Княгиня Евдокия 5 (СИ)

Глава 14

Евдокия приняла вызов со снисходительной улыбкой, хотя ей меньше всего сейчас хотелось соперничать. Она не сомневалась, что Катарина заметила ее слабые вокальные способности несмотря на эффектное выступление утром. Но княжна ошибается, полагая, что Евдокия будет соревноваться с нею в исполнении баллад.

Боярышня неторопливо подошла к манящему её с самого начала клавесину. Открыла крышку, пробежалась по клавишам, вызывая восторг у присутствующих. Все же инструмент был редким, и никто не осмеливался на нём играть. У клавесина оказался забавный звук, а Дуня знала только собачий вальс и простенькую польку. Тяжко вздохнув, она закрыла крышку, вызвав разочарованные вздохи окружающих и насмешки княжны.

Надежда протянула Евдокии лютню с флейтой, зная, что боярышня хорошо играет на них. Девушка выбрала лютню, хотя могла бы воспроизвести на флейте какую-нибудь трогательную мелодию, но раз её просили спеть, то она споёт. Вот только что? Ей захотелось развеять грусть, которую нагнали предыдущие исполнительницы и взбодрить слушателей.

Боярышня перебрала струны. В голове мелькали песни из будущего, которые исполнялись актрисами, а не профессиональными певицами. Все они были яркими, запоминающимися, но сложными для исполнения с наскока.

Евдокия почувствовала, что время уходит, а подходящей для исполнения песни у нее нет. Слушатели начали ерзать, утомленные ожиданием, а в зал зашли князь Юрий Васильевич и Влад Дракула. Они о чём-то переговаривались и, кажется, даже не заметили, что попали в музыкальный зал.

Пальцы Евдокии дрогнули и стали непослушными, отражая внутреннее смятение. Ей расхотелось взбадривать присутствующих. Второй раз за день предстать перед князем в виде козлушки-поскакушки уже не мило и не забавно.

Дуне подумалось, что сейчас разумнее отступить, сославшись на головную боль. Бабушка была права заметив, что день сегодня невыносимо долог. И если бы не затаившаяся в предвкушении провала княжна, то Евдокия пообещала бы спеть позже.

Она с трудом отвела взгляд от вошедшего Юрия Васильевича и уставилась на лютню, как будто та могла подсказать ей, что петь. Но все мысли были направлены на князя. Ей думалось о том, что он и бывший господарь искали место потише и теперь стояли, не зная куда дальше направить свои стопы. Она гадала удивился ли он, увидев ее сидящей с лютней перед всеми. Дуня ничего не могла поделать с навалившимися мыслями и готова была возненавидеть себя за несобранность.

Юрий Васильевичи замешкался, увидев Евдокию. Ему захотелось послушать её, а она перебирала струны, погрузившись в себя. Все смотрели на нее, ропща на затянувшееся ожидание, но тут его Евдокиюшка подняла голову и улыбнулась ему.

Её улыбка показалась ему печальной, и он нахмурился. Откуда ему было знать, что у боярышни разыгралось воображение и ей почудилось, что ничего у них не получится. Они так и будут смотреть друг на друга, мечтая о несбыточном, потому что обречены на одиночество самой судьбой.

Она опустила глаза, а пальцы уже ударили по струнам, извлекая из лютни первые аккорды. А потом все услышали трогательно нежный голос:

Дотянись рукой — твоя,

Нельзя, нельзя, Не смотри мне так в глаза —

Нельзя, нельзя…

Князь подался вперёд, бросая раздражённые взгляды на тех, кто продолжал переговариваться и мешал ему слушать. Евдокия пела негромко и, будь его воля, то он запретил бы всем дышать.

Вспоминать, как рука в руке лежала —

Нельзя, Мне теперь мира мало, хоть мир во мне…

Наконец-то все смолкли, а кто-то закрыл двери в большой зал, и голосок Евдокии добрался до каждого слушателя, тревожа сердце.

Я хочу, чтобы это был сон, Но, по-моему, я не сплю, Я болею тобой, я дышу тобой, Жаль, но я тебя люблю…*

Дуня чувствовала, что распевается, а музыкальное сопровождение на лютне неплохо подходило для выбранной песни. Волнение улеглось, уступая место творческому вдохновению, и она взглядом влюблённой женщины оглядела зал. Если где-то сфальшивит или недотянет, то актерская игра всё скроет. Уж если впечатлять, то по всем фронтам!

Я болею тобой, я дышу тобой, Жаль, но я тебя люблю…

Дуня продолжала петь и видя, как её слушают, почувствовала, что настроение у неё взлетело до небес. На ходу она заменила несколько слов из песни, чтобы потом не объяснять непонятное, но это было уже неважно. Она пела, полностью отдаваясь страданию.

Заблестевшие глаза женщин придали ей уверенности. Некоторые дамы так прониклись, что не сдерживались, и их щеки были мокрыми. А мужчины смотрели на неё, не моргая: ей удалось пробиться к их бронированным сердцам.

Евдокия вошла в роль и посмотрела на Юрия взглядом страдающей лани, но тут её руки дрогнули, а горло сжал спазм. Его горящий взгляд буквально рассекал её жизнь на «до» и «после». Она с трудом оторвалась от него, понимая, что теперь у неё не хватит смелости повторить припев «я тебя люблю», глядя на него, и перевела взгляд на Влада Дракулу.

Поцелуй на моих губах горит огнём, И вся музыка сейчас ему, о нём…

Она робко улыбнулась ему, словно бы показывая, что это всего лишь песня и не надо воспринимать всё взаправду, но взгляд Влада был жадным и немного безумным.

Евдокия поспешно заскользила взглядом по остальным слушателям, но душевный отклик от них был ошеломляющим. Она сбилась и уже не пела, а скорее плавно проговаривала слова, чувствуя душой, что у всех здесь за спиной были потери, несбывшиеся мечты, а песня случайно зацепила что-то сокровенное… Она не выдержала, устремлённых на неё взглядов и закрыла глаза, чтобы не видеть растревоженной её песней боли.

Я болею тобой, я дышу тобой, Жаль, но я тебя…

Не допела, осеклась, оборвала мелодию, захлебнувшись людскими эмоциями. Вскочила и выбежала вон. Юрий её остановил бы, если бы за Дуней не побежала рыдающая Елена.

Все в зале были в смятении. Никто не слагал песни так, как спела боярышня. Никакого изложения событий, а только то, что тревожит душу. Об этом даже между близкими не говорят, считая ерундой, а боярышня вытащила боль наружу и отдала на суд людям. Искренность её слов проникла в душу и затронула всех.

— Не могу! — воскликнул один из бояр и сорвавшись с места, быстрым шагом пошёл вон. — Седлайте коня! — донёсся до остальных его рык.

— Душу жжёт! — стуча себя в грудь, пояснил служилый своей спутнице и тоже устремился в поле, надеясь, что бешенная скачка охладит пожар. И многие велели седлать себе коней, устремляясь на волю.

А Евдокия бежала, ругаясь на себя и всех. Она недоумевала, как так получилось, что вместо того, чтобы поразить других в самое сердце, она поразила себя. Сама придумала, что спеть, сама поверила в песню, да так, что сердце рвётся от тоски.

А чего ему рваться, если у неё всё хорошо? Это всё нервы!

Боярышня остановилась, шмыгнула носом. Накатило желание учудить или хотя бы отбить задорную чечетку пока никто не видит, но позади послышался шум. Она оглянулась. За ней бежала всхлипывающая господарынька.

— Дуня, я кричу тебе, кричу, а ты не слышишь, — сквозь слёзы пожаловалась она.

— Маленькая моя, а ты чего плачешь?

— Ну как же? Песня такая жалостливая! — всхлипнула девочка и с завываниями бросилась к боярышне. Евдокия растерянно замерла, а потом плаксиво изогнула губы, чувствуя, что на неё вновь накатывает печаль за всех несчастных влюблённых. Она обняла девочку и вместе они, рыдающие, ввалились в покои.

— Я тебе спою другую песню, — высморкавшись, решила Евдокия. — Только тихонечко, потому что голос у меня словно бы пережат.

— Давай, — сквозь всхлипывания выдавила из себя Стефановна.

Евдокия поднялась, нашла маленький бубен и, подав его Елене, велела:

— Помогай.

Сама же взяла лютню и негромко запела:

Этот закон давно известен:

Неинтересен мир без песен…

Дуня даже не стала особо подбирать музыку. Она ударяла по струнам, Елена отбивала ритм бубном, а голос звучал негромко, но очень задорно. Вскоре они вместе пели:

Проснись и пой! Проснись и пой!

Попробуй в жизни хоть раз

Не выпускать улыбку из открытых глаз*.

Слёзы высохли, душевная маята ушла, а Елена гордо сообщила:

— Я эту песню могу сама спеть! Как ты думаешь, царевичу Иоану понравится?

— Очень!

— А ничего, что не ты её споешь, а я?

— У тебя получится лучше, чем у меня, — улыбнулась Евдокия. — Мне больше нравится рассказывать сказки, а не петь.

— Расскажешь мне что-нибудь?

— Пойдем к тебе. Ты ляжешь спать, а я тебе расскажу про кошку, гулявшую сама по себе.

Девочка обрадовалась и потянула боярышню в свои покои. Сидя у её постели, Евдокия рассказала ей про свободолюбивую кошку, про пузырь с соломинкой, а потом ещё едва слышно напела колыбельную кошки-мамы:

Прилетел на землю ветер,

Спи, детеныш человечий…

И Елена наконец-то уснула. Боярышня без приключений вернулась в свои покои, намереваясь обдумать своё знакомство с напугавшим ее доном Игнасием, соперничество с Катариной, песню и взгляд Юрия Васильевича… но уснула, едва голова коснулась постели.

— Дуняша, вставай! — тормошила её бабушка. — Князь ждёт тебя на конную прогулку, а ты лежишь не мыта не чесана!

— На какую такую прогулку? Чего это он удумал?

— Вот и спросишь его об этом, — ворчливо отозвалась Аграфена.

— Бабуль, а это разве прилично?

— Смотрите, кто о приличиях заговорил?! — всплеснула руками она.

Евдокия обиженно поджала губы, но в носу у неё защекотало, и она тоненько чихнула, растеряв всю важность. Бабушка усмехнулась, подвинула ногой огромные меховые тапочки в виде зайчиков.

— Владыка Геронтий дал мне поручение передать подарок местному монастырю. Господарь Стефан одобрил поездку и я сегодня еду, — отбросив шутливый тон, пояснила Аграфена. — Князь вызвался сопроводить меня и выразил надежду, что ты тоже поедешь.

— Эвона как! — удивилась Дуня, поняв, что остается в посольстве за главную среди женщин.

Она взволнованно посмотрела на бабушку, увидела, что та оживилась и вроде бы была рада уехать из крепости хоть на время. Евдокия хотела сказать, что ей боязно оставаться старшей, но вспомнила, как вчера у Аграфены подскочило давление, и если бы не взятые с собою снадобья, то могло всё закончиться плохо.

«А князь-то каков!» — с уважением подумала она о его изворотливости.

Ведь придумал же устроить сопровождение монахини, как будто без него не справились бы, и устроить что-то вроде свидания. Мысленно похвалив князя, Евдокия торжественно впихнула ноги в громоздкие тапочки и довольно улыбнулась, увидев перекосившееся лицо бабушки.

— Ты когда-нибудь навернешься, ходя в этих чучелах.

— Ба, а хочешь я тебе такие же сделаю?

— Чур меня! — заполошно воскликнула Аграфена и тут же закрыла себе рот себе руками, а потом засмеялась. Дуня с удовольствием поддержала её.

— Я поеду в нашем возке, — начала объяснять бабушка, — и, скорее всего, останусь ночевать на месте, а вы с князем и другими сопровождающими поедете верхом. К обеду уж вернётесь.

— Настоящее свидание! — с улыбкой констатировала Евдокия.

— Только помни о девичьей чести, — погрозила пальцем Аграфена и пристально посмотрела на внучку. — Я не сомневаюсь, что князь посватается к тебе, но знай, что он сделает это только после согласия Стефана отдать Елену в невесты царевичу. Если мы вернёмся к царю ни с чем, то лучше бы вам с Юрием Васильевичем быть порознь.

— Бабуль, ты зря волнуешься. Все уж до нас обговорено.

— Дуняша, повторяю, коли у царевича не заладится со сватовством, то и тебе придётся подождать. Помни, если поторопишься — за тебя ответит вся семья. Всех под нож подведёшь!

— Наши с князем дети никак не смогут претендовать на власть, — буркнула Евдокия, однако понимая, что бабушка права.

— Князь Холмский тоже далёк от трона, да только всё одно попал в темницу! Неужто не знала? Ты же постоянно крутишься при дворе!

Взгляд боярышни стал серьёзным, и она ответила не сразу:

— К Холмскому приходили люди и смущали его, прося увести войска… Бабуль, не просто так Иван Васильевич вызвал его к себе и посадил под надзор. Не приписывай царю бездумной жестокости.

Евдокия тяжко вздохнула, вспомнив, как отстаивала одного из талантливейших военачальников перед Иваном Васильевичем. Рисковала, но полностью оправдала Даниила Дмитриевича, раскопав мотивы злопыхателей, которые оговорили князя. И, к своему удивлению, она тогда поняла, что царь был очень рад добытой ею информации.

— Холмский оказался со всех сторон молодцом, — решила она пояснить бабушке, чтобы та не верила слухам. — На Даниила Дмитриевича поступило много наветов и требовалось разобраться. Его предательство могло большой кровью обернуться, но всё разъяснилось.

Аграфена снисходительно посмотрела на внучку, но та упрямо мотнула головой:

— Знаешь, — с вызовом воскликнула Дуня, — я порой удивляюсь, как наш царь ещё не потерял веру в людей. Ему постоянно ябедничают и клянутся, что говорят правду! Ты посмотри на нашего милейшего Федора Васильевича! Это же умнейший человек! Он талантлив, образован, по-своему добр, а Товаркова выставил перед царем вредителем и продажным.

— Это которого Товаркова?

— Ивана Федоровича! Дядьку Юряты, который женился на Еленке Оболенской.

— Надо же, — покачала головой монахиня и перекрестилась. В её душе поднялось негодование.

Всю дорогу Курицын поднимал в разговорах сомнительные темы и как-то так получалось у него, что нынешний московский Владыка Геронтий глупец, новгородский Владыка — стяжатель, а Аграфена — тёмная деревенщина! И ладно бы прямо всех обозвал, то она ответила бы ему, но он так всё вывернул, что она только потом поняла, как он всех оскорбил. И после юлил словесами, не давая ответить.

— Дуняша, ты не сбивай меня с мысли. Я тебе говорю, чтобы ты не давила на Юрия Васильевича. Он не властен над собою, как и ты.

Евдокия приподняла брови и возмущенно заметила:

— Недавно ты учила меня, чтобы я показала князю, что он мне нравится.

— Одно другому не помеха!

Аграфена сгорбилась и устыдилась своей радости от того, что может уехать, отдохнуть от здешних обитателей замка. Не по её силам оказалась ноша. Слишком долго она прожила в монастыре среди сестёр. А сердце чует беду. Отчего-то неспокойно, но страшно стать кликушей. Дуняша же беспечна, и как ни удивительно, но в этом её сила. Но вдруг Аграфена ошибается и надо было настоять на своём присутствии здесь?

— Ба, ты чего затихла?

— Иди ополоснись, — махнула она рукой в сторону покоев, где суетилась прислуга, — пока вода не остыла. Я тебе одёжу приготовлю, да и сама соберусь.

— Бабуль, ты же будешь лечить страждущих?

— Да я больше словом утешаю, — вздохнула монахиня и присела, сложив руки на коленях. — И ты знаешь, иногда этого хватает, чтобы придать людям сил, — лицо Аграфены посветлело. — Не прав звездочет Мартин, ища силу в цифрах и знаках. И Курицын неправ, веря словам звездочёта. Всё в нас: сила и слабость.

— Бабуль, я тебя не слышу! — крикнула Дуня, стоя в бадье: её как раз поливали водой из ковша.

— И ты прямое доказательство этого, — продолжила говорить Аграфена. — Всем вчера душу разбередила, заставила её болеть, а многие уже и забыли, что она у них есть. Так что глуп ты, Мартин, хоть и умён, — обратилась монахиня к вчерашнему спорщику. — И Курицын наш, уж такой умник-разумник, а дурак, прости Господи!

— Ба, я здесь! Ты чего говорила?

— С князем пообщайся, лишним не будет, но…

— Но помни о чести! — продолжила за неё Дуня и чмокнула в полную, но одрябшую щеку.

— Молодец! Давай, одевайся в свою непотребщину, я же схожу на кухню, возьму еды нам в дорогу, а то голодными останемся.

Евдокия вышла во двор вместе с бабушкой, но прежде чем она успела подойти к князю, к ней бросился купец, с которым она познакомилась в пути и передала короб с бусами и душистым мылом на продажу.

— Боярышня! — радостно воскликнул он. — А я тебя дожидаюсь.

— Поликарп?! Что случилось?

— Ничего не случилось, боярышня! — замотав головой, как конь, купец поклонился и, подойдя поближе, тихо произнёс: — Я монетки принёс, а то боязно мне их хранить. Сама понимаешь, мои да твои — хороший куш для бесчестных людей!

Евдокия аж вся засияла. Она не ожидала, что Поликарп так быстро покажется на глаза. Купец быстро огляделся, отвернулся ото всех, вытащил из-за пазухи мешочки и, сунув их в руку боярышни, отчитался:

— Треть стекляницы и мыла в первый же день продал, — тихо отчитался он, — а потом постольку поскольку, — купец сморщился и покачал ладонью, чтоб понятнее было, как пошли у него дела дальше. — Думаю, съездить в ближайшие селения. Господарь благоволит нам, так надо пользоваться, — с видом заговорщика, сообщил он ей о своих планах. Евдокия одобрительно кивнула, а вслух сказала:

— Идем-ка к моему возку, я деньги посчитаю.

С подсчетом Евдокия справилась быстро. Достала весы и взвесила. В мешочках было напихано серебра на двадцать рублей*. Не великие деньги для неё, но серьёзные для того же Поликарпа.

— Бабуль, спрячь в сундук, — попросила она Аграфену. — Коли понадобится на доброе дело, так бери, — добавила она, вспомнив, чем занимается бабушка.

— Иди уж, — вздохнула монахиня.

— Ба, не много ли ты набрала с собой еды? — воскликнула Дуня, увидев подошедших слуг с огромными корзинами, из которых вкусно пахло.

— Так не с пустыми же руками в монастырь ехать!

Евдокия кивнула и вернулась к купцу:

— Я довольна, Поликарп. Езжай с богом! Коли сложности будут, дай знать, помогу, как обещала.

— Оповещу, не сумлевайся, — обрадовался подтверждению защиты Поликарп, поклонился и поспешил к оставленному за воротами крепости своему возку. Он был счастлив, что сумел быть полезным боярышне. Поликарпу не только лишняя копеечка падала в собственный кошель, но появился шанс воспользоваться лавкой Евдокии Вячеславны в Новгороде. Теперь его там никто не обидит!

— Чего-то я князя не вижу, — вертя головой, пожаловалась боярышня.

— Он с воями с другой стороны нас ждет, — ответил ей Балашёв. — Мы-то сюда подошли из-за походного домика, а Юрию Васильевичу тут делать нечего. Он уж и твою Муху вывел, Евдокия Вячеславна!

— Тогда поторопимся, — произнесла боярышня.

Она дождалась, когда слуги расставят корзины так, чтобы те не мешались в дороге и выйдут, захлопнула дверцу, оставаясь снаружи. Её взгляд привлёк худенький мальчишка. Ему досталась самая тяжёлая корзина, но он, сгибаясь под нею, все же умудрялся делать вид, что легко с ней справляется. Ещё и попытался улыбнуться ей.

— Экий француз, — фыркнула Дуня.

— Что? — переспросил её Балашёв.

— Слуга явно нездешний, — задумчиво пояснила она, ловя ускользающую мысль. — Не такой чернявый и вообще… что-то в нём есть…

Кузьма пожал плечами.

— Есть в нём что-то фряжское, — со смаком произнесла она и неожиданно светло улыбнулась, глядя с удивлением на Балашёва. Ей вспомнилось, как он рассказывал о своей судьбе и о своей вере, что бог его ведёт куда-то. А она тогда сочла его фанатиком, но время всё расставило по своим местам. Евдокия внимательно посмотрела на служилого и, глядя ему в глаза, медленно произнесла:

— Чем-то на тебя похож.

Тот непонимающе посмотрел на неё.

— Кузьма, повернись-ка вот так! — попросила она, показывая профиль. Вои стали улыбаться, думая, что боярышня сейчас пошутит, но она продолжала пристально рассматривать Балашёва, а потом констатировала: — Знаешь, Кузьма, тот отрок точно похож на тебя. Вы одной породы, можешь не сомневаться.

— У меня не было сыновей, — как от удара дёрнулся Балашёв, — да и по возрасту… я ж тебе рассказывал, сколько лет провёл в плену.

— Не торопись отбиваться от моих слов, — укоризненно покачала головой Евдокия.

Ей подумалось о том, что люди жаждут чуда и ради него сворачивают горы, а когда оно случается, то не верят в него. Она мысленно поблагодарила бога за терпение и заторопилась на встречу с князем.

Балашёв же посмотрел в сторону, где скрылись слуги, но никого не увидел. Он последовал за Евдокией Вячеславной, но её слова лишил его покоя.

Примечания:

Игнатий де Лойола — наш таинственный дон Игнасио. Имя реального человека, основателя ордена иезуитов, но в настоящей истории он ещё не родился. Здесь же его имя использовано в качестве маркера выдуманного персонажа. Эдакий предшественник исторической личности, который вполне мог существовать до официального создания ордена.

Песня «Проснись и пой» — слова Владимира Лугового, музыка Геннадия Гладкова

Слова и музыку песни «Шопен», которую Дуня немного изменила, написала Елена Ваенга.

Рубль — монеты достоинством «рубль» не было, но понятие «рубль» использовалось и означало определенный вес серебра. Гривну весом в 204 грамма рубили (чеканили) на деньгУ. Из гривны могли сделать 200 монет, 300 монет и даже 600… Поэтому важно было знать, чьей чеканки монеты: московские, новгородские или какого-то князя.