Кузнец

10



Даже если он никогда не сможет заполучить ее в качестве своей пары, Хакон решил, что мог бы, по крайней мере, быть другом леди Эйслинн. Конечно, это было бы хорошо. Это насытило бы зверя, который был беспокойным и несчастным, пока она не рядом, и дало бы его более разумной голове время выбрать кого-то, с кем он действительно мог бы построить жизнь.

Его зверь, возможно, и ворчал при этой мысли, но Хакон знал, что фантазии ни к чему не приведут. Жизнь, которую он планировал построить, должна была быть простой и стабильной. Та, что была у его бабушки и дедушки.

Поэтому он мог поболтать с наследницей, восхититься ее умом и сконструировать для нее новые хитроумные приспособления, чтобы доставить ей удовольствие. Если так случилось, что он сохранил в памяти образ ее улыбки, золотистый оттенок ее кудрей, освещенных послеполуденным солнцем, или угол наклона ее бровей, когда она ломала голову над проблемой, что ж, пусть будет так.

Он был уверен, что когда кто-то другой вскружит ему голову, он не будет помнить эти вещи так ярко. Просто нужно было дать возможность кому-то вскружить ему голову.

Хакон принял предложение леди Эйслинн поужинать с другими сотрудниками в столовой. Вульф освоился быстрее него, поняв, что, когда он величественно сидит на месте, множество рук будет подсовывать ему объедки.



Хакон заставил себя пойти, и в конце концов он привык к приятной болтовне, которая текла вокруг него.

Он постепенно совершенствовался в чтении по человеческим губам и практиковался во время еды, следя за тем, кто говорит, и внимательно прислушиваясь к тому, что было сказано.

Было немало горничных, поваров и садовников, которые смотрели на него через стол. Он изо всех сил старался уделить им немного внимания, запомнить имена и лица, и кто чем занимается.

Он нашел одну повариху, Тилли, довольно забавной, и ее истории всегда вызывали взрывы смеха за столом. Брижитт, Клэр и Фиа все были красавицами, хотя Фиа была его любимицей, в основном потому, что она часто говорила о леди Эйслинн. Хакон поглощал каждый лакомый кусочек информации с большей жадностью, чем свою трапезу, и всегда хотел большего.

Однако проходили недели, а он так и не приблизился к тому, чтобы найти кого-нибудь, кого он мог бы попросить прогуляться по внутреннему двору или пригласить в город перекусить. В самом городе было еще много людей, с которыми ему предстояло встретиться, но его время было поглощено работой в замке — и проектами леди Эйслинн.

Он уже давно закончил для нее острые ножницы, а потом быстро смастерил себе пару собственных.

— Ты действительно не обязан, — настаивала леди Эйслинн, когда однажды днем они стояли вместе в розовом саду ее матери. Она бросала на него обеспокоенные взгляды не менее десяти минут.

— Я готов, — заверил он ее. Он улыбнулся ей сверху вниз, надеясь развеять ее беспокойство, но затем она улыбнулась в ответ, ослепительная, несмотря на то, что ее лицо затеняла широкополая соломенная шляпа. Еще одно сокровище в его копилке образов, более ценное, чем драгоценные камни, спрятанные под половицами его комнаты.

Прочистив горло, он добавил:

— Приятно выбраться из кузницы. Увидеть солнце.

— Это, безусловно, правда, — засмеялась она. — Мы не можем допустить, чтобы ты побледнел, — затем ее брови поднялись почти до линии роста волос. — А кожа орков темнеет на солнце? Может ли солнце обжечь тебя?

В ее глазах мелькнуло любопытство, и внезапно ее рука оказалась на его обнаженной коже, кончики пальцев пробежались по изгибу предплечья.

Сердце Хакона бешено заколотилось в груди — и его член заинтересовался в брюках.

Рука леди Эйслинн была болезненно мягкой, кончики ее пальцев оставляли отпечатки на его коже.

С легким вздохом она отдернула руку, отвела взгляд и спрятала румянец за полями широкополой шляпы.

— Я… мне так жаль. Я просто…

Хакон снова откашлялся, привлекая ее внимание. Отогнув воротник куртки, он показал ей полоску светло-зеленой кожи под горлом.

— Мы действительно темнеем под солнцем, — сказал он, ошеломленный, но необычайно довольный, когда она, моргая, не могла оторвать взгляд от его обнаженной кожи. — Шкура орка слишком толстая, чтобы ее обжечь. И неподатливая. Кожа полукровок… — он покачал открытой ладонью в нерешительном жесте. — Она немного чувствительнее.

Она еще долгое время смотрела на его шею, прежде чем отрывисто кивнуть, ее рот был сжат в свойственной ей решительной манере.

— Тогда у тебя должна быть шляпа.

Он рассмеялся при мысли о том, что на нем может быть что-то похожее на ее шляпу с повислыми полями, но когда он в следующий раз пришел помочь ей, то обнаружил, что она настроена серьезно и ждет его с еще одной широкополой соломенной шляпой.

Леди Эйслинн выжидающе протянула ее, и он знал, пара она ему или нет, он никогда ее не разочарует.

Он натянул шляпу на голову, и в тени его ушам сразу стало прохладнее.

Она издала мурлыкающий звук удовольствия, протянув руку, чтобы затянуть завязки у него под подбородком.

Кончики пальцев ее снова коснулись его, и уши внезапно перестали быть такими прохладными.

Она, казалось, была довольна своей работой, поэтому Хакон тоже был доволен. В тени шляпы он мог с легкостью наблюдать за ней больше, чем было необходимо, пока она учила его правильной обрезке садовых роз.

Он принялся за работу быстрее, чем за еду в столовой, особенно когда увидел, как шипы царапают нежные руки леди Эйслинн. Даже в перчатках розы боролись с ними, решив сохранить свои заросли и дикие формы. Он настоял на том, чтобы бороться с более сложными растениями, где ножницы должны были проникать глубже. Они отомстили, расцарапав Хакону руки и лицо, но лучше его, чем ее.

С его помощью сад медленно, но верно начал раскрываться. Леди Эйслинн была вне себя от радости по поводу достигнутого ими прогресса, и Хакон с удовольствием слушал ее рассказ о розах и о том, как они будут цвести следующей весной.

Во время работы они также обсуждали идеи Эйслинн относительно будущих проектов, а именно моста, который она намеревалась построить в южной части города.

— Я полна решимости начать в ближайшее время, — сказала она ему в очередной солнечный день.

Началась осень, хотя до сих пор она была на удивление мягкой. Тем не менее, легкий ветерок приносил с собой прохладу, что побуждало леди Эйслинн закончить подготовку сада к зимнему отдыху до первой сильной бури.

Хакон следовал за ней с тачкой, полной мульчи, с изумлением слушая, как она описывает свои планы относительно моста, от угла наклона арки до ширины пешеходной дорожки и состава строительного раствора.

— Полагаю, раз уж мне доверят управление Дундураном, я, по крайней мере, добьюсь своего с мостом. Я хотела бы начать поскорее, чтобы, как минимум, предварительная работа была закончена до снега, но скоро и это станет невозможным.

Она не в первый раз упоминала о приближении времени, когда она будет править не только Дундураном, но и всем Дарроулендом. Хакону пришлось собрать воедино историю из рассказа Орека о Джерроде Дарроу, замковых сплетен и того, что говорила леди Эйслинн.

Намерение сеньора Дэрроу скоро уехать, даже не попытавшись найти своего заблудшего сына, не давало Хакону покоя. Обида за леди Эйслинн росла быстрее и многочисленнее, чем сорняки, которые хотели заполонить розовый сад, и он часто не знал, что делать со своими чувствами, кроме как броситься помогать ей любым доступным способом.

Итак, когда она повернулась к нему ближе к концу их работы в тот день и спросила:

— Не мог бы ты… составить мне компанию, чтобы поговорить с гильдмастерами, когда придет время? Я была бы признательна за твое мнение.

У него не было другого ответа, кроме как:

— Конечно, миледи.

И не только потому, что это означало проводить еще больше времени рядом с ней. Он искренне хотел помочь. Если блестящая наследница хотела построить мост, то Хакон сделает это.

Позже будет время познакомиться поближе с женщинами и найти себе пару.

Он был уверен, что с наступлением зимы, когда все останутся дома, у него появится время. А пока он мог уделить его леди Эйслинн.



Через несколько недель, когда осенний воздух начал наполняться свежестью, предвещавшей время сбора урожая, Эйслинн нашла постоянное убежище в кузнице замка и саду матери. В течение блаженных двух недель маленькие убежища Эйслинн оставались неоткрытыми, послеобеденные часы были только для нее впервые, как ей показалось, за долгое время.

Она была благодарна Хакону за то, что он позволил ей монополизировать так много своего времени. Фергас, конечно, уже устал от нее в кузнице, ворча, что ему не нравится, когда за ним наблюдают, но они с Хаконом просто украдкой улыбались друг другу, пока он продолжал свою работу.

Что бы она ни принесла Хакону, каким бы диковинным оно ни было, он соглашался хотя бы попытаться воплотить ее видение в жизнь. Он баловал ее своей отзывчивостью, и это быстро становилось зависимостью. На самом деле у нее заканчивались проекты, которые она хотела воплотить в прототипах или экспериментах, и Эйслинн проводила поздние вечерние часы, зарисовывая любую идею, которая приходила ей в голову — хотя бы ради предлога снова прокрасться в кузницу.



У нее была небольшая сокровищница из сделанных им предметов, — от ножниц, пера, щипцов для угля, до новых петель для двери кабинета, — так чтобы они никогда не выдавали ее, когда она ускользала. Однако любимой по-прежнему была маленькая деревянная роза.

Эйслинн всегда носила ее в кармане, — маленький сувенир, который вызывал у нее улыбку. Она водила большим пальцем по гладким граням лепестков, пока Бренна зачитывала ежедневный список дел, и шелковистое скольжение было успокаивающим, повторяющимся движением, позволяющим сосредоточиться на задачах, а не на тревоге.

Когда обязанности, казалось, наваливались на нее, а эмоции переполняли изнутри, Эйслинн дышала легче, зная, что может сбежать в свое маленькое убежище, чтобы повидаться с другом. Иногда она приносила с собой работу или чтение, но чаще всего довольствовалась разговором. Сначала она просто наслаждалась мрачным покоем кузницы, но шли недели, и Эйслинн начала понимать… что приходит она именно к Хакону.

Ей нравилась его непринужденная улыбка и то, что, казалось, она никогда не надоедала ему. Эйслинн знала, как другие реагируют на ее монологи — она легко перевозбуждалась и увлекалась. Тем не менее, она никогда не чувствовала, что он торопит ее или что он предпочел бы, чтобы она замолчала. Во всяком случае, он провоцировал многие из ее долгих бессвязных речей, поощряя высказывать идеи или подробно объяснять свои решение.

Его помощь в восстановлении розового сада была неоценима — она думала сделать все самой, но когда пришла идея попросить его о помощи, Эйслин не колебалась. Просьба просто выплеснулась наружу, но она никогда бы не стала настаивать на ней. Но каждый раз, когда она просила, он приходил, усердный и воодушевленный под широкополой шляпой, которую она нашла для него.

Она легко могла провести целый день, сидя в кузнице на том, что теперь было ее стулом, наблюдая за его работой. Методичные процессы нагрева и придания формы металлу нравились ей, и он терпеливо объяснял каждый шаг. Эйслинн любила узнавать, как делаются и работают вещи, и Хакон преподносил знания на блюдечке ее голодному уму.

И, если честно, это была не единственная голодная часть ее натуры.

В его работе было что-то почти поэтичное. То, как он орудовал молотком и щипцами… Сосредоточенность на его лице, когда он работал с металлом… Как сгибались его руки и бугрились мышцы, когда он молотил по железу…

Ее щеки краснели не только от жара кузницы.

Несколько раз в день она проводила пальцами по деревянной розе, вспоминая тот момент, когда он отогнул воротник, обнажив линию светло-зеленой кожи на шее.

Эйслинн никогда по-настоящему не задумывалась о том, что она находит наиболее привлекательным в мужчинах. Два ее партнера сильно отличались по размеру и фигуре — Бренден обладал гибкой элегантностью, его конечности были длинными и изящно сложенными; Алаисдэр был воплощением твердости и звериной силы. Хакон был и тем, и другим, и ни тем, ни другим, всем этим и даже больше.

В тот день она наблюдала, как его плечи напрягались и расслаблялись, когда он погрузил железный прут в тлеющие угли. Эйслинн скрестила ноги, ее лоно покалывало от желания. Судьба, но он был прекрасным мужчиной. Большой и грубый, да, но в его лице было что-то элегантное и утонченное. И то, как эти теплые карие глаза смотрели на нее из-под длинных, темных, как сажа, ресниц, когда он наклонился, чтобы подбросить дров в кузницу…

Глубоко вздохнув, Эйслинн подняла руку и сделала жест, означающий «готово?»

Хакон кивнул, ответив «пока».

Эйслинн очень нравилось разговаривать с ним на языке жестов. Во время их совместных послеобеденных занятий он научил ее основным словам, и она всегда была жаждала большего. Ей нравилось, насколько он был прост — один жест означал одну вещь. Конечно, он мог составлять целые предложения руками и формулировать сложные мысли и вопросы, но смысл не зависел от интерпретации так, как это бывает в устной речи. Ее разум наслаждался его прямотой.

Еще ей нравилось чувствовать себя причастной к происходящему, как будто у них был свой собственный тайный язык.

Вытащив пчелиный воск из ушей, Эйслинн воспользовалась моментом, чтобы привыкнуть ко всем звукам. В кузнице потрескивал огонь, и она слышала поблизости жужжание гончарных кругов.

Когда Хакон тоже убрал пчелиный воск, он жестом спросил «воды?»

Эйслинн покачала головой и изо всех сил попыталась притвориться, что не смотрит, как он берет с рабочего стола бурдюк с водой и делает большой глоток.

Его широкое горло двигалось, и кадык подпрыгивал при каждом глотке, единственная капля стекала и блестела на изгибе подбородка. У нее пересохло во рту, губы покалывало от желания поймать эту капельку языком.

Судьба, она никогда раньше не находила мужское горло таким восхитительным.

Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что теперь, когда он говорил, оно двигалось.

— Повтори? — выдохнула она, быстро моргая, чтобы снова сфокусироваться на нем.

— Я сказал, что слышал еще кое-что, чтобы вы объяснили мне.

Эйслинн улыбнулась, подавшись вперед на кресле. Это была еще одна вещь, которая ей очень нравилась в общении с ним — их маленькая языковая игра.

Она думала, что он в достаточной степени овладел эйреанским языком, но он оставался смущенным и неуверенным в своих знаниях. Поговорки и идиомы были особенно сбивающими с толку, и он спрашивал о тех, которые казались ему загадочными.

— Давай послушаем.

— Ставить телегу впереди лошади, — он положил большую руку на рабочий стол, навалившись на него всем весом, и снова отпил из своего бурдюка с водой. — Кому могло бы прийти в голову ставить телегу впереди лошади?

Эйслинн фыркнула от смеха.

— Никто бы не стал! Предполагается, что это бессмысленно.

— Тогда почему люди должны напоминать другим не делать этого?

— Это значит не забегать вперед. Делать все в правильном порядке.

— Но тогда…

Они обсуждали достоинства этого высказывания еще десять минут, аргументы Хакона становились все более диковинными — она подозревала, что просто для того, чтобы рассмешить ее.

На душе у нее стало легче от смеха, а на сердце немного полнее от того, что у нее появился компаньон. Она не осознавала, как сильно ей не хватало друга, кого-то, с кем можно было поговорить. Фиа была ее ближайшим доверенным лицом, но у Фиа были обязанности, которые она должна была выполнять, и своя собственная жизнь, — ее семья держала пекарню в городе, и она часто навещала их, чтобы помочь, когда Эйслинн не нуждалась в ней в течение дня.

Быть в центре чьего-то внимания, насыщаться дружеским общением — для Эйслинн это не было чем-то само собой разумеющимся.

Особенно после того, как о ее убежище узнали.

Чувствуя, что день на исходе, Эйслинн поднялась со своего места. Она начала прощаться, когда со двора снаружи донесся негромкий визг.

Фиа ухватилась за подоконник и, заглянув в открытое окно, воскликнула:

— Вот ты где!

Покраснев, Эйслинн расправила юбки.

— Я здесь.

Фиа раздраженно выдохнула.

— Бренна заставила всех искать тебя.

— Давай не будем говорить Бренне, где ты меня нашла, — сказала Эйслинн, поморщившись.

Но горничная только замахала руками, отметая опасения Эйслинн.

— Не бери в голову. Ты нужна в большом зале. Барон Баярд здесь.

При упоминании имени их ближайшего соседа у Эйслинн упало сердце — и вот так просто сияние дня померкло.

Казалось, она может прятаться сколько угодно — ее обязанности найдут ее, несмотря ни на что.