Кузнец

13



Пот и влага стекали струйками по напряженной шее и спине Хакона, не давая облегчения, даже когда теплая вода и пар из ванн окутывали его. Костяшки пальцев обеих рук побелели, одна — от усилия удержаться у дальней стены, в то время как другая яростно трудилась с членом, пока вода плескалась о яйца.

Ежевечернее купание стало его ритуалом, способом смыть с себя дневную сажу и копоть — и похоть. Он отправлялся в баню поздно ночью, когда там больше никого не было, чтобы стать свидетелем его слабости.

Ритуал был прост — схватить возбужденный член и выпустить насколько может свое разочарование. Он очистил себя от грез наяву, очистил свои фантазии и в горячей воде и паре бань обновил свою решимость окончательно отбросить желание к леди Эйслинн.

Не имело значения, чего хотел он или его рычащее, несчастное чудовище, потому что она не хотела его.

Все было так просто.

Хакон в мучительной ярости оскалил клыки на стену и сильнее задвигал кулаком.

Она не приходила к нему больше недели. Ни проектов, ни просьб. Она даже не обедала в столовой, так что, когда он все-таки увидел ее там, ему пришлось сделать вид будто он ест.

Ты ей не нужен.

Вот что это должно было означать. Она находила его приятным и достаточно полезным, но у нее были дела поважнее. Он был всего лишь слугой.

Это то, в чем он неделями пытался убедить своего зверя, но упрямая тварь не желала слушать.

И вот результат: леди Эйслин больше нет рядом. Отвергнутая потенциальная пара — и Брижитт, вероятно, рассказала о нем другим служанкам, а значит, в ближайшее время ни у кого в замке он не сможет рассчитывать даже на намек на флирт или интерес.

«В замке нам нужен только один человек», прорычал зверь.

Хакон яростно дернул головку члена, наслаждение и боль пронзили его. Его зверь повторял только это. Никогда ничего полезного, ничего, что помогло бы ему построить жизнь, которую он хотел.

Было достаточно тяжело жить полукровкой среди людей и искать потенциальную пару. Было достаточно тяжело найти женщину своей мечты только для того, чтобы обнаружить, что он никогда не сможет заполучить ее.

Ему не нужен был бесполезный, упрямый зверь, усложняющий задачу.

И все же, это именно то, что он получил.

Хакон потряс головой, когда его пронзил оргазм, ослепительный момент удовольствия, который никогда не длился достаточно долго и никогда не оставлял его удовлетворенным.

Он мог представить ее здесь, с ним, ее кожу, светящуюся и розовую от пара. Он мог представить золотистые волосы, расплывающиеся по воде вокруг них, когда она улыбается ему снизу вверх. Умные глаза с дрожащими ресницами, когда ее пальцы коснулись его. Ее прекрасный рот улыбался драгоценной легкой усмешкой, прежде чем осыпать дразнящими поцелуями вдоль его длины. Она мучила бы его столько, сколько пожелала, проверяя его характер, а он смаковал бы каждое мгновение агонии, ожидая того восхитительного момента, когда она погрузит головку члена в горячий колодец своего рта.

Ее образ в его сознании, пухлые розовые губы, обхватывающие его зеленый член, заставил Хакона рычать на камни, струи спермы падали в воду.

Когда все было закончено, он стоял, тяжело дыша. Почти обрушившись всем весом на стену, он едва держался на дрожащих ногах, заставляя воду колыхаться вокруг.

Ритуал был завершен. Дневное разочарование и безответное желание исчезли.

Но он боялся, что никогда не освободится от нее. Каждый новый день приносил новую надежду, новые мечты, которые увядали по мере того, как солнце пересекало небосклон.

Он был пойман в свою собственную ловушку, и не знал, как выбраться. Все, чего он хотел, жертвы, на которые он пошел, чтобы приехать в Дундуран, — все это было напрасно, если он не мог собраться с мыслями и отказаться от нее.

Хакон со вздохом плюхнулся спиной в воду и бесцельно поплыл на спине.

Насыщенный паром воздух наполнял тяжестью нос и легкие, но он не мог заставить себя уйти.

Кроме кузницы с леди Эйслинн в специально отведенном для нее кресле, бани были его любимым местом в замке Дундуран. Купальни, берущие начало из природного источника под замком и дополненные гипокаустом⁸, представляли собой разветвленную сеть бассейнов с подогревом. Природный источник был обрамлен скальными образованиями с прожилками сверкающих минералов, а также колоннами, поддерживающими сводчатые переходы. Полы были выложены замысловатой мозаикой из мелкой плиткой и стеклянных квадратов.

Ванны были разделены по центру металлической сетчатой перегородкой, отверстия были достаточно большими, чтобы пропускать воздух, но не позволяли заглядывать на другую сторону. Если бы женщина купалась на противоположной стороне, он смог бы разглядеть ее силуэт, но не черты лица.

Он всегда был осторожен, выжидал и убеждался, что в ванне никого нет, прежде чем взять себя в руки. Даже если женщина могла видеть только силуэт, его можно было узнать в Дундуране.

Хакон долго плавал, его тело было теплым и измученным.

Ситуация еще не вышла из-под контроля. Если он сможет избавить своего зверя от одержимости наследницей, возможно, тогда он, наконец, сможет серьезно подойти к поиску потенциальной пары. Той, которую он действительно мог бы заполучить, и с которой устроил бы свою жизнь.

Судьба, все это звучит так просто.

На самом деле все было совершенно не так.

Хакон заворчал и выпрямился. Выбравшись из воды, он схватил банную простыню и быстро вытерся, сунул ноги в свободные льняные штаны, которые надевал только для принятия ванны, и повесил простыню на шею.

Полный решимости оставить мрачные мысли позади, он начал подниматься по лестнице обратно в замок.

Он уже дошел до площадке, соединяющей лестницы двух частей купален, когда услышал тихие голоса и шаги, спускающиеся ему навстречу.

Хакон удивленно поднял глаза.

Леди Эйслинн и Фиа посмотрели на него почти так же, их лица были частично в тени от фонаря, который держала Фиа.

Обе явно направлялись в баню, льняные сорочки выглядывали из-под парчовых халатов. Платье леди Эйслинн было насыщенного бордового цвета, который отражал свет фонаря там, где оно изгибалось вокруг ее тела — плеч, бедер, пышной груди. Золотистые волосы мягкими, распущенными волнами ниспадали на плечи и спину, обрамляя прелестное лицо.

Она выглядела такой разбитой, какой Хакон никогда ее не видел, и он знал, что этот образ навсегда запечатлеется в его памяти.

Уши Хакона горели, он опустил голову.

— Миледи, простите меня, я…

— Нет, нет, не обращайте на нас внимания, — настаивала Эйслинн. Она прочистила горло, когда тишина затянулась.

Хакон осмелился поднять голову, не в силах сдержать жадного взгляда, устремленного на нее. Судьба, она была сама мягкость в свете фонаря.

Хорошо, что там была Фиа, потому что в противном случае Хакон не знал, смог бы удержаться от того, чтобы не натворить глупостей.

По крайней мере, еще больших глупостей, чем пробормотать:

— Рад видеть вас, миледи.

Он не представлял, как отчетливо бьется пульс у нее на шее. У него самого вырвалось мурлыканье желания, и хотя он знал, что должен отвести взгляд, он не мог.

— Я тоже, — сказала она низким, с придыханием голосом, который потянул его вверх по ступенькам, пока он не оказался всего на одну ступеньку ниже ее.

Ее блестящие золотые глаза изучали его лицо, и он задался вопросом, слышит ли она, как он взывает к ней: «Отошли Фиа, вернись ко мне, пойдем со мной».

Если она и слышала, то ничего не сказала. Ее губы приоткрылись, но с них не сорвалось ни слова. Хакон уставился на эти губы, его тело качнулось к ней, как будто она была небесным телом, и его неумолимо притягивало в ее сферу.

— Спокойной ночи, мастер Хакон.

Он ошеломленно посмотрел на Фиа, увидев ее изогнутые в ожидании брови.

Хакон с трудом сглотнул. Блядь, что я делаю?

Он отступил как можно дальше назад, еще раз склонив голову.

— Спокойной ночи, миледи, Фиа, — сказал он и поднялся по ступенькам, перепрыгивая через две за раз.

К тому времени, когда он был надежно заперт в своей комнате, пульс стучал в ушах, а член торчал в нижнем белье.

Он никогда не забудет, какое зрелище она собой представляла — мягкая, сияющая, совершенная. И она никогда не будет принадлежать ему.



Эйслинн долго лежала без сна, тело было разгоряченным, несмотря на то, что она давно обсохла после ванны. В самые глубокие ночные часы в замке было тихо и безмолвно, все, кроме ночной стражи, разошлись по своим комнатам. И все же Эйслинн не могла успокоиться, не могла отвлечься от вида кузнеца, выходящего из бань.

Еще одна волна тоски захлестнула ее при воспоминании о нем, влажном после ванны, с каждым тяжелым мускулом, резко очерченном тенями в свете фонаря. Она не могла перестать думать о том, как его мокрые волосы были зачесаны назад, и как капли воды собирались на заостренных кончиках его ушей. Его щеки порозовели от пара, а кожа была гладкой и упругой.

И его штаны… Прилипшие к широким бедрам от влаги, они мало что оставляли для воображения относительно его форм. У Эйслинн пересохло в горле при мысли об очертаниях его члена, который она мельком увидела прижатым к бедру. Ей не следовало смотреть, но его голова была склонена, и ей стало мучительно любопытно.

Если бы Фиа не было рядом, Эйслинн подозревала, что поддалась бы искушению — отдалась его сильной фигуре, наконец-то позволила себе и открыла, каким был его самый настоящий аромат, как ощущалась бы его кожа на ее щеке, как его руки обвивали бы ее… каково было бы ощутить эти большие зеленые руки, когда они откинули бы ее халат и открыли ее мягкому свету…

Глубоко вздохнув, Эйслинн оттянула вырез ночной рубашки, чтобы провести кончиками пальцев по соску. Согнув колено, она задрала подол платья до талии, а другой рукой принялась исследовать промежность.

Она уже довольно давно не доставляла себе удовольствия. Она, конечно, думала об этом с тех пор, как встретила Хакона, но теперь не могла прожить ни минуты без удовлетворения.

Ее пальцы двигались в отработанном ритме, и Эйслинн быстро стала влажной, ее бедра поднимались навстречу руке. Она щипала и ласкала сосок и клитор в унисон, доставляя себе удовольствие знакомыми движениями и приемами, которым научилась в юности.

В прошлом у нее было всего два партнера, но она всегда сама заботилась о собственном удовольствии. Оргазм нарастал, напряжение собиралось внизу живота, пока не обрушилось на нее в один горько-сладкий момент. Зажав руку между бедер, она двигалась в погоне за наслаждением.

Его имя было у нее на губах, когда она достигла пика, удовольствие растекалось по венам, как сироп.

Она долго лежала посреди кровати, завернувшись в простыни, глядя на балдахин и думая: «Хотела бы я быть с ним. В ванне. В этой кровати. Где угодно. Везде».

Она пыталась смириться с тем, что дистанцируется от него. Она думала, что так будет лучше.

Но настроение только ухудшалось с каждым днем, когда она его не видела.

Деревянная роза, которую Эйслинн носила в кармане, была постоянным утешением, но также и напоминанием о нем. О том, что она не разговаривала с ним несколько дней. Даже если он был всего лишь ее другом, она была благодарна за дружбу. В ее жизни было мало людей, с которыми ей было легче разговаривать, чем с Хаконом.

«Что мне делать?» Она спрашивала себя об этом несколько дней, не находя ответа.

Но сегодня, почему-то, казалось, будто перейдена какая-то грань — или свершился некий обряд. Что-то произошло, но она не могла точно сказать, что именно.

И когда она лежала в постели, ее тело все еще сотрясалось от последствий оргазма, но все еще жаждало его, она задавалась вопросом: «Как я могу оставаться в стороне?»



В конце концов, Эйслинн не смогла. Она снова пробралась в кузницу, и ее сердце наполнилось радостью, когда она увидела его широкую, приветливую улыбку. То, как появилась ямочка на его щеке, когда он улыбнулся, как будто… заставило ее внутренности трепетать.

Она не могла ходить туда так часто, как раньше. Обязанностей и работы действительно накопилось, поскольку отец переключил большую часть своего внимания на подготовку к походу на юг. Сбор урожая был одним из самых оживленных периодов года, и по всему Дарроуленду урожай свозили на хранение или переработку. Силосы, зернохранилища и мельницы были оживленными ульями, рабочие везли урожай с окрестных ферм, а сборщики налогов сбирали взносы с дворян и йоменов.

С головой, забитой счетами, цифрами и таблицами, Эйслинн не могла удержаться от того, чтобы навестить его. Ей нужно было облегчение, комфорт от наблюдения за его работой.

Кузница была безопасной и теплой, целый мир сам по себе. Она была счастлива находиться там с ним.

По мере того, как обязанности усложнялись, письма от Баярда продолжали приходить, местонахождение Джеррода оставалось неизвестным, а вассалы все также жаловались на повышенные налоги, Эйслинн наслаждалась моментами счастья, когда могла их найти.

Она беспокоилась, что, вернувшись к нему, может обнаружить, что их общение станет натянутым или неловким, но он только улыбнулся ей и протянул свежие кусочки пчелиного воска, перед тем как начать работать молотом.

Было облегчением узнать, что все было так, как раньше. Между ними возникла легкость, которой она жаждала всякий раз, когда разговаривала с кем-то другим и находила это общение более трудным.

День за днем она пробиралась в кузницу и была все счастливее.

И все же это было не совсем так, как прежде. В их совместных мгновениях чувствовалось что-то… иное. Возможно, изменились даже они сами.

Она не раз ловила его на том, что он краснеет, и не думала, что это из-за огня в кузнице. И когда она заметила, что его взгляд опустился на ее губы, ее сердце замерло в груди, с воспоминанием о том, что говорили горничные.

Вопрос вертелся у нее на кончике языка, но какое-то время ей не хватало смелости. Она боялась, каким может быть его ответ, и что из-за этого может случиться. Было легко вернуться к их непринужденности, но она не могла не почувствовать перемены.

Наконец, однажды ночью она решила, что должна знать. Не важно, чем все закончится и как это изменит то, что было между ними. Ночь за ночью она тосковала по нему, день за днем — скучала. Так нельзя было продолжать вечно: тело изнывало, сердце не знало покоя.

Когда в следующий раз они остались одни в кузнице, снова обсуждая ее планы относительно моста, она заметила, что его взгляд упал на ее губы.

Выпрямившись в кресле, она мягко улыбнулась, прежде чем спросить:

— Хакон, почему ты так часто смотришь на мои губы?

Она удивила его.

Он замер совершенно неподвижно. Она наблюдала, как он обдумывает ее слова, и его уши потемнели от румянца.

Хакон внезапно отвернулся, повернувшись к ней профилем, проводя полировальной тряпкой по железу, что держал в руках.

— Я не хотел вас обидеть, — тихо сказал он.

— Я знаю. Мне было просто любопытно. Я просто подумала, не…

Слова, сказанные и, тем более, невысказанные, повисли между ними на ужасное мгновение. Эйслинн вцепилась пальцами в юбки и заставила себя оставаться на месте, хотя ей хотелось ерзать — или, еще лучше, убежать.

Прошло некоторое время, прежде чем он повернулся к ней, отложив свою работу. Он не хотел встречаться с ней взглядом, но все же подошел, остановившись всего в шаге.

С сердцем, застрявшим в горле, Эйслинн молчала и не двигалась, чувствуя тяжесть того, что он собирался сказать.

— Я… я не люблю об этом говорить. Но я почти глух на это ухо, — он коснулся пальцем правого уха, того, в котором было всего одно золотое кольцо. — Я защищаю тот слух, что у меня есть, потому что боюсь потерять его еще больше.

— Я не знала, — пробормотала она. Он так хорошо это скрывал — она бы никогда не догадалась, что у него проблемы со слухом.

Хакон покачал головой, бросив взгляд на окна кузницы. Казалось, ему было легче разговаривать с ночью снаружи, и поэтому Эйслинн терпеливо слушала, не требуя его взгляда или большего, чем он был готов дать.

— Моя бабушка тоже была такой. Она научила меня говорить руками. Обычно я слышу других, но чтение по губам помогает. Особенно если вокруг шумно, например, в столовой. Боюсь, некоторые могли это неправильно истолковать.

Эйслинн проглотила комок в горле.

— Это не твоя вина, — уверила она. — Ты не знал.

Он кивнул, хотя она не была уверена, что он действительно согласен с ней.

— Возможно. Это усложнило изучение эйреанского и разговор на нем.

— Ты великолепно справляешься! — поспешила похвалить его она.

Это вызвало у него слабую улыбку.

— Спасибо, миледи. Вы… вы очень помогли. Мне нравится слушать, как вы говорите.

Эйслинн покраснела с головы до ног. Его глубокий карий взгляд вернулся к ней, заставляя подняться с места. Она мягко положила ладонь на его руку.

— Спасибо, что рассказал мне.

Уголки его губ, которые только что снова начали приподниматься, опустились, а взгляд стал еще более серьезным. Медленно он взял ладонь, которую она положила на его руку, в свою.

Не сводя с нее взгляда, он поднял ее руку и склонил голову, прижимаясь теплыми губами к тыльной стороне ладони. Ее сердце понеслось вскачь, дыхание с тихим вздохом вырвалось из легких. Его взгляд метнулся к ее рту, и она, не удержавшись, провела языком по нижней губе.

Она почувствовала его хриплое дыхание на своей коже, затем он поцеловал ее в ладонь более крепким, более пылким поцелуем.

В кузнице потрескивал огонь, Вульф храпел, пели соловьи, но Эйслинн почти ничего не слышала из-за шума крови в ушах.

То, как он смотрел на нее сейчас… Дрожь жара, пробежавшая стрелой между ее бедер, когда он попробовал на вкус ее кожу…

Дверь кузницы с грохотом распахнулась, и внутрь ворвался Фергас.

Они с Хаконом с удивлением уставились на старого кузнеца.

— Добрый вечер, миледи, — сказал он в своей обычной бесцеремонной манере, но вместо того, чтобы зашаркать вглубь кузницы, остановился, чтобы посмотреть на открывшуюся перед ним сцену.

Его большая густая борода дернулась.

— Я лучше пойду, — пробормотала она.

— Доброго вечера, миледи, — так же тихо сказал Хакон, позволяя ее руке выскользнуть из его ладони.

Она попыталась уйти, но под непроницаемым взглядом Фергаса это было слишком похоже на бегство. Поэтому она повернулась и сказала им обоим:

— Мне нравится новая организация. Она кажется наиболее эффективной.

— Благодарю вас, миледи, — улыбка Хакона была широкой и, что интересно, немного самодовольной. Она никогда не видела у него такого выражения лица, намека на порочность, и ей это… скорее нравилось.

Она не смогла оторваться от его взгляда еще на мгновение, в то время как ее сердце пыталось выскочить из груди.

У нее был ответ, даже если она не знала, какой именно.

Все менялось — и хотя это пугало ее, она не могла сдержать волнения.

Улыбнувшись ему в последний раз, она покинула кузницу, прижав к груди руку, которую он поцеловал, прямо над бьющимся сердцем.