобрал.

— А не страшно подбирать? — спросил Валерка. — Вдруг случайно подберёшь что-нибудь такое…

Пётр вспомнил кое-какие из своих музыкальных упражнений и зябко поёжился. До сих пор никто в школе не знал, откуда в графском парке появился фиолетовый паук размером с овчарку. Это кошмарное животное однажды вбежало во время обеда в столовую, устроило там переполох и улизнуло в окно, унося с собой сладкий пирог с яблочным вареньем. Больше его никто не видел, но некоторые будущие волшебники, не говоря уже о волшебницах, до сих пор побаивались выходить в парк.

— Ну, — уклончиво сказал Пётр, — это ведь всё-таки свисток, а не труба… В общем, ничего особенно страшного с его помощью не высвистишь. Так, игрушка, учебная модель.

Парусник у берега начал медленно таять, исчезать и, наконец, пропал совсем, оставив после себя только старую корягу с отставшей чёрной корой и торчащим кверху сучком.

— Понимаешь, — продолжал Пётр, — ящик директорского стола заговорён от проникновения извне. А если конверт с заданием сам захочет выбраться…

— Оставь эту затею, — сказал Валерка. — Вот увидишь, ничего у тебя не получится. И вообще, это некрасиво. В Дисциплинарном Уложении прямо сказано, что воровство несовместимо со званием волшебника…

— А кто говорит о воровстве? — удивился Пётр. — Мы ведь только посмотрим и сразу же отправим конверт на место. Никто ничего не узнает.

Говоря это, он поёжился. Ему представился завуч школы Егор Васильевич, проводящий традиционный «разбор полётов». Петру стало не по себе: завуч всегда знал о проделках учеников если не всё, то очень многое. Не нужно было долго гадать, чтобы представить, как он отнесётся к тому, что затеял Ларин. Но собственная идея уже захватила Петра целиком, и он мысленно махнул рукой: авось обойдётся! В конце концов, он ведь не для себя старается!

— Всё равно это некрасиво, — сказал Валерка.

— А из школы уходить красиво? — горячо возразил Пётр. — Куда ты пойдёшь? Обратно в свою дикую школу, где тебя будут дразнить жиртрестом и мясокомбинатом?

Валерка вздрогнул и опустил голову. Петру стало стыдно, но ведь он же хотел этому чудаку только добра!

— Решено, — сказал он. — Приготовься, я начинаю.

Он встал с камня, повернулся лицом в сторону кирпичного здания бывшей фабрики и поднёс к губам свисток. Знакомый медный привкус на этот раз показался ему сильнее, чем обычно. Губы почему-то онемели, и Пётр размял их, состроив парочку жутких гримас. Ему стало не по себе. Валерка говорил правду: в том, что он затеял, действительно было что-то не очень красивое. И впрямь, нет худа без добра, но и добра без худа не бывает. Закон реверса!

Он выдул одну дрожащую, вкрадчивую ноту, потом другую, третью… Во рту у него вдруг пересохло, и на четвёртой ноте свисток дал такого петуха, что сидевшая у Валерки на плече шкода Машка испуганно подпрыгнула, едва не свалившись со своего насеста.

— Ничего, — торопливо проговорил Пётр, вытирая губы рукавом рубашки. — Это ничего, я сейчас поправлю…

Он понимал, что поправлять поздно. Заклинание было бесповоротно испорчено, и единственное, на что он ещё надеялся, это что оно не успело сработать. Надежда была слабенькая, но Пётр всё равно поднёс свисток к губам и повторил мелодию. На этот раз он просвистел её без единой ошибки, и результат не заставил себя долго ждать.

— Ух ты! — сказал Валерка, увидев возникший на посыпанной толчёным кирпичом дорожке толстый конверт из коричневатого пергамента.

Конверт был большой, солидный, с эмблемой школы, вытисненной на лицевой стороне. Пётр спрятал свисток в карман, наклонился и поднял конверт, показавшийся ему неожиданно тяжёлым.

Печати на обратной стороне конверта не было. Она не была сломана, срезана или удалена каким-то иным способом — она просто отсутствовала. Пётр поёжился от нехорошего предчувствия. С одной стороны, окажись печать на месте, он бй, наверное, не знал, что с ней делать. А с другой стороны, куда же она всё-таки подевалась? А вдруг он высвистел конверт прямо из рук у директора в тот самый миг, когда тот собирался его запечатать?

Он посмотрел на Валерку. Лицо у Валерки было бледное и испуганное. Шкода Машка сидела, сжавшись в комочек и накрыв лохматую голову лапами. У всех без исключения шкод отменное чутьё на неприятности, особенно на те, которых уже нельзя избежать.

— Как ты думаешь, что там? — почему-то шёпотом спросил Валерка.

— Не откроем — не узнаем, — громко ответил Пётр и решительно откинул клапан конверта.

У него закружилась голова и перехватило дыхание, когда он вытащил из конверта лист плотной голубоватой бумаги с официальным школьным штампом в правом верхнем углу. Ниже штампа было на машинке напечатано следующее:

«Предписание. Настоящим предписывается получателю сего, Ларину Петру, незамедлительно прибыть в кабинет директора школы. При себе иметь настоящее предписание и волшебный свисток».

Больше на листе ничего не было, кроме числа и размашистой подписи директора. Пётр вздохнул, засунул предписание в конверт, а конверт согнул пополам и затолкал в карман. Руки у него дрожали.

— Что там? — спросил Валерка. — Ты куда?

— Да так, — ответил Пётр и неопределённо покрутил ладонью в воздухе. — Пойду пройдусь. Познакомлюсь поближе с некоторыми статьями Дисциплинарного Уложения.

Валерка молча указал пальцем на конверт, который наполовину высовывался у Петра из кармана. Пётр так же молча кивнул. Шкода Машка сочувственно попискивала, вытягивала дудочкой чёрные губы и грустно моргала слезящимися глазами.

— Шкода ты, Машка, — сказал ей Пётр. — Не могла раньше предупредить…

Несмотря на протесты Петра, Валерка увязался с ним. Как ни горько было Петру, какие бы предчувствия его ни терзали, но наблюдать за Валеркой всё равно было интересно. Поначалу Пётр был уверен, что Валерка окончательно оробеет и отстанет от него, едва завидев впереди здание школы. Потом он решил, что Валеркиной смелости не хватит дальше парадного подъезда, потом — что Валерка скиснет на лестнице, в коридоре… Но Валерка упрямо шёл вперёд, и Пётр решил, что его знаменитая робость в данный момент либо спит, либо взяла выходной. Это было приятно. Валерка оказался настоящим товарищем, хотя толку от его геройства Пётр не видел никакого. Ну, выгонят двоих вместо одного — кому от этого легче?

Правда, Валеркина решимость пропала попусту. Дверь приёмной директора просто не пропустила его. Петра пропустила и даже не пикнула, а перед Валеркой захлопнулась, да так, что только гул пошёл по старинному сводчатому коридору. Пётр немного постоял у порога, слушая, как Валерка с той стороны барабанит по двери кулаками и что-то кричит, а потом вздохнул и вынул из кармана предписание. Дверь была права: всю эту историю затеял вовсе не Валерка, и делать у директора ему было нечего.

Приёмная была пуста, но это, как обычно, вовсе не означало, что здесь никого нет. Пётр огляделся и сказал:

— Здравствуйте.

Старинная пишущая машинка, стоявшая на столике у окна, вдруг ожила и с грохотом напечатала что-то на торчавшем из-под валика листе бумаги. Пётр вздрогнул от неожиданности, а потом подошёл и взглянул на лист.

«Здравствуй, Ларин Пётр, — было напечатано там. — Предъяви предписание».

Пётр вынул предписание из конверта и положил его на стол. Ему стало ясно, что дело плохо: слишком уж официально всё происходило. Илья Данилович даже не захотел его видеть, передоверил разговор пишущей машинке. Наверное, смотреть на Петра ему было неприятно, а может быть, он боялся, что не сумеет быть с уличённым в краже учеником достаточно суровым.

Машинка снова затрещала, загремела, забила рычажками по бумаге. Вытянув шею, Пётр следил за тем, как на белом листе одно за другим появляются слова.

«Всё верно, — печатала машинка. — Теперь можешь сдать свисток».

Пётр вздохнул и вынул свисток из кармана. Ящик стола сам собой выдвинулся ему навстречу. Пётр заглянул вовнутрь. Чего там только не было! Какие-то фонарики, ножики, две или три рогатки, что-то вроде самодельной подзорной трубы, медная масляная лампа наподобие той, в которой жил джинн, и ещё много всякой всячины.

— Это всё волшебное? — удивлённо спросил он.

«Не всё, — отстучала машинка, — но многое. Примерно половина. Клади свисток сюда».

Пётр послушался. Ящик задвинулся с негромким стуком, ключ сам собой повернулся в замке.

«Теперь, — протрещала пишущая машинка, — отправляйся в медицинский изолятор и оставайся там до тех пор, пока не будет принято решение по твоему делу. Не пытайся покинуть помещение. Дверь и окно будут заперты Большим Ключом».

— Но за что? — возмутился Пётр. — Что я сделал?»

Машинка опять затрещала.

«Пункт третий параграфа двенадцатого Дисциплинарного Уложения Практикующих Магов гласит…»

— Не надо, — сказал Пётр. — Я сам знаю, что он гласит: воровство несовместимо с высоким званием мага и чародея. Но я же ничего не украл! И вообще, мне предписано явиться к директору.

«Директор занят, — ответила машинка. — Он пытается созвониться с твоей тётей, но пока безуспешно. Её домашний телефон не отвечает, а мобильный отключён. Ты не знаешь, где она может находиться?»

— Не знаю, — буркнул Пётр. — И знать не хочу, — добавил он, подумав. — Послушайте, я же не хотел… Я хотел как лучше!

«Неважно, чего ты хотел, — резко протрещала машинка. — Важно только то, что ты сделал, то, что получилось. Нет худа без добра и нет добра без худа. Это закон реверса, молодой человек. Отправляйтесь в изолятор и ждите. Изолятор расположен на первом этаже, в комнате номер сто двадцать три, по коридору налево».

— Эх! — сказал Пётр, повернулся к машинке спиной и пошёл к дверям. На пороге он остановился, обернулся и вежливо сказал: — До свидания.

Машинка не ответила — в ней кончилась бумага.