Княгиня Евдокия 5 (СИ)

Глава 8

Юрий не мог удержаться от улыбки — ему в последние дни всё было в радость. У него всё получилось, хотя он сомневался до последнего. В прошлый раз, когда он примчался в Москву, чтобы поговорить с братом, всё висело на волоске. Он готовился к разговору и продумал каждое слово, но как же трудно было убедить Ивана освободить его от клятвы не продолжать свой род!

Память заставила заново пережить прошлое. Ему не раз уже снилась та выматывающая беседа, и во сне он до сих пор пытался подобрать весомые доводы, но отныне воспоминания станут свидетелями его триумфа. Как он тогда начал разговор?

— Брат, ты не боишься, что когда мы с тобой уйдем на покой, то твой сын останется один против многочисленной родни? Андрей и Борис женаты, и Борькина Ульяна непраздна. Шуйские никуда не делись и об обиде рассказывают своим детям. А есть ещё князья, думающие, что достойны сесть на твоё место.

— У сына есть друзья.

— Есть, — согласиться с этим было легко: целый ряд знатных отпрысков воспитывался вместе с наследником. — Но они подчиняются семье, и их родня будет поддерживать наследника, пока он им благоволит, но тот же Алексашка не очень умён и пользы от него нет. Что будет, когда наследник заслуженно отодвинет его от дел?

— Ты поэтому талдычишь боярам, что незаменимых нет?

— Есть такое, — согласился Юрий. — А ещё я возвышаю умных, деятельных и преданных, чтобы наша знать понимала, что замена им рядом.

— На тебя жалуются.

— Это понятно, — хмыкнул князь.

— Зачем ты провоцируешь их? Думаешь, новые бояре будут честнее?

— Если поймут, что наверху удержатся только лучшие и полезные для государства, то будут. Умный сумеет заработать, не воруя и никого не притесняя. И умный воспитает наследников так, чтобы те безопасно преумножили достояние своей семьи.

— А коли оступятся?

— А коли не оправдают царского доверия, то потеряют власть. Желающих занять их место полно.

— Ты так станешь изгоем. Бояре будут до последнего сражаться за наследуемый титул.

— В конце концов привыкнут и смирятся. Они рискуют только должностью, а не землями. Ты должен понимать, что я создаю тебе сильный рычаг давления на них.

— Да, понимаю я, — устало прикрыв глаза, буркнул Иван Васильевич. — Сейчас твои потуги незаметны, но коли не бросишь начатое, то Ванюше уже свободнее будет править.

Оба помолчали. Юрий хотел напомнить, с чего они начали разговор, но брат ничего не забыл.

— Хочешь к Дуняшке свататься? Ты же из-за неё примчался сюда?

— Да, — коротко ответил, чтобы не выдать упрек, что девчонку у него под носом чуть не сгубили.

Иван смотрел исподлобья, и взгляд его был тяжёл.

— Это твои вои держатся вблизи неё?

— Агафон и Лука, — кивнул Юрий, вспомнив, что воины рассказывали, как их окружили люди из разбойного приказа и допросили.

— Почему я должен верить тебе, что твои дети не захотят идти воевать моего Ванюшку?

— Я вроде не глуп, чтобы желать царского стола, — хмыкнул князь. — Мне на моём месте хорошо и детям дел хватит. Наша стезя воинская, её и впредь держаться будем.

Глаза царя сузились, и Юрий поспешил добавить:

— Евдокиюшка никогда не пойдёт против твоего сына.

Лицо брата осветила улыбка:

— А ты прав! Она не позволит даже мысли зародиться сменить царя. Уж не знаю откуда это у нее, но с детства такая. Уверена, что всех ждет беда, если меня заменить или Ванюшку.

Иван насмешливо посмотрел на Юрия и неожиданно произнёс:

— Но коли твои наследники окажутся бестолковыми, то они всё потеряют. Как ты там говоришь «незаменимых нет». Ты готов к этому?

— Мои дети станут опорой племяннику, — твёрдо ответил князь.

— И будут получать награды из рук Ванюши, — закончил Иван Васильевич. — Ты суров к своим будущим детям, но зато на них действительно можно будет положиться.

Царь поднялся с трона и, обняв брата, прошептал ему на ухо:

— Идём, Юрка, в церковь, снимем с тебя клятву о непродолжении рода. Только об одном прошу: не сватайся к Дуняшке до того, пока не сосватаешь моему Ваньке невесту.

— Но…

— Всё в твоих руках. Скачи к Казимиру, договаривайся о безопасном проезде через его земли. Чем скорее ты подготовишь путь в Молдову, тем быстрее я отправлю отсюда сына и её. Им здесь небезопасно оставаться.

— А в дороге?

— Дружина будет рядом днём и ночью, а тут так не получается.

— А бояре одобрят сватовство?

— Мы их пока торопить не будем. Пусть грызут эту кость, пока всё не обсосут, а потом я их прижму. Ты, главное, поспеши, чтобы до весны моя Марьюшка уже с невесткой нянчилась. Елене-то всего одиннадцать годков.

— Положись на меня… брат.

— Ну ладно, ладно… поспешим клятву снимать. Глядишь, мы с тобой ещё младшего Андрейку женим. Прав ты, что приехал ко мне с этим разговором. Жаль, что второй Дуняшки у меня нет, а то бы меньшого тож сосватали…

Юрий улыбнулся воспоминанию. Младшему брату придётся довольствоваться девушкой попроще. И Иван может придумать ему испытание наподобие того, что исполняет сам Юрий. А он счастлив уже оттого, что может позволить себе ухаживать за девушкой.

Вот только как? Да и забыть она могла о нём…

Улыбка на его лице растаяла, уступив место сомнениям.

Не стар ли он для неё? Не скучен ли? А вдруг она давно уже передумала?

Но вроде бы была рада видеть его в Думе. Улыбнулась и глаз не отводила. Как бы узнать наверняка?

Евдокия как в тумане провела время до приезда бабушки Аграфены. Мысли о собственном будущем её сильно смущали. Когда-то она обнадежила князя Юрия Васильевича, но теперь сильно сомневалась, что ей нужно выходить замуж.

Уж больна хороша была жизнь вольной птички! Сейчас ей никто не указ, а каково будет замужем? А дети? Это ж выносить надо будет, потом родить и следить, чтобы все с крохой было хорошо. Сколько лет потребуется, чтобы вновь оказаться предоставленной самой себе?

А с другой стороны, интересно побывать замужем, стать мамой, потом бабушкой. Вдруг это не так обременительно, как кажется? Милослава-то не перетрудилась, воспитывая троих детей, а Евдокия может родить одного и посмотреть, каково это. Вдруг сердце зайдётся от счастья, когда маленькие детские ручки обнимут её за шею? Вон Машка как сияет, когда на своих карапузов смотрит!

Боярышня никак не могла решить, какое будущее её устроит, но по приезду бабушки Аграфены решила положиться на судьбу по примеру Балашёва. В его фатализме было что-то обнадеживающее. Ведь благодаря ему Кузьма не сломался, вернувшись домой. Он уверен, что бог ведет его туда, куда ему надо больше всего.

Бабушка ничуть не изменилась, оставаясь такой же весёлой толстушкой, какой её запомнила Дуня.

— Ах вы мои славные, — ворковала она, обнимая двоюродных внуков. — Ванюша, какой же ты статный и мужественный! А усище-то… это же усы, а не молочная пенка? — прищурилась Аграфена, дразня заважничавшего при ней боярича.

Ванька выпучил глаза, а Евдокия расхохоталась. Была б её воля, она обязательно сбрила бы брату кошачью щеточку и тот пушок, что он зовёт бородой. Но Ванюшка не даётся.

— Какие вы взрослые! — умилялась монахиня. — Машенька, как же ты похожа на Настьку… хм, на настоятельницу Анастасию в молодости. От неё в юности никто глаз отвесть не мог.

Мария смутилась.

— А это что за малыши? Никак правнуки?

Натетешкавшись с Машиными крохами, Аграфена обняла Дуню.

— Забыла ты нас, не приезжаешь, — шёпотом упрекнула она. — А мы все слухи о тебе собираем… Настька повелела всё записывать, чтобы потом легче было житие твоё составлять потомкам.

Евдокия крепче прижалась к бабушке. Она переросла ее на полголовы. Та погладила её по плечику и отпустила. Глаза ее подозрительно заблестели, но внучка увлекла ее смотреть дом.

Родственница с удовольствием прошлась по всем этажам, сиюминутно ахая и охая, а за столом рассказала о житье-бытье в монастыре. О молитвах умолчала, то само собой. Зато с гордостью перечислила о творимых делах и сестрах, ставших соратницами.

— А я думала, что у вас тишь да гладь да божья благодать, — с улыбкой произнесла Милослава. — Иногда подумываю, что мне к вам пора.

— Да ты что такое говоришь? При живом-то муже? Или неладно у тебя с ним? — забеспокоилась Аграфена.

— Все ладно у нас, но дети выросли… — всхлипнула Милослава, — Маша замужем и редко приходит. Ей мужняя семья ближе стала, — несправедливо пожаловалась боярыня. — Дуняша дома не бывает, а сейчас вовсе уезжает и вот-вот замуж выскочит.

— У тебя сын растёт! — напомнила ей Аграфена.

— Ванюшка новиком идёт службу служить.

— Да-а, как время летит, — покачала головой монахиня. — Но тебе в монастырь нельзя, — строго произнесла она. — Еремея одного не оставишь, да и о муже заботиться надо. Мила, ты глупость в голову пустила! Не успеешь оглянуться, как настанет пора сына сватать, он жену в дом приведёт, а подсказать ей по хозяйству некому.

Милослава захлопала длинными ресницами, прогоняя накатившую слезливость и торопливо согласилась:

— Права ты, матушка Аграфена! Чего-то я не подумала. Давай наливочки по чарочке выпьем, тоску мою развеем.

— А давай, если у тебя на ягодах настояно! Перед сном хорошо будет.

Евдокия ушла с Даринкой пошушукаться. Та ей тапочки шила в виде зайца и все поверить не могла, что боярышня действительно будет их носить. А Милослава с Аграфеной ещё долго сидели, сплетничали о родне.

Но наутро самой первой в доме поднялась Аграфена и ушла по монастырским делам. Дуня же отправилась к Марии Борисовне, чтобы посмотреть на жёнок, которых она отправит с нею. Царица заранее предупредила её, что все слуги будут отобраны ею, чтобы окружить заботой будущую невестку. Они же обиходят Евдокию и монахиню.

Боярышня приехала, посмотрела, себя показала и отправилась домой собираться. Мария Борисовна напутствовала Евдокию:

— Дуняша, ты уж подскажи моему Ванюше, как девочку расположить к себе. Он мнит себя взрослым и может ненароком обидеть её, засмотревшись на других.

— Конечно, подскажу, но я уверена, что Иван Иваныч очень бережно отнесётся к маленькой невесте.

— Дай-то бог, — вздохнула Мария Борисовна, вспомнив, как страшно ей было, когда её, десятилетнюю княжну, повели под венец. Мужу тогда двенадцать исполнилось. Оба они боялись не оправдать ожиданий родителей. А потом был чужой дом, невзлюбившая её свекровь и бесконечные попреки. Сколько слёз Мария пролила, пытаясь угодить ей! Со своей невесткой Мария Борисовна так не поступит. Глянется ей девочка или нет, но она окружит её заботой. А когда придёт пора ей стать мужней женой, то верней соратницы у неё не будет.

Евдокия старалась не смотреть на царицу, догадываясь по её виду, что та вспомнила свою жизнь при свекрови. Теперь о прошлом напоминала только сестра Ивана Васильевича Анна, изредка приезжавшая в гости. Уж больна она походила нравом и внешностью на покойную Марию Ярославну. Но молодая княгиня Рязанская была намного умнее своей матери и старалась не выказывать своей неприязни Марии Борисовне. Ей понравилось самостоятельно править, и она ластилась к брату, чтобы он не вспоминал зачем ее выдали замуж за князя.

Наконец-то подготовка к поездке была завершена. От Великого князя Казимира приехали послы, гарантирующие безопасность царевича. Подарки собраны. Табуны сменных лошадей подогнаны по пути следования поезда царевича. Наставления всем участникам посольства были озвучены, а дорогу укрыл снежный пласт. Настала пора ехать.

В царский поезд входило несколько зимних походных домиков. Один из них занимали Евдокия с Аграфеной. В остальных разместились царевич, князь, Курицын, литовские послы, служилые женки и подарки. Домики терялись в бесконечно длинном поезде из верховых и простых обозников, вёзших самое необходимое для длительного путешествия в зимнее время.

Курицын предупреждал, что обычно дорога занимает около двух месяцев, но благодаря сменным лошадям поезд пойдет быстрее. Дуня попыталась подсчитать, что если они будут ехать днём и ночью, то тогда… но сменные лошади были предоставлены только до Калуги. Вот до неё посольство действительно домчалось с ветерком, а дальше были уже земли литовского княжества. На границе к царевичеву поезду присоединилась охрана из знатных панов, посланная Казимиром, но скорости это не добавило. Зато расходы увеличились.

Евдокия с трудом втягивалась в дорожный режим. Она выдерживала сидение в походном домике, но постоялые дворы её сводили с ума, а в них приходилось проводить больше времени, чем в дороге. Без сменных лошадей ехали только днём. Зимний путь позволял преодолевать чуть большие расстояния, чем могло быть летом, но всё равно лошади должны были хорошо отдыхать перед следующим переходом. Поэтому Евдокия с Аграфеной и другими жёнками подолгу сидели в комнатах постоялого двора, слушая, как в общем зале отдыхают мужчины.

— Ба, я сойду с ума! — жаловалась Дуня. — Невозможно столько находиться в закрытом пространстве! Это же пытка!

— Давай я с тобой повторю иноземные языки, — предложила Аграфена.

— Давай, но этим же не будешь заниматься всё время, а его у нас слишком много.

— А ты придумывай поучительные сказки. У тебя это хорошо получается.

— Сказки? Пожалуй, но не сейчас, — Дуня потянулась, размялась, а после озорно посмотрела на бабушку и спросила: — Бабуль, а ты ведь ни разу не слышала, как я играю на лютне или флейте!

— Откуда ж? — улыбнулась монахиня и с лёгкой мечтательной улыбкой на устах добавила: — Когда-то и я играла на лютне…

— Правда? А давай попробуем вместе сыграть? Я на флейте, ты на лютне. У меня всё с собой есть, надо только принести сюда.

Через полчаса бабушка с внучкой приступили к музыкальной разминке и к ним в комнату потянулись женщины. Им тоже было скучно. Несмотря на то, что они считались слугами, их статус был довольно высок. Не боярыни, конечно, но из родовитых служилых семей, и в поездку отбирались лучшие.

Евдокия кивком головы показала, чтобы жёнки рассаживались куда придётся, а сама наиграла простенькую мелодию, которую попыталась подхватить Аграфена. Дуня, видя, что пальцы бабушки не так подвижны, как ее посоветовала:

— Бабуль, ты не повторяй, а дополняй меня легкими штрихами.

— Боярышня, давай я помогу, — неожиданно предложила одна из жёнок и начала ритмично постукивать по столу.

Дуня одобрительно кивнула, потом посмотрела на остальных оживившихся жёнок. Одна из них сразу же пояснила, что Мария Борисовна отобрала только тех, кто помимо ухода за маленькой невестой царевича смог бы развлечь её пением, музыкой или ладным сказом о будущей родине. Услышав это, Евдокия решила создать оркестр.

— Несите сюда свои музыкальные инструменты! — воодушевленно велела она.

Вскоре к лютне и флейте добавили ещё одну флейту с более глубоким звучанием, гудок, гусли и ряд бронзовых пластин.

— А это что? — удивилась Евдокия. Она взяла одну из пластин, постучала по ней ногтем, но звук не извлекла.

— Это било, боярышня, — ответила ей та женка, что отстукивала ритм на столе. — Сейчас я соберу все в рамку, и ты сама увидишь.

Женщина быстро поставила рамку, подвесила на нее пластинки и легкими ударными движениями коснулась их молоточком. Раздался приятный мелодичный звон. Евдокии это напомнило ксилофон, и она напела мелодию из «Подмосковных вечеров». Жёнка моментально подхватила её.

— Напомни, как тебя звать?

— Батюшка Надеждою назвал, боярышня, — поднявшись и отвесив поклон, представилась музыкантша.

— Да, точно, — кивнула Евдокия и посмотрела на остальных. Жёнки по очереди поднимались и называли свои имена. В дороге Дуня успела запомнить их лица и больше не путалась. А ту, что выносила поганое ведро, боярышня знала с первого дня. Арина оказалась певуньей и сейчас скромно присела на край большого сундука, стараясь ничего не упустить.

— Боярышня, а что за песня, которую ты мне напела? — спросила Надежда про мелодию из «Подмосковных вечеров».

— Забудь! — отмахнулась Евдокия. — Она нам ни к чему. Давайте разучим что-то более… — подыскивая слово, боярышня помахала руками, — …более напряженное, тягучее и проникновенное.

Жёнки переглянулись, а Евдокия держала в голове сказку Пушкина о Золотом Петушке и именно к ней подбирала музыку. Повторять Римского-Корсакова она даже не думала, а вот дилетантски напеть мелодию из известных фильмов могла, и первой выбрала музыку из вампирского «от заката до рассвета». Конечно, без слов мелодия много потеряла, но звучала достаточно чуждо для этого времени.

— Чудно, боярышня! Аж мурашки по коже бегут, — воскликнула Надежда, и остальные её поддержали.

Евдокия была уверена, что музыкальная активность женщин вскоре вызовет множество вопросов у мужей, но внизу так шумели, что никто ничего не слышал. Это было даже обидно, но дружина Юрия Васильевича все ещё продолжала знакомиться с дружиной царевича, а вместе они приглядывались к воинам Казимира.

Во дворе шумели обозники, ржали лошади, перекрикивались работники постоялого двора, а на второй этаж никому ходу не было из-за нахождения там женщин, так что никто не догадывался, чем они заняты.

С этого дня Евдокия разговаривала с бабушкой на разных языках, записывала сказки, мурлыкала мелодии, чтобы после воссоздать их вместе с жёнками. И не замечала за собой боярышня, что постоянно поглядывает в окошко домика, ища взглядом Юрия Васильевича.

— Ну чего ты высматриваешь? — не выдержала Аграфена.

— Ничего… я просто так…

— Вот и я говорю, что ничего не видно, а ты липнешь к стеклу, сопли вешаешь, — покачала головой монахиня.

— Ба, а может мне тоже в монастырь пойти? Меня ведь звали…

— А князь?

— Я рассматривала Юрия Васильевича в качестве жениха, но… — принимая безразличный вид, чопорно бросила она и не закончив, щелчком послала вылезшее из подушечки перышко в полёт.

— То-то я смотрю, что он в твою сторону даже не глядит! Понял, что ты вертихвостка! — весело фыркнула Аграфена.

— И ничего я не… И что значит «не глядит»? Да он… Ему некогда… но он сто раз на дню мимо проезжает… — встрепенулась Дуня и смутилась своей яркой реакции на подковырку. Отпрянула от окошка и обиженно посмотрела на бабушку.

Аграфена усмехнулась и сделала вид, что дремлет.

— Ба, ты думаешь, что я не по сердцу князю? — подсела к ней девушка.

— Дуняша, ну как ты можешь не быть по сердцу?

— Я не то имела в виду, — отмахнулась девушка. — Он… я… ну должно же быть что-то между нами? Мне кажется, что что-то есть… но совсем неощутимое, непонятное и… — Евдокия расстроенно вздохнула и замолчала.

— Не знаю, не знаю… — покачала головой бабушка. — Ты на него не глядишь, старательно прячешься, а он…

— А он? — с любопытством поторопила она Аграфену, не понимая, почему та дальше не говорит.

— Бросит на тебя взгляд и отвернётся.

Дуня разочарованно кивнула. Все так и было. Вроде ищет её, но как только найдёт, то сразу же скрывается из виду. И совершенно не ясно было как это понимать? Душа просила героических поступков, безумных взглядов и идиотских признаний, а ничего не было.

— Евдокия, он муж зрелый и ты глупостей от него не жди, тем более… — Аграфена уставилась вдаль, как будто вместо стен видит что-то другое.

— Бабуль, ну что из тебя все тянуть надо?

— Дуняшь, ответь мне честно: а за что ему тебя любить?

— Не поняла. Ба, это вообще-то обидно!

— Девочка моя, ты для меня самая лучшая, но для князя… разве ты показала ему, что стоишь того, чтобы за тебя бороться?

— Ба, но…

— Погоди, послушай, раз спросила. Еремей сказал, что царь освободил Юрия Васильевича от клятвы и дал добро на сватовство к тебе. Ты не высокого рода, поэтому коснись что, ваши детки встанут самыми последними в очередь на царство. Одновременно твоё положение достаточное, чтобы общество все-таки приняло тебя в качестве княгини.

— Бабуль, я это без тебя знаю. Уж поверь мне, я приложила немало сил, чтобы всё так и было.

Аграфена с удивлением посмотрела на внучку, но согласилась и кивнула.

— Только, видимо, ты не учла ни собственных переживаний, ни князевых. Дуняша, пойми, он уже многое повидал и испытал. Сколько раз он смотрел смерти в глаза? Его жизнь устоялась, но однажды ты подарила ему надежду. Он поверил, загорелся, но ты выросла, и он не знает, что ему ждать от тебя.

— Ты хочешь сказать, что он боится?

Аграфена задумалась насколько она права, раздавая советы. Ее собственная жизнь сложилась совсем не так, как она мечтала.

— Дуняша, ты бы брала пример со своей подружки.

— С какой подружки? С Мотьки, что ли?

— Нет, с Еленки Оболенской. Вся Москва обсуждала, как она поперёк отца пошла за своего Юряту.

Евдокия улыбнулась, вспомнив, как дело было. Сейчас Еленка с Юрятой ладно живут.

— Ба, я не смогу, как Еленка, — вздохнула Дуня. — Робею, — призналась она.

— А и не надо прям как она, — Аграфена обняла внучку за плечи. — Но показать князю свою заинтересованность нужно. Взглядом ли, добрым словом или поднесённым ковшиком с водою. Любому мужу хочется увидеть заботу о себе.

Евдокия слушала бабушку и со всем соглашалась, но как только представляла, что ей надо проявить инициативу, то на неё накатывал страх быть отвергнутой.

Аграфена заговорила о мужах, как о ранимых, переживающих, зависимых от женской теплоты и ласки. И Евдокия постепенно набиралась внутренней храбрости. Она даже представила Юрия Васильевича раненным. Вот он лежит, грязный и вонючий, смотрит на неё затуманенным от боли взглядом. И так детально всё представила, что сердце сжалось от жалости.

— Тебе надо себя показать… — продолжала говорить Аграфена, вырывая внучку из той истории, где она отважно ставит князя на ноги, а он говорит, что жить без неё не хочет.

— Он же помнит тебя девочкой, — рассуждала монахиня, — а ты расцвела. Вот и покрасуйся перед ним.

Евдокия отстраненно покивала, принимая бабушкины наставления, но в ближайшие дни ничего не изменилось.

Дуня решила, что подносить ковш с некипяченой водой она не будет, а вот поразить наповал своими талантами — это по ней! Поэтому она рьяно продолжила разучивать с жёнками музыкальное сопровождение сказки о Золотом Петушке и рисовала маски, которые помогут ей менять образы. А поезд продолжал тащиться и следующей длительной остановкой стал Козельск, где царевича радостно встречал весь город, а к воротам своего дома вышел князь Воротынский.

Фёдор Львович сидел в Козельске наместником литовского князя и собрал свою многочисленную семью, чтобы встретить царевича и познакомить их с ним.

— А это неужто боярышня Евдокия? — проскрипел князь, вглядываясь выцветшими от старости глазами.

Воротынскому было далеко за восемьдесят*(всего прожил 93 года!). Дуня знала, что более тридцати лет назад князь присягнул Казимиру, передавая под его руку свои земли. Он попросил у Великого князя помощи для зятя против московского князя. Тогда ещё правил Василий Васильевич и он нацелился прибрать к рукам Можайское княжество. Но как выяснилось, великий литвин любит больше обещать, чем делать. И, судя по встрече, Воротынский хотел замириться с Москвой и вернуть земли московскому государю.

Евдокия вежливо наклонила голову, подтверждая, что она боярышня Евдокия.

— Я все московские и новгородские новостные листки храню. Это ж ты их пишешь?

Теперь Дуня открыто улыбнулась, поняв, в чём дело: её неожиданно настигла известность за пределами царства. Ей стоило больших трудов не посмотреть на Юрия Васильевича, чтобы убедиться, что он услышал, как далеко простирается её слава.

— Остра на язык! Но всё верно пишешь, — неожиданно погрозив куда-то кулаком, сердито произнёс князь Новосильский. — Да что же это я вас на пороге держу! — посмотрев на царевича и брата царя, всполошился Фёдор Львович. — Заходите в дом, гости дорогие!

Домашние князя Воротынского, исполнив все необходимые церемонии по встрече, расступились, и Иван Иваныч первым шагнул в дом. Дуня мельком пробежалась взглядом по седым головам сыновей князя, по разновозрастным внукам и в её голове всплыло послезнание, что дети этих внуков будут служить разным государям. Одни будут насмерть стоять за Русь, а другие заразятся польским снобизмом и станут нещадно жечь её, считая жителей скотом.

Евдокия помрачнела и оглянулась, ища душевной поддержки у бабушки, но Аграфена задержалась. Она слушала сбивчивые речи женской половины домочадцев и благословляла* их. (монахини не имеют права благословлять, если она не игуменья, но люди все равно просили). Увидев Дуню, Аграфена что-то торопливо произнесла окружившим ее женкам, и поспешила к ней.

— Завтра отмолю свой грех, — пояснила она, но девушка не поняла, на что досадует Аграфена, а та прошла дальше, не объясняя.

Хозяева дали всем отдохнуть с дороги, а вечером устроили пир, который продолжился на следующий день. Евдокию усадили рядом с дочерью старого князя, которую тоже звали Евдокией. Она была замужем за сыном князя Боровского, а у того не все ладно было с московскими князьями. Поэтому обе Евдокии сидели молча, пока кто-то не заговорил о Евпраксии Елизаровне Кошкиной.

Оказалось, что та была родственницей князей Боровских, и княгиня Евдокия потеплела к боярышне Евдокии. Стала расспрашивать о жизни в Москве, но слушала невнимательно, часто перебивала, рассказывая, как славно живется при дворе князя Казимира и что она ждёт не дождётся, когда муж её повезет туда.

Дуня думала, что после пира их поезд двинется дальше, но Иван Иваныч остался ещё на день, чтобы переговорить со старым князем и его сыновьями. И она не ожидала, что царевич попросит её рассказать об успехах молодого Кошкина в получении новых металлов, об укрощении Гаврилой Златовым силы молнии, о строительстве собственной слободки со всеми удобствами, об успехах медицины и о боярынях, взявших на себя городские службы.

— Дунь, старик только о тебе и говорит! При дворе Казимира многие дамы подражают тебе, но их успехи скромнее.

— Да ты что?! — удивилась она. — Надо сказать им, чтобы написали мне.

— Зачем? — не понял царевич.

— Создадим орден дам-рыцарей!

— С ума сошла? Тебе ещё меча не хватало!

— Мой меч — это перо и мешочек с травами.

— Дунь?

— Ну чего ты спрашиваешь? Конечно, я всё расскажу!

Царевич просиял и велел ей быть готовой. Евдокия не подвела Иван Иваныча, она плавно втянула всех собравшихся в беседу о новинках последних лет. Разговор всех увлёк, и хозяева о нём ещё долго вспоминали после отъезда гостей. Но не только рассказом о переменах удивила их Евдокия. У нее же была подготовлена сказка для Юрия Васильевича и ей не терпелось ее рассказать!