Кузнец

31



Эйслинн сидела за отцовским столом, перед ней так и стоял нетронутый завтрак, пока Коннор вновь пересказывал свою историю о злоключениях с наёмниками, а Фиа записывала ключевые детали.

Его схватили прямо перед тем, как отряд собирался сниматься с лагеря в Проливе. Жизнь Коннора пощадили лишь благодаря его фамилии — сам Джеррод подтвердил личность пленника, заявив, что семья Брэдей заплатит выкуп. Для Дирка, жестокого главаря самой крупной банды наёмников, это означало то, что пленного можно лишь «слегка потрепать».

Эйслинн каждый раз вздрагивала, бросая взгляд на зияющий разрез, пересекающий левую щеку Коннора — теперь уже зашитый и покрытый слоем мёда с мазью.

— И каким был… Джеррод?

Коннор тяжело вздохнул:

— Нас держали порознь. Думаю, Дирк боялся, что между нами ещё осталась какая-то связь.

Он горько усмехнулся:

— Честно, миледи… он казался наполовину безумным. Приготовьтесь — это уже не тот брат, которого вы знали.

Нет, не тот, мысленно согласилась Эйслинн, задаваясь вопросом: существовал ли брат, которого она помнила, на самом деле?

Её взгляд упал на собственные руки, и привычное чувство вины вновь зашевелилось среди груза тревог. Что ещё они с отцом могли сделать? Было ли это разрушительное предназначение заложено в Джерроде изначально?

Она провела бессонную ночь в этих мучительных размышлениях. Ни один из возможных ответов не принёс утешения. Приходилось смириться с горькой правдой — её брат испортился. Будь то врождённая порочность или накопленная годами горечь, его сердце теперь почернело от ненависти. Он выбрал свой путь, как и она — свой.

Подняв глаза на Коннора, она заметила, как он украдкой смотрит на поднос с едой. Его собственная тарелка была уже чиста, но впалые щёки выдавали голод, с которым Эйслинн, к счастью, не была знакома. Оставив себе лишь кусок тоста, она подвинула поднос к нему.

Коннор поблагодарил и, не обращая внимания на остывшую кашу и колбасу, принялся есть.

— Ты уверен в их численности?

Коннор кивнул:

— Больше пяти сотен, меньше шести. Я надеялся, они передерутся между собой, но приз в виде Дундурана, похоже, заставил их временно объединиться.

Эйслинн нервно обкусывала заусенцы, наблюдая, как он ест. Пятьсот — её силы могли потянуть такую численность. Шестьсот — уже вряд ли. И это без учёта возможного столкновения с рыцарями Баярда. Она не могла позволить себе ослабить гарнизон — не говоря уже о ударе по боевому духу как воинов, так и горожан.

Рано утром она уже объявила новости на рыночной площади — не в силах проглотить и куска, пока народ оставался в неведении. Море испуганных лиц окружило её, люди кричали вопросы, требовали ответов. Эйслинн сделала всё возможное, пообещав, что будут приняты все меры защиты.

Каждый мог укрыться за стенами замка, пока не минует угроза. Желающим выдадут припасы для укрепления домов и лавок. Рыцари обучат основам обороны всех, кто захочет. Она уверяла, что до этого не дойдёт, но лучше других понимала: тревоге нужно дать выход через действие.

Покидая площадь, она испытывала гордость за свой народ. Они были стойкими и изобретательными. Первая паника сменилась решимостью — в городе и замке уже полным ходом шли приготовления к обороне. Из окна было видно, как во внутреннем дворе вырастают палатки, а из оружейных и складов нескончаемым потоком несут припасы.

Всё будет хорошо — настолько, насколько возможно… если бы не раздражающее присутствие рыцарей Баярда.

Гнев разгорался в ней при мысли, как Баярд ставит жизни её людей на кон, стравливая их друг с другом. Эта патовая ситуация уже давно перешла все границы терпения, но капитан Аодан так и не принёс обнадёживающих новостей. По какой-то причине рыцари упорно держались за своего барона.

Ей не нужна была его армия для боя — лишь бы не мешали. Ближайшие вассалы уже прислали ответ, пообещав подкрепление. Маркграф Холт и несколько других лордов лично поведут войска на защиту Дундурана.

Пока нет вестей из Глеанны — но чтобы добраться туда гонцу требовалось больше времени.

Сердце Эйслинн болезненно сжалось, и она сосредоточилась на дыхании. Лицо оставалось обращено к Коннору, но его слова не доходили до сознания — весь её мир сузился до борьбы с накатывающей паникой.

С усилием она представила крепкие руки, обнимающие её. Тёплую грудь, в которую можно уткнуться, спрятаться от всего.

Она сосредоточилась на воспоминаниях: как Хакон держал её, успокаивал тихими словами. Этого хватило, чтобы отогнать панику. Дыхание выровнялось, но ей пришлось вцепится пальцами в край стола, скрывая дрожь в руках.

Эйслинн вернулась к разговору спокойнее, но внутри осталась ноющая пустота. Ей не хотелось довольствоваться лишь воспоминаниями о Хаконе. Не хотелось прятать его за закрытыми дверями, выслушивать ворчание Бренны за каждое прикосновение. Не хотелось тайных встреч по ночам.

Ей нужно было всё. Нужен был он.

Хакон казался ей правильным — так же, как редкие вещи или люди могут казаться правильными. Как идея, которая сразу ложится на бумагу в готовом виде. Как рецепт, получающийся с первого раза. Мало что в жизни Эйслинн ощущалось столь безупречно — обычно она мирилась с «терпимым». Но Хакон был куда большим. И так же, как чтение, чертежи и изобретения были частью её самой, он тоже мог стать частью.

Когда всё закончится, она расспросит его о брачной связи — возможно ли она между ними. Если Эйслинн сможет противостоять брату и его наёмникам, то задать один вопрос — разве это сложно?

Пустяк. Ну, может, не совсем, но почти. И это «почти» способно открыть всё.

Стук в дверь вернул её к реальности. Подняв глаза от размышлений, Эйслинн увидела пажа, торопливо входящего в кабинет. Мальчик замер в центре комнаты, поклонился, затем подбежал ближе.

— Миледи, барон Баярд, — выпалил он, — требует аудиенции в главном зале.

Эйслинн и Фиа переглянулись, после чего наследница раздражённо закатила глаза.

— Он чувствует себя здесь слишком вольготно, — поднимаясь со стула, она съязвила: — Может быть, он объявит о своём отъезде.

— Только на это и остаётся надеяться, миледи, — согласилась Фиа.

Втроём и в сопровождении охраны, они направились в главный зал, пока паж умчался по другим делам. Эйслинн использовала короткую прогулку, чтобы разжечь в себе праведный гнев. Словесные дуэли с Баярдом утомляли, но она не могла позволить себе расслабиться.

Вскоре они достигли главного зала. Герольд возвестил о её прибытии. С десяток присутствующих — несколько слуг, старейшины города, мэр Догерти, двое судей, горстка стражников и, конечно, Баярд — повернулись, наблюдая, как она поднимается по четырём невысоким ступеням к помосту.

Эйслинн встала рядом с отцовским креслом, заложив руки за спину.

— Барон, — холодно произнесла она.

Баярд сделал шаг вперёд и поклонился.

— Я не собака, которую можно подзывать свистом, — тихо отчитала она.

— И всё же вы пришли, — так же тихо парировал он.

В её горле застрял рык, подозрительно напоминающий орочий.

— Говорят, вы желали аудиенции?

— Именно так. Моё терпение иссякло, леди Эйслинн, и моё влюблённое сердце не может ждать дольше, пока над нами нависла угроза битвы, — сделав ещё более низкий поклон, Баярд широко раскинул руки. — Я заявляю о своём праве потребовать Выбор.

В зале пронёсся взволнованный шёпот.

Эйслинн же промолчала — её будто вывернуло наизнанку от этого заявления.

Выбор был древним эйреанским обычаем, ныне непопулярным, но всё ещё священным. Во время Выбора жених, объявивший о нём, как и другие присутствующие претенденты, мог продемонстрировать свою достойность, объясняя, почему именно он — лучший кандидат, преклонив колени перед избранницей.

Избранница — обычно знатная дама или принцесса — должна была выбрать одного из женихов. По крайней мере, в древние времена она была обязана сделать выбор. Поздние версии ритуала разрешали не выбирать никого, но после отказа предложения больше не могли быть повторены.

Этот обычай заставлял вождей заключать союзы или отказываться от них раз и навсегда, упрямых отпрысков — вступать в брак, а хитрых матерей — не позволять дочерям тянуть время с женихами. Существовали и баллады о влюблённых, использовавших эту традицию для воссоединения вопреки всему.

Если невеста выбирала жениха, ей следовало сесть к нему на колени — и с этого момента они считались связанными обещанием.

Выбор был старомоден, но законно обязывающим. Как жених с общеизвестной историей ухаживаний, Баярд имел право его потребовать.

Все взгляды устремились на Эйслинн, полные болезненного любопытства.

Она могла ответить только так:

Ответ мог быть только один.

— Я признаю ваше право и принимаю его. Но воспользуюсь своим правом на сутки для размышления — и чтобы дать время другим претендентам явиться.

На скуле Баярда дёрнулась жилка, но он кивнул:

— Разумеется, миледи. Всё должно быть по правилам.

Она ответила кивком, скрепляя договорённость:

— Хорошо.

Эйслинн спустилась со ступеней, ощущая онемение, в то время как ум лихорадочно работал.

Фиа тут же бросилась к ней.

— Миледи…

— Мне нужно срочно поговорить с капитаном Аоданом. Немедленно.



Хакон ждал так долго, как только мог, собирая информацию из обрывков разговоров и слухов. Новости разнеслись по замку меньше чем за час — барон потребовал Выбора, и леди Эйслинн согласилась. Приготовления начались посреди хаоса, царившего в замке перед осадой. Хакон с трудом осознавал этот поворот событий.

У неё кончилось время — как и у меня.

Кузница, оставленная без присмотра, раскаляется докрасна — ровно таким же был Хакон всё утро.

Наконец, ближе к вечеру, когда терпение лопнуло, он отправился на её поиски.

Он нашёл Эйслинн в кабинете отца. Стиснув зубы, чтобы не огрызнуться на стражника, который остановил его, Хакон услышал, как тот докладывает:

— Миледи? Кузнец просит аудиенции.

— Пусть войдёт.

Хакон прошёл мимо рыцарей, с облегчением обнаружив, что Эйслинн одна.

Она кивнула за его спину:

— Закрой дверь.

Он так и сделал. Щелчок засова означал, что они одни. Настолько одни, насколько это вообще было возможно.

Когда он повернулся к ней, то увидел, как на её губах рождается улыбка, пока она поднимается ему навстречу. Ему хотелось броситься к ней, ощутить вкус этой улыбки, насытиться каждым драгоценным мгновением.

Вместо этого он прорычал:

— Что такое Выбор?

Улыбка исчезла, и его зверь заворчал внутри. Судьба, она скажет то, что он не хочет слышать.

Пока Хакон стоял посреди комнаты, Эйслинн, нервно расхаживая, объяснила ему суть Выбора. Женихи, притязания, окончательность. Он понял формальную сторону, хотя не мог осознать, почему это так необратимо.

Баярд принуждал её сделать выбор накануне битвы. Если ответ его не устроит, он готов был уничтожить часть её сил до подхода Джеррода — таков был его замысел, даже несмотря на все детали, которыми Эйслинн с готовностью поделилась: от истоков традиции Выбора до современных юридических тонкостей.

Хакон позволил ей говорить, надеясь, что хотя бы звук её голоса успокоит его. Но нет. С тех пор как он узнал о Выборе, всё тело гудело, будто некая сила принуждала его действовать. Он думал, её присутствие поможет, но оно лишь усугубило тревогу.

Гул превратился в нестерпимый зуд, в навязчивую потребность. Он едва сдерживал желание взвалить её на плечо и прыгнуть в окно, умчавшись прочь со своей парой.

Когда она наконец остановилась, Хакон задал вопрос, терзавший его весь день:

— Ты выберешь его?

Эйслинн покачала головой:

— Я не хочу. Мы с капитаном Аоданом разрабатываем план, чтобы смягчить последствия, но… — слёзы заблестели на её ресницах: — Я боюсь исхода. Хакон… мне страшно.

В мгновение ока он оказался рядом, взяв её лицо в ладони. Зелёная кожа так контрастировала с её тёплым золотистым оттенком. Он обожал эти оттенки. Обожал, как её пальцы смыкались вокруг его запястий, как она смотрела на него — с доверием и беззащитностью. Без слов прося утешения.

К чёрту Баярда. К чёрту всё это.

Никто не должен пугать её. Она заслуживала только света и добра в этом мире — и Хакон яростно отрицал всё, что этому противоречило.

— Виния, — прошептал он, — уйдём отсюда. В новое место, где будет безопасно. Я позабочусь о тебе. Всегда.

Она подарила ему самую прекрасную и печальную улыбку, какую он только видел. Её слёзы просочились в трещины его окаменевшего сердца, размывая решимость.

— Как бы я хотела… Но не могу, Хакон. Хорошее или плохое — это моя жизнь. Я не вправе бежать.

Он знал её ответ ещё до слов, но ему нужно было услышать его еще раз из ее губ.

Закрыв глаза, он склонился к ней, вдыхая её запах.

Судьба, как же он был наивен, покидая Калдебрак. Думал, что найти и взять пару — просто. Ничто в жизни не даётся легко — но и ничто не стоило того больше, чем она.

Он был не просто наивен — он оказался глупцом. Глупцом из-за неё.

Хакон любил её. Сильнее, чем разумно, и сильнее, чем мог себе представить. Он надеялся, что старые сказания правдивы, но не был готов убедиться в этом. Правда обладает свойством перекраивать надежды и рушить планы.

Та простая жизнь, которую он выстроил в своём воображении, была прекрасным сном. И когда он прижался губами к её мягким устам, то оплакивал эту потерю. Горе не обязано быть осязаемым или логичным — он так долго убегал от него. Теперь же дал ему место, и его поцелуй пропитался грустью по несостоявшемуся будущему.

Он сделал бы её счастливой в том цветущем лугу. Построил бы для них добрую жизнь — с ясными днями и тёплыми ночами.

Но этому не суждено случиться. И впервые Хакон понял: это нормально.

Притянув её к себе, он крепко обнял, чувствуя, как её тело прижимается к его груди, и прошептал:

— Я выбираю тебя, Эйслинн. Сегодня, завтра, навсегда.

Он скрепил этот обет поцелуем, надеясь, что этого будет достаточно.

Когда он наконец оторвался, её встревоженный взгляд выдавал нарастающее беспокойство.

Он не мог раскрыть ей свой план — она попыталась бы остановить. Её сердце было слишком добрым, а он жаждал завладеть им полностью. Так что Хакон сделает то, что должен был сделать давно.

С последним поцелуем он простился и вышел из кабинета.

Дорога до покоев Орека и Сорчи заняла минуты. Короткий стук — и друг появился на пороге с выражением полного недоумения на лице.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Хакон.

И побыстрее. Времени оставалось в обрез, а дел предстояло немало.