Ларин Петр и волшебное зеркало

ГЛАВА 24

Дракон остановился, встал на задние лапы, распахнул широкие крылья и, по-лебединому изогнув длинную гибкую шею, издал жуткий свистящий рёв. Петра обдало тугой волной зловония, исходившей из широко разинутой зубастой пасти. В следующее мгновение бронированная крокодилья голова стремительно метнулась вперёд, как выпущенный из катапульты камень. Пётр услышал щелчок, словно где-то лопнула туго натянутая верёвка, и, собрав остаток сил, откатился в сторону.

Тяжёлая драконья голова со страшной силой вонзилась в каменистую землю, и Петру показалось, что склон под ним слегка вздрогнул. Дракон почему-то не торопился возобновлять атаку. Он приподнял голову и тут же снова уронил её, заставив землю дрогнуть ещё раз. От удара в стороны полетели комья земли и мелкие камешки. Потом костяные веки медленно опустились на пылающие лютой злобой глаза, дракон вздохнул и грянулся оземь всей своей тушей. Его раскинутые крылья несколько раз судорожно взмахнули, как будто ящер пытался взлететь, и бессильно опали, расстелившись по земле, как два кожаных паруса.

Пётр отполз от чудовища подальше и только после этого сел. Он, не отрываясь, смотрел на дракона, не веря, что всё кончилось. Ему казалось, что ящер притворяется или просто на время потерял сознание, сдуру ударившись головой о землю. Пётр был почти уверен, что охотник вот-вот придёт в себя, вскочит и без труда завершит охоту. Но дракон по-прежнему не шевелился и, кажется, даже не дышал.

Пётр поднялся на трясущихся ногах, и сейчас же, будто только того и дожидался, к нему вприпрыжку подбежал Свисток.

— Здорово ты его провёл! — сипло закричал он. — Бабах, и он в нокауте! Пошли скорее, пока он не очухался.

— Он не очухается, — задумчиво сказал Пётр, разглядывая дракона.

— Не очухается? Ты что, убил его? Ты правда его убил? Ур-р-ра!!! Мы убили дракона!

— Нет, — сказал Пётр, — это сделали не мы.

И он указал Свистку на короткое копьё с толстым деревянным древком и широким стальным наконечником, пробившее насквозь драконью грудь и на добрых полметра торчавшее из спины. Копьё было покрыто чёрной, как нефть, драконьей кровью и блестело, как лакированное.

— Вот это бросок, — с завистью протянул Свисток. — Да, тебе такое не под силу. Да у тебя и копья-то не было… Слушай, а он точно мёртвый?

Вместо Петра ему ответила Маргарита. Хлопая крыльями, она спустилась с неба прямо на чудовищную крокодилью морду и с презрительным криком клюнула дракона в нос.

Пётр огляделся, рассчитывая увидеть мускулистого богатыря, который одним точным ударом убил громадного зверя. На миг в нём даже вспыхнула надежда, что это был Большой Илл, но тут откуда-то раздался скрипучий крик:

— Эй! Эй! Кыш! Прогоните эту птицу! Кыш! Это моя добыча, немедленно прекрати её клевать! Это мой дракон! Кыш, кому говорят! Это я его убил!

Крик доносился откуда-то сверху. Пётр задрал голову и увидел немного выше по склону покосившуюся деревянную вышку с навесом из свежих веток. На вышку вела шаткая приставная лестница, а на верхней площадке вышки бесновался, потрясая кулаками, какой-то одетый в лохмотья человек.

Человек этот был невысок ростом — не выше Петра, а может быть, и немного ниже. Голова у него была лысая, как яйцо, и формой напоминала яйцо же, посаженное острым концом вверх на короткую тонкую шею. В нижней, широкой части этого яйца располагался большой, как у лягушки, рот, концы которого совсем чуть-чуть не доставали до крупных, оттопыренных ушей с заметно заострёнными кончиками. В верхней части лица располагались очень большие навыкате глаза без бровей и ресниц, а между глазами и ртом, как и положено, разместился нос, такой курносый и вздёрнутый, что напоминал просто два отверстия, расположенные рядом. На тощей морщинистой шее незнакомца болтались, позвякивая, цепочки с многочисленными амулетами, а его живописные лохмотья были туго стянуты широким поясом из какой-то очень толстой и грубой кожи, изобиловавшим многочисленными стальными пряжками, кармашками и петельками.

— Кыш! — надсаживаясь, вопил коротышка. — Лапы прочь от моего обеда, безмозглый комок перьев! Уберите её оттуда, чтоб вы заржавели! Я за себя не отвечаю! Сейчас заряжу требучет, тогда вы у меня попляшете! Разбойники! Воры! Считаю до трёх!

Он исчез, и путешественники услышали очень неприятный скрип, доносившийся с вышки.

— Что он зарядит? — с опаской переспросил Свисток.

— Требучет, — сказал Пётр. — Это такое старинное оружие наподобие арбалета, только очень большое. Разница примерно такая же, как между ружьём и пушкой. Арбалет стреляет стрелами, а требучет — копьями…

— Ясно, — сказал Свисток, полностью удовлетворённый объяснением. — Ну, в меня-то он целиться не станет. Из пушки по воробьям не стреляют, и вообще… Я ведь не ем мяса, особенно драконьего.

Лысый коротышка продолжал скрипеть, взводя требучет. За то время, что он этим занимался, можно было пять раз добежать до вышки, вскарабкаться наверх и сбросить его оттуда, но Петру почему-то не хотелось этим заниматься. Несмотря на своё вздорное поведение, меткий стрелок только что спас ему жизнь, и забывать об этом не следовало. Кроме того, он совсем не казался Петру опасным или злым; коротышка просто испугался, что у него отнимут добычу.

— Извините, — крикнул Пётр, — нам не нужен ваш обед. Мы вам очень благодарны за спасение. К сожалению, мне нечем вас отблагодарить, кроме слов.

Произнося свою короткую речь, он сделал Маргарите знак рукой, чтобы та убралась наконец с головы поверженного дракона. Чайка недовольно крикнула, но подчинилась, заняв позицию на верхушке большого валуна.

Скрип взводимого требучета прекратился, и над перилами вышки снова возникла лысая яйцеобразная голова.

— Доброе слово и гайке приятно, — объявил странный коротышка. — Кто ты, путник? Как тебя занесло в эти гиблые места? Здесь не бывает чужаков, а наши сюда не приходят. Это остров Ссыльный, сюда никто не является по доброй воле. Но подождите, я сейчас спущусь, а то вам неудобно со мной разговаривать…

Сложенный из неотёсанных камней примитивный очаг отчаянно дымил. Налетавший порывами ветер забивал дым обратно в трубу, и тот расползался по тесной комнатушке, разъедая глаза и вызывая неудержимый кашель. Однако в очаге плясал живой огонь, и это было приятно. Потом дымоход прогрелся, тяга улучшилась, и дыма стало меньше.

Пётр сидел в старом, погнутом, местами связанном верёвками и какими-то проволочками складном металлическом шезлонге. Брезент сиденья давно истлел, и его заменила какая-то грубая шершавая шкура, скорее всего драконья. Сидеть было неудобно, но ветхий, рассыпающийся от старости шезлонг в этом доме, судя по всему, являлся самой удобной мебелью, предназначенной для хозяина да ещё для редких гостей — настолько редких, что, как понял Пётр, они были здесь первыми посетителями за долгие, долгие годы.

Жилище Кривошипа, как представился хозяин, было частично вырублено в скале, а частично сложено из валунов и накрыто срубленными в лесу ветками. Это была убогая хижина без единого окна, с низким дверным проёмом, закрывавшимся, как с удивлением убедился Пётр, куском покоробленного и потрескавшегося от времени толстого пластика. Пластик, хоть и сильно помутнел за долгие годы, всё ещё оставался полупрозрачным, так что дверь играла заодно роль окна. В длинных каменных нишах, тянувшихся вдоль стен, был грудами свален какой-то металлический хлам — ржавые шестерни, лопнувшие пружины, старые гайки с сорванной резьбой, непонятные трубки, муфты, шурупы и заржавленные гаечные ключи. Ведя разговор с гостями, хозяин непрерывно что-то делал руками — свинчивал, скручивал, сгибал, подгонял и совмещал. За проведённые на острове Ссыльном долгие годы он так стосковался по свежему собеседнику, что болтал без умолку, отвечая на все вопросы Петра раньше, чем тот успевал их задать.

Жену Кривошипа звали Шестерёнкой. Это было довольно странное имя, но Пётр не удивился: Острова есть Острова, тут и не такое случается. Эта пожилая дама отличалась от своего мужа только одеждой, отдалённо напоминавшей платье. В остальном же они были похожи как две капли воды, и даже голоса у них были почти одинаковые — скрипучие, как несмазанные дверные петли. Шестерёнка суетилась у очага, поджаривая на вертеле огромные куски драконьего мяса. Пётр никогда не думал, что драконов можно есть, но от очага распространялся такой аппетитный, дразнящий запах, что он решил попробовать — авось от одного кусочка не умрёт.

Кривошип даже не думал помогать жене. Он считал, что заслужил право на отдых, убив одним выстрелом из требучета славящегося своей живучестью дракона-охотника и обеспечив семью мясом на два месяца вперёд. Шестерёнка не возражала: похоже, она была искренне удивлена тем, что её супруг оказался таким удачливым охотником.

— Куда катится мир? — скрипуче восклицал Кривошип, восседая на шатком трехногом табурете и ловко орудуя миниатюрными кусачками, искусно выполненными в форме драконьей морды. — Я говорил этим плешивым глупцам, именующим себя советом племени, что якшанье с двумя подозрительными чужеземцами не доведёт их до добра. Но они не захотели меня слушать! И где теперь совет племени? Где великий вождь Яйцеголовых, мудрый Коленвал? Упразднены, забыты, отправлены на свалку истории, как первый колёсный пароход! Где этот фигляр, верховный жрец Всеблагой Машины, этот кривляка Жиклёр? Стучит молотком по зубилу, ремонтируя железные корабли морской гвардии! Ха! По мне, так лучше прозябать на необитаемом острове, чем верой и правдой служить двум иноземным выскочкам! Тоже мне, Королева и Верховный Маг! Тьфу!

Он засунул кусачки в кармашек на поясе, достал из другого кармашка маленькую отвёртку и принялся раздражённо развинчивать то, что пять минут назад старательно свинтил.

— Простите, — воспользовавшись паузой, осторожно спросил Пётр, — а за что, если не секрет, вас сослали на необитаемый остров?

— Да какие уж тут секреты! — вместо мужа ответила Шестерёнка. — Вот за это и сослали. За то, что слишком много говорил. Он говорил, а другие слушали. И нашёлся кто-то, кто шепнул пару слов на ушко Коленвалу и Жиклёру, а те решили, что нас надо убрать от греха подальше.

— Это политика, — с видом эксперта изрёк Свисток, поудобнее устраиваясь у Петра на коленях.

Кривошип внимательно, с прищуром посмотрел на него, задумчиво поигрывая отвёрткой.

— Какой любопытный агрегат, — сказал он Петру.

— Но-но, потише! Я не агрегат! — испугался Свисток.

— Он не агрегат, — подтвердил Пётр. — Он живой.

— Какая занятная зверушка, — с тем же выражением произнёс Кривошип.

Маргарита, сидевшая на краю заваленного пыльными железками верстака, издала звук, похожий на хихиканье, и Свисток свирепо покосился в её сторону.

— Твоя зверушка права, — сказал Кривошип, с сожалением отводя взгляд от блестящего надраенной медью Свистка. Он снова принялся ковыряться отвёрткой в своём странном рукоделье, напоминавшем механизм не то стенных часов, не то какой-то сложной заводной игрушки. — Это была политика. Но теперь всё это в прошлом. Нет у Яйцеголовых теперь ни политики, ни политиков, а есть только работа от зари до зари. И что это за работа! Они теперь только и делают, что чинят корабли да смазывают суставы морским гвардейцам. Разве может быть что-то глупее железных солдат, несущих службу в открытом море? Я говорил им!.. Я говорил, что солдат надо делать из пластика или хотя бы покрывать резиной. Но разве они стали меня слушать? Нет, нет и нет! Они посадили меня на утлый плот, сделанный из четырёх бензиновых бочек, вывели из гавани и пустили по волнам, как ненужный мусор! Они плевали мне вслед с борта своей посудины! Они… А, да пожрёт тебя ржавчина!

Последние слова Кривошипа относились к пружине, которая, как живая, выскочила у него из-под рук и с мелодичным звоном улетела в приоткрытую дверь.

— Я принесу, — поспешно сказал Свисток и по ноге Петра живо соскользнул на пол. Похоже, он готов был на что угодно, лишь бы держаться подальше от отвёртки Кривошипа и в особенности от его маленьких кусачек в виде драконьей головы.

Кривошип проводил его заинтересованным взглядом.

— Занятная зверушка, — повторил он задумчиво. — Я бы дорого отдал за возможность хорошенько в ней покопаться. Может, сменяешь на что-нибудь? У меня есть отличная канистра, почти не ржавая. Если замазать дырочки смолой, в ней можно хранить воду. Есть совсем целый шарикоподшипник, и ещё…

— Извините, — перебил его Пётр. — Свисток — мой друг, и этим всё сказано.

— Тем лучше! — обрадовался Кривошип. — Разве ты не знаешь, что друзья для того и существуют, чтобы их продавали? Не знаешь? Ну да, ты же ещё очень молод, у тебя молоко на губах не обсохло… Что ж, подожди, пока твой друг продаст тебя. Может, тогда поумнеешь…

Пётр подумал, что у старика, наверное, была очень трудная жизнь, если он так странно относится к дружбе.

— Я не понимаю одного, — сказал он, переводя разговор на другую тему. — Как получилось, что на Островах все пользуются магией, а у вас на родине о ней ничего неизвестно?

— Магия! — с огромным презрением повторил Кривошип. — Чтоб они все заржавели! Бабушкины сказки, пустая болтовня, глупейшее суеверие — вот что такое эта хвалёная магия! Этим глупцам просто неловко признать свои ошибки, вот они и напускают туману: магия, колдовство… А на самом деле на Островах есть, наверное, парочка ловких фокусников, которые умело обманывают дурачков вроде тебя, вот и всё. А было, если хочешь знать, так. Много-много веков назад на Материке случилась большая война. Никто уже не помнит, из-за чего она началась и кто одержал победу. Известно только, что после войны земля оказалась заражена невидимой отравой, не имевшей ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Всё было отравлено: земля, вода, воздух, дерево и камень. Тогда те, кто был слаб духом, погрузились на корабли и навеки отреклись от Всеблагих Машин. Они удалились на дикие Острова и поныне ведут там полузвериное первобытное существование. А сильные духом остались, выжили и процветали до тех пор, пока не совершили непростительную глупость, приютив у себя эту самозваную Королеву и её приспешника, именующего себя волшебником. Ха, волшебник! Да он не может даже простенький двухцилиндровый двигатель отремонтировать, а туда же — волшебник! Вообрази себе, однажды я собственными глазами видел, как этот так называемый чародей в панике убежал от обыкновенного робота, крича на весь город, что это демон. Потом-то он, конечно, попривык, но всё равно…

Вернулся Свисток, осторожно протянул Кривошипу чуть было не потерявшуюся пружину и быстренько забрался на прежнее место.

— А почему вы так… эээ… необычно выглядите? — спросил Пётр.

Кривошип провёл сухонькой ладонью по своей блестящей лысине.

— Ну, с тех пор, как закончилась Последняя Война, мы действительно несколько изменились, — признался он. — Наши предки напоминали тех, кого, как мне известно, на Островах называют гномами. Но мы не гномы, мы — Яйцеголовые!

— И тем гордитесь, — добавил Пётр, бросив выразительный взгляд в сторону Свистка. Свисток сделал вид, что не понял намёка.

— Да! — гордо заявил Кривошип. — Мы потеряли волосы, но не утратили величия духа!

— Много тебе пользы от твоего величия, — проворчала от очага Шестерёнка. — Сидишь и целыми днями ковыряешься в этом глупом механизме. Сто раз тебе говорила, что из твоей затеи ничего не получится!

— Молчи, глупая плешивая женщина! — взвизгнул Кривошип. — Ты ничего не понимаешь! Когда я разрешу Великую Проблему, перед которой спасовали самые видные умы прошлого и настоящего, нам позволят вернуться на Материк и выполнят любые наши желания. И я пожелаю!.. — с угрозой выкрикнул он. — Я пожелаю занять место Коленвала, а его пускай отправят сюда вместе с этим глупцом, Жиклёром!

Недовольно бормоча, Шестерёнка подала ему и Петру по жестяной тарелке с мясом. Тарелка обжигала руки. Пётр поставил её на колени, предварительно пересадив Свисток на плечо, и вооружился кинжалом, поскольку столовыми приборами в этом доме, похоже, не пользовались.

Кривошип схватил мясо руками и, обжигаясь, вонзил в него длинные жёлтые зубы. Зубы у него были заострены на концах, и Пётр отвернулся, чтобы не смотреть на них.

— А хороша драконинка! — с набитым ртом прошамкал Кривошип. По его круглому подбородку тёк жир. — Просто объеденье! Ешь, чужеземец, не стесняйся!

Пётр отрезал кусочек драконьего мяса и поймал на себе пристальный взгляд Шестерёнки. Встретившись с ним глазами, старуха сразу засуетилась у очага, подкладывая в него хвороста. Пётр посмотрел на Маргариту, но утомлённая недавним опасным приключением чайка дремала на краю верстака, нахохлившись и втянув голову в плечи.

Пётр положил мясо в рот и попробовал. Оно оказалось неожиданно вкусным и буквально таяло на языке, как мороженое. После первого же кусочка у Петра неожиданно закружилась голова, ему стало тепло и весело, а в ушах начался приятный шум. Однажды, сидя вместе со взрослыми за столом в новогоднюю ночь, Пётр украдкой выпил целый бокал шампанского. Ощущения были очень похожие. Желудок Петра урчал, требуя добавки, но он решил немного повременить: с этим мясом явно было не всё в порядке.

— Почему ты не ешь? — участливо спросила Шестерёнка. — Не нравится?

— Еще как нравится! — с энтузиазмом возразил Пётр. — Просто слишком горячо. Я подожду, пока немного остынет.

— Глупец! — невнятно воскликнул Кривошип, с шумом обгладывая кость. — Дра-конина хороша, пока горячая. Впрочем, это твоё личное дело.

— А что это за Великая Проблема, которую вы пытаетесь разрешить? — спросил Пётр.

Перед тем как приняться за еду, Кривошип отложил своё рукоделье на край стола. Теперь он поспешно накрыл полуразобранный механизм куском какой-то грязной шкуры и со значительным и одновременно хитрым видом поднял кверху указательный палец с длинным кривым ногтем.

— О, — воскликнул он, — Великая Проблема — это ещё и великий секрет моего народа! Впрочем, ты ведь с Островов и всё равно ничего не поймёшь. Видишь ли, согласно преданию, до Последней Войны жители Материка владели секретом измерения времени. Считается, что существовал чрезвычайно сложный механизм, способный отсчитывать не только дни и часы, но и более короткие промежутки времени, так называемые минуты и секунды. Мы, Яйцеголовые, обожаем точность. Она необходима в научных экспериментах и при конструировании новых машин. Не зная точного времени, потраченного на прохождение определённого отрезка пути, невозможно вычислить скорость, с которой ты движешься. Если не выключить вовремя установку для получения из нефти бензина, она может взорваться… Словом, Яйцеголовым необходим прибор для определения точного времени, но секрет его устройства безвозвратно утрачен во время Последней Войны. С тех пор наши лучшие умы безуспешно бьются над этой проблемой — Великой Проблемой!

— Вот так проблема! — пискнул Свисток, но Пётр незаметно прижал его указательным пальцем, а потом так же незаметно опустил пониже левый рукав куртки, пряча блестевшие на запястье часы — подарок дяди.

— Представь себе, зверушка, это проблема, да ещё какая! — сказал Кривошип и подозрительно сощурил свои выпуклые, как у жабы, глаза. — А ты что же, умеешь определять точное время?

— Что вы, откуда? — замахал на него лапками Свисток. — Я только и умею, что свистеть.

— А что, Яйцеголовые действительно обещают награду за разрешение Великой Проблемы? — спросил Пётр.

Шестерёнка бросила на мужа быстрый предостерегающий взгляд, но тот съел уже слишком много драконьего мяса, чтобы остановить поток своего красноречия.

— А тебе-то какая разница, чужак? — воскликнул он слегка заплетающимся языком. — Ты же ничего не смыслишь в механизмах!

— Я просто так интересуюсь, — скромно потупившись, сказал Пётр. — Для расширения кругозора. Вы так умны и образованны, что этим грешно не воспользоваться.

— Действительно, — поддакнул Свисток, но в его тоне Петру почудилось удивление.

— А, — снисходительно протянул Кривошип, — это другое дело. Правильно, пользуйся случаем, учись, пока я жив… Да, награда за разрешение Великой Проблемы объявлена пять веков назад, и награда эта такова: исполнение любого желания.

— Любого?

— Любого.

— А если Королева будет против?

— А это не её дело, — отмахнулся Кривошип. — Это — внутреннее дело Яйцеголовых. Королеву такие дела не интересуют. Её интересует только одна вещь на свете — золото. Не понимаю, зачем оно ей. То ли дело — железо!

…Пётр хотел сразу же отправиться дальше, но гостеприимные хозяева настояли на том, чтобы он провёл в их доме хотя бы одну ночь. Петру не очень хотелось здесь оставаться, поведение Кривошипа и Шестерёнки казалось ему подозрительным, да и особенного удовольствия от общения с ними он не получал. Но за разговорами день промелькнул как-то незаметно, и выходить в море на ночь глядя было и впрямь не совсем разумно. К тому же идея заночевать не на жёстких досках палубы, а на тюфяке, набитом сухим мхом и листьями, который не качается и никуда не плывёт, показалась ему очень заманчивой. А что до странностей ссыльной парочки, так у каждого они свои, эти самые странности. Путешествующий в компании говорящего Свистка и морской чайки мальчишка тоже, должно быть, казался хозяевам довольно странным типом, но они приютили его, обогрели и накормили, как и положено поступать с усталыми путниками… Словом, отказываться было как-то неловко, и Пётр остался.

Постелили ему всё в том же шезлонге, разложив его во всю длину и застелив уже упомянутым тюфяком, набитым мхом и сухими листьями. Под голову Пётр положил свернутую куртку, а вместо одеяла Шестерёнка дала ему какую-то шкуру. Шкура была старая, со свалявшимся мехом и очень неприятно пахла. Пётр лежал в тёмноте и слушал, как по углам весело пищат и громко топочут маленькими лапками осмелевшие мыши. Мыши были пьяны в стельку: улучив момент, Пётр сбросил предложенное ему Шестерёнкой драконье мясо под шезлонг, и голодные грызуны не преминули этим воспользоваться. Теперь они громко праздновали удачную находку, ненадолго умолкая только тогда, когда раздражённый шумом Кривошип грозно кричал на них и швырял в угол что-нибудь тяжёлое.

Наконец шум мало-помалу прекратился. В тишине Пётр услышал чей-то тоненький, заливистый храп, доносившийся, казалось, прямо из его постели. Он не сразу понял, что это храпит Свисток, а когда понял, очень удивился: он впервые видел, чтобы Свисток спал. Вслед за Свистком начала выводить носом рулады Шестерёнка, а вскоре к ней присоединился Кривошип. Маргарита тихо спала на верстаке. Даже мыши угомонились в своём углу. Пётр хотел в тишине спокойно обдумать полученные от Кривошипа сведения, но не заметил, как его сморил сон.

Его разбудил сиплый рёв, похожий на звук сработавшей автомобильной сигнализации. Рёв сменился прерывистым металлическим кряканьем, кряканье — улюлюканьем, а улюлюканье — диким нечеловеческим визгом, от которого Пётр окончательно проснулся. В темноте мерцал красноватый керосиновый фонарь, тускло освещавший убогую хижину, по стенам метались тени, звучали торопливые шаги. Что-то упало с металлическим дребезжанием, кто-то сопел и бранился сквозь зубы. Пётр тряхнул головой, пытаясь понять, где он находится и что происходит, остатки сна улетучились, и он увидел Шестерёнку, которая гонялась по всей хижине за Свистком, вопившим во всю свою медную глотку и производившим тот адский шум, который и разбудил Петра.

Намерения у Шестерёнки были самые серьёзные. Она суетливо бегала за юрким Свистком, сшибая по дороге мебель и норовя ударить его большой суковатой дубиной, которую сжимала обеими руками. Свисток уворачивался, не переставая вопить, крякать и улюлюкать, как безумный. Пётр сел на постели, и от этого чересчур резкого движения смётанный на живую нитку шезлонг рассыпался под ним. Пётр очутился на полу, гадая, что происходит и куда подевался Кривошип, но тут лысый коротышка прыгнул на него сзади и первым делом вцепился в тикавшие на запястье Петра часы.

Руки у него оказались неожиданно крепкие и ловкие. Ему сразу удалось расстегнуть металлический браслет часов; часы соскользнули с запястья, но Пётр успел сжать их в кулаке. Кривошип ухватился за браслет и принялся тянуть его и дёргать из стороны в сторону, свободной рукой пытаясь разжать крепко стиснутый кулак Петра. Он действовал молча, напористо и страшно, как пеленающий свою добычу паук, и Пётр по-настоящему испугался. Было во всей этой сцене, освещённой мигающим светом керосиновой лампы, что-то жуткое и нечеловеческое, как в ночном кошмаре или фильме ужасов.

— Отдай… Отдай… Отдай… — сквозь зубы процедил Кривошип, дёргая и крутя браслет. Его длинные грязные ногти царапали пальцы Петра, полуистлевшие лохмотья отвратительно воняли, на остроконечной лысине блестели крупные бисеринки пота. — Отдай, а то укушу!

Пётр вспомнил жёлтые, заострённые на концах зубы и чуть было не отдал часы, представив, как эти зубы впиваются в его руку. Но часы были, во-первых, подарком дяди, а во-вторых, Пётр нуждался в них сам. Поэтому он сжал правую руку в кулак и что было сил ударил Кривошипа по скользкой от пота голой макушке. Он здорово ушиб руку, но Кривошип только хихикнул.

— Давай-давай, — сказал он, — я не против. Ради такого дела можно и потерпеть, да и череп у меня крепкий. Отдай часы, глупый мальчишка! Тебе они всё равно не нужны, твоя песенка спета. Тебя закуют в кандалы и казнят в подвалах Стеклянного Дворца, никуда тебе от этого не деться. За тебя объявлена награда, так почему бы тебе не отблагодарить меня за гостеприимство, перестав сопротивляться? Получив сразу две награды — за тебя и за часы, я стану великим человеком, самым богатым и уважаемым из Яйцеголовых! А ты всё равно покойник, так к чему вся эта возня?

Вместо ответа Пётр ударил его по тонкой морщинистой шее.

— Ай! — взвизгнул Кривошип. — Это нечестно, мы так не договаривались! Шестерёнка! Оставь в покое эту зверушку, глупая женщина, и помоги мне!

Шестерёнка наконец заметила, что Пётр проснулся, и, прекратив погоню за Свистком, набросилась на него. Отшвырнув дубину, плешивая старуха обеими руками вцепилась в правую руку Петра, навалившись на неё всем телом и прижав к полу. Пётр попытался вырваться, но Яйцеголовые держали его крепко, и он понял, что вероломные карлики вот-вот добьются своего — отберут у него часы, а потом свяжут и передадут в руки морской гвардии. Он сопротивлялся изо всех сил, но их было двое и они были сильнее, потому что вели свой род от гномов, во все времена славившихся недюжинной физической силой.

Но тут подоспела подмога. Первым набежал Свисток и недолго думая юркнул под служившие Кривошипу одеждой лохмотья, где и принялся бегать, щекоча и покалывая коротышку своими медными лапками. Некоторое время Кривошип терпел эту‘пытку, извиваясь всем телом и хихикая, а потом выпустил руку Петра и принялся неистово колотить себя ладонями по животу, спине и бокам, пытаясь прихлопнуть надоедливую зверушку. На Шестерёнку спикировала чайка Маргарита. Вид у неё был взъерошенный и помятый; она так разъярилась, что заговорила на чистейшем русском языке — вернее, на языке Островов, который казался Петру русским.

— Ах ты старая карга! — хрипло вопила Маргарита, хлопая крыльями и метко клюя старуху в лысую макушку. — Ах ты глупая лысая кочерыжка! Я тебе покажу, как совать меня в мешок! Я тебе покажу комок перьев! Я тебе выклюю твои бесстыжие глаза!

Каждый её выкрик сопровождался ударом крепкого клюва. Долго выдерживать это было невозможно, и Шестерёнка, выпустив руку Петра, с дикими воплями бросилась вон из хижины, прикрывая руками исцарапанную макушку. Маргарита проводила её до дверей, а потом вернулась и, как кошка, вцепилась когтями в жабью физиономию Кривошипа. Тот замахал руками, пытаясь сбросить с себя пернатого противника. Воспользовавшись этим, Свисток выскользнул у него из-за пазухи и спрыгнул на пол.

Пётр уже успел застегнуть часы, набросить на плечи куртку и затянуть на талии ремень с кинжалом в ножнах. Он схватил с полки лампу, поднял с пола Свисток, крикнул Маргарите и выскочил за дверь. Чайка с шумом вылетела следом и уселась ему на плечо, всё ещё бормоча проклятия. Она больше не притворялась, что не умеет говорить по-человечески, и её словарный запас приводил Петра в лёгкое содрогание: он был почерпнут в основном из разговоров моряков и китобоев, всегда любивших крепкие словечки.

— Стойте! — кричал позади Кривошип. — Стойте, негодяи, чтоб вы заржавели! Верните мою лампу, проклятые воришки! Отдайте мои часы! Моя награда! О, я несчастный! Вернитесь! Чтоб у вас пробки перегорели!

Где-то в лесу трещала сучьями и завывала Шестерёнка. Пётр бежал вперёд, спотыкаясь и прикрывая рукой мерцающий огонёк керосиновой лампы, и вскоре вопли и завывания остались далеко позади. Над островом висела половинка луны, освещавшая путь гораздо лучше, чем тусклый огонёк, пугливо метавшийся за закопчённым, треснувшим стеклом. Пётр увидел справа от себя на склоне освещённую луной сторожевую вышку Кривошипа и далеко обошёл драконью тушу, ориентируясь по исходившему от неё зловонию. Сейчас он не понимал, как у него хватило отваги и глупости попробовать драконье мясо. Ведь в любой старинной легенде ясно сказано, что кровь дракона ядовита; с таким же успехом Пётр мог наглотаться мухоморов.

По дороге они не разговаривали. Даже неугомонный Свисток притих, заново переживая ночное приключение. Лишь Маргарита всё никак не могла успокоиться, время от времени принимаясь злобно бормотать: «В мешок! Меня! Старая коряга! Жабья морда! Я тебе покажу!..»

Петру не сразу удалось отыскать бетонный капонир на исчерченном глубокими тенями, заросшем деревьями склоне. Он бы наверняка прошёл мимо, но тут Маргарита, ненадолго прервав свой ругательный монолог, беспокойно шевельнулась у него на плече и негромко вскрикнула. Повернув голову, Пётр увидел смутно белевшие среди корявых стволов бетонные стены и чёрный прямоугольник двери. Переступая порог, он снова услышал где-то позади себя гневные вопли Кривошипа и понял, что Яйцеголовые от него не отстанут.

— Ну до чего же упорный старикашка, — недовольно пробормотал Свисток. — Он мне сразу не понравился. Как бы он не выкинул ещё какую-нибудь пакость!

— Например, не сообщил о нашем прибытии железноголовым, — согласилась Маргарита.

— Не сообщит, — пообещал Пётр и вошёл в капонир.

Освещая крутые ступени лампой, которая здесь пришлась как нельзя более кстати, он спустился до того места, где корни деревьев взломали каменные стены штольни. Здесь он остановился, вынул из ножен кинжал и принялся кромсать самый толстый корень. Корень ветвился, образуя сетку, которая хоть и прогнулась, но всё ещё сдерживала неимоверный груз каменных обломков. После четвёртого или пятого удара кинжалом корень громко треснул, глубоко надломился и угрожающе выгнулся. Каменные обломки зашевелились, шурша и постукивая друг о друга.

— Это здорово смахивает на попытку самоубийства, приятель, — заметил Свисток.

— Или на глупость, — заметила Маргарита.

Пётр не стал с ними спорить. Вместо этого он в последний раз полоснул кинжалом по корню и опрометью бросился вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Позади с рассыпчатым грохотом рухнула стена, превратившись в беспорядочную груду щебня. Обернувшись, Пётр увидел настигающее его облако едкой пыли, в котором крутились и подскакивали каменные обломки. Он прибавил ходу; пыль настигла его, забивая ноздри и рот, мешая дышать; один камень ударил его по ноге, другой стукнул между лопаток, но на этом всё и закончилось: огромная масса щебёнки застряла в узкой штольне, как пробка в бутылочном горлышке, закупорив её раз и навсегда.

Миновав ещё два поворота коридора, они окончательно оторвались от тяжёлого пылевого облака, и вскоре впереди блеснуло отражение их лампы в спокойной воде подземного грота. Пётр с облегчением ступил на сырой песок, поднял лампу повыше и огляделся.

— Вот так номер, — сказал Свисток.

Пётр огляделся ещё раз, но от этого ничего не изменилось: шлюпки в гроте не было.