Кузнец

5



Огонь в кузнице Хакона часто горел до поздней ночи, отчасти потому, что ему нравилось работать по вечерам, когда воздух был прохладнее, а темнота давала больше шансов точно определить цвет нагретого железа, а отчасти потому, что работы было слишком много.

Хакон уже много лет не делал ни гвоздей, ни звеньев цепи, ни подков, и никогда в таком количестве. Всего несколько дней на новой работе, и он почувствовал, что может сделать сотню гвоздей за час во сне. Всегда полезно попрактиковаться в основах, сказал он себе. Не на каждой работе нужен красивый нагрудник или зловещий топор. Плуги, топорики и сервировочные ножи — все это тоже выполняло важные функции.

Ночью, на работе, когда были только он, его молот и Вульф, Хакон мог выбросить из головы все остальное. Он отрабатывал человеческий язык с каждым ударом молота, беззвучно произнося новые слова и фразы, чтобы запомнить, как они ощущаются, пытаясь понять, как они выглядят на чужих губах.

Когда он мог слышать, что говорят, эйреанский язык казался ему достаточно легким, хотя некоторые идиомы и глаголы по-прежнему вызывали недоумение. Проблема заключалась в том, что люди что-то бормотали или отворачивали от него свои лица. Читать по человеческим губам было труднее, они двигались гораздо быстрее без помехи в виде клыков.

Но его это не останавливало.

Всего несколько дней в замке Дундуран, и Хакон понял, что это то место, где он должен быть. Работа шла стабильно, и вскоре он надеялся, что ему доверят более сложную работу. Сама кузница впечатляла — огромный круг соединенных горнов, вписанный в каменное кольцо и разделенный на секции каменными перегородками. Круг комнаты выходил на западный двор, проветривался через стену из широких окон. Здесь было все, что только может пожелать кузнец, с несколькими рабочими зонами на выбор. Хакон уже решил, поскольку здесь были только он и старый главный кузнец Фергас, что они могли бы разделить пространство на специальности, чтобы не приходилось каждый раз доставать или менять конкретные инструменты и формы.

Однако он ждал, когда Фергас потеплеет к нему, прежде чем заговорить об этом. Хотя Хакон не был уверен, что Фергас вообще дружелюбен к кому-либо. Раздражительный пожилой человек был большим и грузным, его голова была выбрита до блеска, но дикая борода отросла до груди. Хакон еще не определил цвет его глаз, потому что он часто щурился или хмурился.

Фергас соизволил провести для него краткую экскурсию по кузнице в первый день, но после этого только лаял, поручая Хакону всю работу. Со своей стороны, Фергас, казалось, был сосредоточен исключительно на изготовлении замысловатых декоративных кубков, украшенных плетеным металлом и драгоценными камнями. Их он брал с собой в любимую таверну почти каждый вечер, чтобы выпить и петь песни.

Хакону оставалось надеяться, что его постоянная работа с гвоздями и подковами в конце концов завоюет ему хоть какое-то доверие старшего. Он сразу распознал умелого кузнеца, а Фергас был умелым, хоть и резким. И непреклонным на своем пути. Хакон даст этому человеку еще несколько дней, прежде чем выскажет ему свои предложения.

Если не брать в расчет Фергаса, то в новых условиях было много интересного.

Ему выделили небольшую, но ухоженную комнату рядом с кузницей, чтобы он мог поддерживать огонь в горне. Персоналу разрешалось пользоваться горячими ваннами под замком, а также обедать в обеденном зале вместе с сеньором и его семьей, если не проводился банкет.

Но самое приятное — это красивые человеческие женщины, населявшие замок. Персонал замка представлял собой небольшую армию людей, половину из которых составляли женщины, и многие из них были молодыми и энергичными девушками. Он не раз поворачивал голову, чтобы взглянуть на одну из них, когда шел за едой для себя и Вульфа или направлялся в купальню.

Впервые в его жизни с ним флиртовала женщина.

При мысли об этом его уши горели жарче, чем огонь в кузнице.

Во время своего путешествия на север он глубоко внутри таил темные сомнения о том, что в конце концов не сочтет человеческих женщин привлекательными или подходящими — или, что еще хуже, ни одна из них не сочтет его привлекательным. Он прожил свою жизнь в Калдебраке, будучи обделенным вниманием как потенциальный партнер, но уже не одна человеческая женщина окинула его оценивающим взглядом.

«Все получится», подумал он про себя."Все получится. Ты еще будешь гордиться мной, гадарон».

Теперь оставалось только заговорить с одной из них. С каждым днем он становился все более уверенным в своем эйреанском и думал, что скоро сможет вести разговор с женщиной, не путаясь в словах.

Он не отказывался попробовать «фрукты» — в переносном смысле, вспомнив, как одна из кухонных служанок бросила на него особенно похотливый взгляд, накладывая ему ужин в миску. Однако его целью всегда было найти свою пару.

Здесь так много женщин, не только в замке, но и в самом городе Дундуран, что должна была найтись та, которая могла бы понравиться ему, и которую он мог бы полюбить в ответ. В конце концов, это все было ради нее, его путешествие и новая жизнь.

Так что, пока он мог пробовать, ему приходилось держать себя в руках. Его целью была пара, и он сомневался, что она оценит, что он ищет ее в постели каждой служанки на своем пути.

Его кровь вскипела от открывшихся перспектив, которых было много. Он не был таким похотливым с тех пор, как был неопытным юнцом и провел первые ночи с Фели. Открывшиеся возможности почти ошеломили его.

Однако ему пришлось подумать головой, а не членом, и сделать правильный выбор. И мудрый. Хотя он и жаждал сейчас обрести пару, большую часть молодости он провел, проклиная эту связь и ее власть над теми, кто ее обрел.

Узы брака отняли у него мать, настолько сильно они тянули ее к отчаянию, когда погиб отец. Дедушка не смог вынести отсутствия бабушки и быстро умер от разрыва сердца. Так часто происходило со связанными брачными узами, вот почему многие сородичи были осторожны в связях с парой. Они были гораздо более беззаботны в отношении партнеров по постели, но он знал многих сородичей, которые избегали слишком долгих связей, опасаясь, что они начнут пускать корни.

Связь между супругами была священна для орков не без оснований, и Хакон, повзрослев, научился ценить ее и тосковать по связи, которую разделяли его бабушка и дедушка, по той, что была у Сигиль и ее партнеров.

Он хотел чего-то яростного. Быть для кого-то всем. Быть любимым, желанным и нуждаться в ком-то также сильно, как и нуждались бы в нем…

Осознание того, что он так близок к тому, чтобы найти ее, немного ослабило боль в члене оттого, что он был рядом с таким количеством красивых женщин, а также душевную боль оттого, что скучал по дому больше, чем он хотел признать.

Пока Хакон стучал молотком, желая сделать еще несколько гвоздей и подков, прежде чем загасить огонь на ночь, мысль о красивых женщинах и паре в конце концов вернула его мысли ко вчерашнему дню. К ней.

За короткое время пребывания в замке он уже слышал много разговоров о наследнице Дарроу. Хакону было приятно обнаружить, что разговоры о ней и о сеньоре Дарроу почти всегда были положительными; казалось, они действительно любимы слугами замка.

Однако ничто из этого не подготовило его к встрече с ней.

Он боялся, что лишился дара речи в ее присутствии.

Хакон сунул в огонь еще один железный прут, и его уши покраснели при воспоминании об этом.

Судьба, он и не знал, что женщины бывают такими прекрасными.

Дело было не в том, что другие женщины замка были в основном простолюдинками, в то время как она была благородного происхождения. Были и другие, такие же или более красивые, чем она. Были те, у кого тоже были блестящие глаза и еще больше тех, у кого светлые волосы мягкими волнами ниспадали на спину. У многих из них были веснушки на носу и розовые пухлые губы, которые изгибались в теплой улыбке. Пара Орека Сорча была выше и пышнее, в то время как многие другие женщины, которых он видел, были меньше наследницы.

В ней было все это и многое другое. Однако, что это было — он не знал наверняка и думал, что, возможно, знание может привести его к опасности.

Что-то шевельнулось в его периферийном зрении. Сначала подумав, что это просто Вульф ворочается на своем любимом соломенном коврике, он проигнорировал это.

Однако движение повторилось снова. Ему явно махала человеческая рука.

Хакон повернул голову, чтобы посмотреть, и чуть не уронил себе на ногу расплавленное железо.

Леди Эйслинн стояла на пороге кузницы, ухмыляясь ему, держа книгу в одной маленькой ручке и размахивая другой, чтобы привлечь его внимание.

Уши Хакона горели, он поспешил отложить свои инструменты. Ее губы шевельнулись, когда она сделала еще один шаг в комнату.

Он поднял руку, заставив ее вздрогнуть, и быстро вытащил пчелиный воск из ушей.

— Простите меня, миледи, — сказал он, склонив голову.

— Не нужно, — она удивленно посмотрела вниз, когда Вульф появился перед ней и пихнул длинной мордой.

Присвистнув сквозь зубы, Хакон предупредил:

— Вульф, веди себя прилично.

Леди Эйслинн протянула руку, чтобы собака понюхала, и Хакон с изумлением наблюдал, как его недружелюбный, отчужденный пес ткнулся головой в ее руку, требуя внимания. Он редко позволял Хакону или его бабушке погладить себя, не говоря уже о незнакомцах, но был счастлив выставить себя дураком перед хорошенькой наследницей.

Значит нас двое.

— Что у тебя было в ушах? — спросила она.

Рот Хакона открывался и закрывался, его сердце все еще колотилось от желания видеть леди Эйслинн рядом, как будто его мысли призывали ее. Ее блестящие локоны были откинуты с лица, открывая ему ясный вид на ее прекрасное лицо и сверкающие золотистые глаза. На ней было простое синее платье с глубоким вырезом, открывающим верхнюю часть ее пышной груди, а юбка ниспадала каскадом вокруг округлых бедер.

У него перехватило горло. Судьба, как она прекрасна.

Затем… его сердце замерло, когда он понял, что она стояла там, ожидая его ответа, но он не знал, как на эйреанском будет пчелиный воск.

Прочистив горло, чтобы отвлечься, он наконец сказал:

— Тек'тек.

Ее золотистая шевелюра с любопытством склонилась набок. К его удивлению, она придвинулась к нему ближе, протягивая руку.

— Можно мне?

Все лицо Хакона залилось румянцем, он провел большим пальцем по шарику воска, чтобы как можно лучше очистить его, прежде чем вложить в ее мягкую ладонь. Судьба распорядилась так, что у нее были изящные пальцы, длинные и мягкие, ногти — идеальные полумесяцы.

Повернув руку к огню, она улыбнулась, когда поняла:

— Пчелиный воск.

Вздох облегчения вырвался из его сжатых легких.

— Да, моя леди.

— Ты используешь его, чтобы защитить свои уши?

— Слух, да. Ковка может быть очень громкой, — он имитировал движение молотка по металлу на наковальне.

Возвращая воск, она улыбнулась шире.

— Это разумная практика, мастер-кузнец.

— Старая практика, — сказал он ей. — Мой дед использовал ее, и я тоже.

— Твой дедушка был мудр. Может быть, тебе удастся убедить Фергаса последовать твоему примеру. Возможно, тогда он сохранит то, что у него осталось, — она добродушно улыбнулась, как будто ей нравился угрюмый пожилой кузнец, и Хакон нерешительно ответил на этот жест.

Это было правдой, даже имея защиту, кузнецы, как правило, глохли от всех громких звуков кузницы. Холодный, болезненный ужас всегда подкрадывался к шее Хакона при мысли о том, что он может потерять слух.

У его бабушки тоже были проблемы со слухом на одном ухе. Хакон предположил, что это, как и его глаза, доказывало, что он был одним из них.

— Ты обычно работаешь так допоздна, мастер Зеленый Кулак, или Фергас так много дел поручает?

Судьба, его уши никогда не вернутся в нормальное состояние с такой скоростью, с какой они нагревались.

Откашлявшись, Хакон дипломатично ответил.

— Немного того и другого, миледи. Хотя, — он поморщился, подумав об этом, — если я беспокою вас шумом…

— Нет, нет! Не думай об этом. Я просто подумала… ночь стала тише и прохладнее, и мне показалось… Я имела в виду…

Он подумал, что это, должно быть, игра света, но ее щеки вспыхнули. Воспользовавшись моментом, чтобы взять себя в руки, леди Эйслинн сказала:

— Все, что я хотела сказать, это то, что мне тоже нравится работать по ночам, — она кивнула в сторону открытых окон кузницы, на одно из окон верхнего уровня замка. — Я сама работала и видела из своего окна, что огонь все еще горит.

Эти тупые зубы коснулись мягкого изгиба ее нижней губы, так же уверенно привлекая внимание Хакона. Что-то затрепетало у него в животе, и он ошеломленно наблюдал, как она сделала еще несколько шагов в кузницу и встала перед ним.

Вульф следовал за ней шаг за шагом, снова уткнувшись головой в ее руку.

— Я надеялась… ну, у тебя, конечно, может не хватить на это времени. Я пойму, если будет слишком много дел. Но, если ты не против, у меня есть особый проект, в котором мне нужна твоя помощь.

Удовольствие, острое и ноющее, застряло у него между ребер.

— Все, что угодно, миледи.

Улыбка, ярче солнца и такая же теплая, озарила ее лицо. Она быстро взяла себя в руки, но Хакон уже видел, как она запечатлелась в его сознании, словно зеленая вспышка на веках после того, как он посмотрел на солнце.

Зрелище ошеломило его настолько, что она уже открыла книгу, которую принесла с собой, и показала ему страницу, прежде чем он опомнился.

Ему потребовалось мгновение, чтобы понять — она показывала ему блокнот, полный рисунков и заметок. Страница, которую она протянула ему, представляла собой набросок чего-то похожего на пару садовых ножниц, лезвия которых были изогнуты, как коса.

— Я надеялась, что ты сможешь сделать мне вот это, — сказала она, прижимая блокнот к плечу, чтобы указать на различные детали рисунка свободной рукой. Она рассказала ему в мельчайших подробностях свою задумку, от спирали пружины до угла наклона лезвий ножниц и того, как она не могла решить, дерево или кожа лучше подойдут для рукояти.

Хакон стоял, немного ошарашенный, но сильно впечатленный.

Ее план был разумным — и даже лучше, это было определенно то, что он мог создать для хорошенькой наследницы.

Он слишком поздно понял, что она замолчала. Оторвав взгляд от этих тонких пальцев, которые водили по странице, он остановился на ее губах. Ее пухлые, розовые, неподвижные губы.

Наконец подняв на нее глаза, он обнаружил, что она снова смотрит в сторону, очередной румянец окрасил ее щеки, а лоб был испуганно нахмурен. Ему это сразу не понравилось, и он пожалел, что не может разгладить ее лоб большим пальцем.

— Прости меня, я… я волнуюсь, рассказывая о своих проектах.

— Ты увлечена, — утверждал он. — В этом нет ничего плохого.

Это вызвало у нее легкую улыбку, которую Хакон с жадностью принял. Судьба, чего бы он только не отдал, чтобы заслужить еще одну такую же.

— В замке, конечно, есть ножницы, но Морвен велела мне держаться подальше от ее хороших садовых инструментов — я, видите ли, слишком часто их одалживаю, всегда собираюсь вернуть, но что-то неизбежно случается, и… — она прочистила горло, — и мы должны уважать главного садовника, — еще одна робкая, почти самоироничная улыбка тронула ее губы. — Я подумала создать что-нибудь специально для кустовых роз. Они должны быть длинными и крепкими.

Мысль о леди Эйслинн, с ее теплой улыбкой и прекрасными руками, борющейся с колючими, разросшимися кустами роз, заставила его призадуматься.

— Неужели нет… кого-нибудь, кто мог бы это сделать? — спросил он, тщательно подбирая слова.

Ее улыбка стала печальной, заставив сердце Хакона стучать быстрее, чем ударник по наковальне.

— Да, в Дундуране полно опытных садовников, но это… — ее взгляд опустился, изящные пальцы теребили уголок блокнота в кожаном переплете. — Видишь ли, этот розовый сад моей матери. Никто не прикасался к нему с тех пор, как ее не стало.

Что-то тяжелое завибрировало между ребер Хакона. Ее печаль была очевидна, и ему это не понравилось.

Такая женщина, как она, никогда не должна знать печали.

— Вероятно, этого не стоит делать, — пробормотала леди Эйслинн почти про себя. — Я уверена, что от этого будет больше проблем, чем пользы. Я просто подумала…

Глубоко вздохнув, Хакон почувствовал, как боль в его собственном сердце тянется к ее.

— Я знаю, каково это — скучать по матери, миледи. Если это принесет вам хоть какое-то утешение, то это того стоит. Я помогу вам всем, чем смогу.

Ее сияющие львиные глаза посмотрели на него с пониманием, и что-то фундаментальное сдвинулось внутри Хакона.

— Правда? — прошептала она.

— Все, что угодно, миледи. Я сделаю все, что вам нужно.

К его облегчению, печаль в ней угасла, сменившись пылом, который он хотел бы схватить обеими руками и прижать к своей груди.

— Я ценю это, правда. У последнего кузнеца не было времени на мои проекты.

— Мое время принадлежит вам, — рот у него сам собой развязался, но он ничего не мог с собой поделать. Если это заставит ее улыбаться, он может пообещать что угодно.

Дверь кузницы распахнулась с громким хлопком, заставив даже Вульфа подпрыгнуть, и в комнату ввалился Фергас. Мужчина сделал несколько шагов внутрь, прежде чем увидел леди Эйслинн и Хакона, уставившихся на него.

— О, миледи, прошу прощения…

— Не нужно, Фергас. Прости, что побеспокоила тебя и твоего нового кузнеца. Мы просто обсуждали проект, — она бросила Хакону еще одну ослепительную улыбку через плечо. — Я вернусь завтра с более подробными планом для тебя?

— Конечно, миледи. Я также найду для вас несколько вариантов рукоятей.

Ее улыбка стала шире, и она крепко прижала к груди блокнот, заставив Хакона сильно позавидовать стопке бумаги.

— Джентльмены, — сказала она, кивнув, — тогда я пожелаю вам спокойной ночи.

— Спокойной ночи, миледи.

— Спокойной ночи, миледи.

Фергас тихо закрыл за ней дверь и, не теряя времени, бросил хмурый взгляд на Хакона.

— Ты чего пристаешь к наследнице?

Хакон нахмурился.

— Она пришла ко мне с просьбой.

— Значит, подковы еще не готовы? — его хмурый взгляд переместился через плечо Хакона, чтобы заметить незаконченные, несформованные железные прутья.

— Разве просьба леди Эйслинн не важнее?

Бушуя под своей большой бородой, Фергас, пошатываясь, побрел дальше в кузницу.

— У нее много проектов. Всегда что-то нужно, — тот хмурый взгляд вернулся, и Фергас указал им и предостерегающим мясистым пальцем на Хакона. — Держи свои щенячьи взгляды при себе и оставь леди в покое. Ее здесь очень любят, и никто не потерпит, чтобы с ней играли.

Из горла Хакона вырвалось рычание, и внезапно он понял, что это было за рычание — его некогда послушный зверь пробуждался к жизни.

Сердце Хакона снова заколотилось, хотя зверь внутри него звучал все громче.

— Я хочу только помочь ей, — сказал он Фергасу сквозь стиснутые зубы.

Он никогда не стал бы играть с такой женщиной, как леди Эйслинн. Такая женщина, как она, была создана только для добрых дел, для преданности, страсти и любви. Иметь такую пару, как леди Эйслинн…

Старый кузнец хмыкнул.

— Посмотрим, как ты поступишь. Лучше всего сейчас выяснить, где твое место и оставаться там.

Кулаки Хакона сжались, эмоции бурлили сильнее, чем расплавленные реки, которые текли глубоко под Калдебраком. Он знал, что старый кузнец пьян и всегда угрюм, но предупреждать его чтобы он держался подальше? Намекнуть, что он может причинить ей какую-либо боль?

Невозможно.

Его зверь — внутренний инстинкт, который заставлял всех сородичей-орков драться, трахаться и находить пару — собственнически зарычал. У некоторых сородичей были звери, которые доводили их до силы берсерка в битве; у других были звери, которые давали им источник сопереживания и понимания других, что делало их превосходными целителями. Его зверь никогда раньше не был таким сильным, даже когда годами тосковал по Фели.

Он думал, что, возможно, будучи полукровкой, зверь в нем тоже был только наполовину. Наполовину таким сильным.

Инстинкт, ревущий в его груди, ничего не чувствовал наполовину. Он был полон рычащей агрессией на другого самца, предостерегая его от своей…

У Хакона перехватило дыхание.

Нет. Нет, зверь не мог быть прав.

Она просто нравилась ему, ее быстрый ум и улыбка, вот и все.

Это… это не могло быть чем-то большим.

Однако рациональность ничего не значила для рычащего существа внутри. Несколько минут, проведенных в тепле леди Эйслинн Дарроу, и адский инстинкт был готов сделать заявления, которые были невозможны.

«Невозможно», сказал он себе.

«Нет ничего невозможного», прорычал он в ответ.