Княгиня Евдокия 5 (СИ)

Глава 4

Евдокия отползла от края крыши под своё окно, чтобы её случайно не заметили из соседнего помещения. Не утерпела, заглянула в свой кабинет — и не зря! Кто-то осторожно просунул лезвие ножа и пытался приподнять засов. Собачка-предохранитель мешала. Эта маленькая хитрость была поставлена Дуняшей как раз против таких взломщиков. Она не думала, что пригодится, и сделала это ради рекламы.

Евдокия с тревогой обернулась к площади. Дед уже отдавал распоряжения, следя за ней взглядом. Вокруг по-прежнему было малолюдно, и никто не обращал внимания на встревоженного боярина. Дуняша хотела помахать деду рукой, но услышала, как дверь начали вскрывать активнее.

В щель с силой опустилось лезвие топора, и «собачка» дрогнула. Евдокия только теперь испугалась по-настоящему и скукожилась под окном. Понимая, что надо отползти, она всего лишь обняла руками согнутые ноги и уговаривала себя быть храброй, изгоняя накатившую слабость.

Через несколько минут боярышня услышала шум, а потом соседнее с ней окно было выбито, стекло разлетелось осколками, задевая её. Евдокия уткнулась головой в колени и не сразу увидела, как в проём протиснулся сначала один мужчина в одежде царских слуг, а за ним другой. Получалось у них не ловчее, чем у неё, но помогая друг другу, они выбрались.

Боярышню форменная одёжа не смутила, она понимала, что видит тех, кто собирался её похитить.

Евдокия попыталась подняться, чтобы добраться до края крыши и спрыгнуть, но ноги успели затечь, и она неловко повалилась. Конечно же, её заметили.

— Тут она! — вскричал один из убегающих и бросился к ней.

Боярышня смогла только вяло выбросить вперёд ноги, пытаясь ударить подбегающего к ней татя. Он споткнулся, выругался, но не упал. Зло ощерившись, выдохнул ей в лицо:

— От меня не убежишь! — и наклоняясь, протянул руку, чтобы ухватить ее за лодыжку.

Второй убегающий бросил взгляд на отползающую боярышню, на начинающуюся суету на площади, а потом увидел, как чьи-то пальцы ухватились за край крыши. Дожидаться дальнейшего он не стал и кинулся бежать.

— Дрюня, помоги держать… — попросил товарища протянувший руки к Евдокии, но в этот момент на крышу залез тот самый служилый, которого боярышня посылала к деду, и бросился на татя. Она едва успела откатиться, чтобы двое мужчин не раздавили её. Но схватка оказалась короткой.

— Вот так, не рыпайся, — удовлетворенно пробормотал служилый и накинул на заведенные назад руки татя петлю.

Евдокия, старательно игнорируя бешено колотящееся сердце, посоветовала:

— И ноги ему стреножь, а лучше рыбкой связать.

Воин удивленно посмотрел на неё:

— Это как «рыбкой»?

— Когда за спиной связанные руки и ноги соединяешь.

— Хм…

Дуня думала, что служилый сочтет её ненормальной и жестокой, но он исполнил всё в точности, не обращая внимания на хрипящие вопли связанного.

— Ловко придумано и милосердно, — неожиданно прокомментировал мужчина.

— Милосердно? — поперхнулась Евдокия, разглядывая своего случайного помощника.

Это был мужчина зрелых лет: невысокий, жилистый, довольно привлекательный. Для Руси его внешность не была типичной, но Евдокия оценила французский шарм. Чуть прищуренный взгляд, прямой нос и что-то такое во внешности, что с годами становится только интереснее.

— У татар за побег подрезают жилы на ногах, — коротко пояснил он, приняв молчание боярышни за вопрос.

Евдокия сглотнула, но тут увидела высунувшуюся в окно дедову голову:

— Дуняшка! — запыхавшись, воскликнул он. — Ну чё ты тут разлеглась? Лезь обратно, живо!

— Деда… — воскликнула она, понимая, что он забыл про отраву в её кабинете. В этот момент она услышала грохот за его спиной.

— Ну что ещё? — Еремей Профыч оглянулся и увидел падающего Прохора, а за ним ещё один воин качнулся, пытаясь удержаться за полки, но повалился следом. Боярин моргнул, голова его закружилась и… вместо воев он увидел богато накрытый стол, нарядную Василису, угощающую его яствами.

«Ешь, пей, боярин-батюшка сколько душеньке твоей угодно! Вот свиной бочок с печеной корочкой, а вот соленые шкварочки,» — ворковала она.

Евдокия только и успела с досадой выкрикнуть:

— Деда! Ну что же так!

Помогающий ей служилый бросился за исчезнувшем в окне боярином, но боярышня его остановила:

— Не ходи туда. Отойди от окна, чтобы воздух туда шёл без помех. Сейчас проветрится.

Она замахала руками тем воям, что хотели помочь упавшему боярину и своим товарищам.

— Отойдите, дайте ветру прогуляться по горнице, — и видя непонимающие лица, пояснила так, чтобы поняли: — Там рассыпана сонная пыльца.

— Так они не мертвы? — едва слышно спросил её служилый.

— Нет. Уснули, — объяснила она, а сама поежилась, поняв, что даже при открытом окне эфир свалил с ног взрослых людей. А уж от той дозы, что закачали в кабинет, когда окно было закрыто, она бы уже не очнулась.

Кто бы ни задумал столь изощрённый план похищения, он погорел на исполнителях. Евдокия вспомнила старика-шпиона, который сумел добраться до предыдущего Владыки и чуть не отправил на тот свет князя Юрия, попутно организовав волнения в нескольких городах. Его не удалось тщательно допросить, потому что он остановил себе сердце. Объявил, что он божий человек и ему многое доступно и… замертво упал, заставив сомневаться в своей работе служащих разбойного приказа и породив множество слухов о себе. Вот такой прощальный подарок оставил иноземный шпион.

Церковь отказалась его хоронить на освященной земле, объяснив, что старик был колдуном, добавив слухов к его странной смерти. И только когда разговоры об управляемой остановке сердца дошли до лекарки Катерины, то она разобралась и объяснила, каким образом старик всех ввёл в заблуждение. Оказалось, что ему прямо в разбойном приказе перед допросом передали яд, который останавливал сердце не сразу, а при учащенном сердцебиении, то есть волнении.

Боярин Репешок с Семёном Волком были в ярости, но никого не нашли, а слухи о замученном божьем человеке было уже не остановить.

Однако Репешок и Волк рук не опустили. Они до сих пор раскручивают то дело, выявляют подкупленных людей, поражаясь работоспособности и хитрым уловкам покойного старика, одновременно перенимая его опыт.

От Семёна Евдокия узнала, что укрепление Руси серьёзно обеспокоило некую группу людей, обосновавшуюся подле Папы римского. Волк был уверен, что вскоре оттуда пришлют замену старику-шпиону и вот, кажется, дождались.

«Страшно жить», — кусая губы, жаловалась сама себе Евдокия, как только сообразила, что новый агент теперь прибыл по её душу. Конечно, она может быть не главной его целью, но от этого ей не легче. Если бы не идиоты-исполнители, то её спящей вынесли бы на глазах у всех в сундуке — и никто ничего не понял бы.

— Боярышня, не сочти за неуважение, но тебе бы одеться, — отвлек Евдокию служилый. — Я вытащу сюда твой сарафан…

— Нет. Погоди.

Дуня заглянула в окно. Вои толпились в проходной комнатке, не решаясь шагнуть дальше. Она хотела спросить, кто старший, но увидела Семёна.

— Евдокия, почему в таком виде? — рявкнул он, разглядев, что та заглядывает в окно в одной рубашке, а сарафан колом стоит в горнице.

— Утомилась работать, вылезла на крышу голубей погонять, — съязвила она.

— А вои от бесстыдства твоего попадали? — Семён дёрнул подбородком в сторону упавших на пол мужей. — О, я смотрю ты и деда с ног свалила?

— Смотри, сам не свались! — предупредила она его, когда он, окинув взглядом горницу, собрался шагнуть внутрь. — Я злоумышленника поймала, — боярышня махнула рукой позади себя, — так ты вели принять его, — небрежно добавила она.

Семён хмуро кивнул, отдал необходимые указания и вновь осмотрелся. Евдокия услышала, как внизу ищут способ залезть на крышу, но стоявший рядом с ней служилый подхватил пленника, как будто тот ничего не весил, и сбросил его с крыши на руки приказным. Пока те возились со связанным, пришла весть, что задержали второго участника попытки похищения.

Евдокия вновь заглянула в окно. По кабинету прогуливался сквозняк и Семён, который быстро втянул её внутрь. Он помог ей влезть в сарафан, пока остальные стояли отвернувшись, а там уже и Еремей Профыч с другими пришли в себя.

К удивлению Дуни, как только Семён убедился, что её дед овладел ситуацией, он быстро раздал указания своим людям и понесся допрашивать пойманных. Не сразу она догадалась, что её друг опасается за жизнь пленников.

А ей пришло в голову, что заказчик мог наблюдать со стороны за действиями исполнителей и она могла видеть его. Евдокия тут же выглянула в окно, чтобы внимательно осмотреть площадь, но время было упущено.

А ведь когда она искала себе помощника, то приметила прогуливающегося туда-сюда мужчину. Если бы он не находился со стороны входа и не пропадал бы из её видимости, то она позвала бы его. Вдруг это был заказчик? Кабы знать, то она получше его разглядела бы, а так нечего про него вспомнить. Евдокия попыталась представить его.

Мужчина. По одёже: не боярин, не князь и не иноземец. По виду: не тучен, не худ, не горбун… и, пожалуй, всё. Всё-таки мельком видела и была взволнована. Она попробовала зарисовать его, но вскоре раздраженно отбросила восковую палочку. Судя по тому, что её взгляду не за что было зацепиться, то наблюдатель был одет как небогатый служилый. Она конечно же расскажет о нём Семёну, но вряд ли это поможет поймать его…

Расстроенная своей невнимательностью, Евдокия услышала шум внизу. Она достала припрятанные листки доклада, скрутила их в трубочку и пропихнула в потайной карман сарафана, прежде чем выйти.

Оказалось, что люди Семена поймали тех, кто затаскивал на второй этаж сундук. Они никуда не ушли, а спрятались, ожидая знака. Этих людей задействовали втёмную, и один из приказных узнал в них переодетых скоморохов. Дуня хотела посмотреть на них, но отошедший от эфира дед велел ей не лезть.

Почти сразу выяснилось, что скоморохи ожидали поживы в виде царских украшений. Что было бы, увидь они в сундуке мертвую боярышню, а не сокровища, можно было только догадываться. У этой братии, не принявшей путь театра, она не пользовалась любовью.

— А ты, мил человек, кто будешь? — спросил Еремей, когда все разбежались и остались только он с внучкой и тот самый служилый, что остановил его, чтобы сообщить о беде.

— Кузьма Балашёв я, — поклонился мужчина.

— Вижу, что ты из служилых.

— Был когда-то, но сейчас приехал в Москву службу искать.

— А по месту что ж?

Лицо Балашёва омрачилось, и Евдокии показалось, что он сейчас замкнется, но воин пересилил себя и с трудом, но начал говорить:

— Поместье мне было дано недалеко от Ярославца ещё Ляксандром Федоровичем*. Службу нёс исправно, пока с соседом своим во вражду не вошёл. По его наущению тати подкараулили меня, пленили и продали на чужбину.

— Это когда случилось?

— Пятнадцать лет тому назад.

Брови Евдокии поднялись вверх, она переглянулась с дедом, а тот велел продолжать Кузьме.

— Два с лишним лета назад Вячеслав Еремееч выкупил меня вместе с другими из плена.

Балашёв прижал руку к груди и поклонился Еремею с Евдокией, выражая через них свою благодарность Дуниному отцу.

— Понятно, — ответил боярин. — А что ж ты на своей земле не остался, службу не возродил?

— Нет у меня больше земли. Сам знаешь, нет службы — нет поместья.

Еремей знал. Земля служилым по наследству не передавалась, если только за отошедшим от службы отцом не занимал его место сын. Дума уже несколько лет не могла урегулировать положение служилых людей, погрязнув в спорах.

— Родичи? — спросил Еремей, уже понимая, что их нет или с ними неладно, раз Балашёв приехал в Москву искать службу.

— Знакомцы сказали, что моя мать и жёнка помыкались с дочерьми, да вскоре пропали бесследно.

— Хочешь, я у соседа твово спрошу, что сталося с твоей семьей? — грозно супя брови, спросил боярин.

Дуня бросила быстрый взгляд на деда, понимая, что тот предлагает не узнать, что сталось с родными Балашёва, а спросить с соседа за его родных.

— Благодарствую, я сам… расспросил, — криво усмехнувшись, ответил воин.

— Хм… — Еремей какое-то время стоял, насупив брови. — Получается, что один ты, как перст?

— Видимо, так, — с горечью подтвердил он.

— Ну что ж, раз приехал службу искать, а не в монастырь подался, то надежду какую имеешь и ради неё живёшь.

Лицо Балашёва стало задумчивым, словно боярин подтвердил какие-то думки в голове много пережившего воина, но следующие слова удивили Евдокию и Еремея.

— Я ещё в плену, когда увидел боярина Вячеслава, то подумал, что не забыл обо мне бог. Боярин выкупал молодых, и я не надеялся, не просил его выкупить меня, но он почему-то не обошёл меня стороной. А когда выжил по пути на Русь, то уверился в божьем предначертании.

Евдокия мысленно скривилась, подумав, что столкнулась с фанатиком. Ей уже встречались упертые приверженцы каких-либо идей и с ними всегда было трудно.

— Много молодых и крепких мужей померло по пути домой от холода, — продолжал свой рассказ Балашев, — от ран на ногах, от голода, а я не берег себя, но всего лишь высох, да живучее стал. Я подумал было, что бог ведёт меня к моей семье, что их молитвы за меня услышаны им, что мать, жена и дети ждут меня… но оказалось, я вернулся ради мести.

— Ради свершения мести бог никого не хранит, — осуждающе покачав головой, заметила Евдокия.

— Может, и так, — согласился с ней воин, и боярышне показалось, что он даже рад, что она так считает.

— Может, ради сегодняшнего дня он меня сохранил, — неожиданно предположил Кузьма, прервав возникшую паузу.

Пока Евдокия говорила с Балашёвым, Еремей Профыч думал, как и чем отблагодарить его.

— Кузьма, — обратился он к служивому, — ты у кого остановился?

— На окраине на постой попросился.

— Ну что ж, у нас поживешь, а я тебе сам службу присмотрю.

Евдокия согласно кивнула, поскольку дед как раз занимался учётом служилых. Балашёв поклонился, принимая приглашение и заботу, и все наконец-то отправились к дому.

По дороге домой Гришаня бросал ревнивые взгляды на служивого, сумевшего вовремя прийти на помощь боярышне, а тот в изумлении распахнул глаза, увидев новую слободку и дом, в который его привели. Разговоров о произошедшем хватило на весь день. Евдокия не заметила, как, рассказывая о случившемся, избавилась от испуга, а утром отец Дуни неожиданно высказался:

— Засиделся Гришка в Дуняшкиных сторожах. Жёнка у него будущих лекарей учит разминать тела и изгонять хворь при помощи жара. Известность и уважение имеет. Олежку наш Фёдор хвалит, прочит управляющим за место себя.

— И чего же ты придумал? — подозрительно спросил Еремей Профыч.

— Дуняша когда-то собиралась перевести Григория в боярские дети.

За столом воцарилось молчание.

— Так не пора ли? — спросил Вячеслав. — Он воспитал достойных воев и нам убытка не станет. Дочка часто пеняет нам за то, что нет роста в должностях, вот и повысим…

— Славка, ты никак головой ударился? — закипятился Еремей. — Какие боярские дети? На какие земли ты их посадишь?

— Отец, я говорю только о Григории. Твой Прохор никуда от тебя не уйдет, он одиночка и мы все его семья. А Гришаня…

Еремей фыркнул, услышав из уст сына ласковое Гришаня.

— …посадим его там, где по царскому указу основано кирпичное дело, — не обращая внимания на отца, закончил Вячеслав. — Дадим ему пару домов в собственность и службу сторожевую назначим. Я тебе говорил, что люди там охотно селятся, а защиты нет. Не ровен час, беда случится.

— Так ты его одного посадить на землю хочешь?

— Почему же, можем вместе с ним отпустить одного воя по его выбору.

— А Олежку? — с тревогой спросил Дунин брат.

— И твоему дружку придется уехать. Он поможет отцу основать хозяйство и переймёт у меня бразды правления кирпичным делом. Царь рано или поздно призовёт меня на службу, а нашей Дуняшке не разорваться. У неё и без той земли полно дел!

— Не отдам Олежку! — подскочил боярич. — Он мой!

— А тебе новиком по осени на службу ехать, — осадил его дед. — Почитай, лишний год дома отсиделся. Люди вскоре смеяться будут, коли до шестнадцати у мамкиного подола досидишь.

— Мы с Олежкой…

— Нет, — сразу ответил ему Еремей. — Большой ценности в твоём дружке как в воине нету, а вот управляющий из него выйдет отменный. Но раз Григорий переходит в дети боярские, то и Олежку не следует оставлять в холопах. Чую, что наш юнец будет птицей высокого полёта, а раз так, то следует помочь ему расправить крылья.

— Гришка не признал его сыном, — надувшись, сопротивлялся боярич, не желая расставаться с товарищем по играм. А Дуня поняла, что отец с дедом собираются вытягивать Олежку в люди. Для этого хотят перевести в другое сословие Гришаню.

— Признает, — усмехнулся боярин. — У него две дочки родились и негоже сынами разбрасываться. Лада поймёт, она жёнка с разумением. Она и сейчас ладит с Олежкой. А ты, — дед грозно посмотрел на внука, — запомни: бог не любит жадных.

— Я не жадный, я…

— Цыц! Я всё сказал, а коли ты не понял, то жизнь тебя будет учить, пока не поймешь.

Ванюшка набычился, но больше возражать не стал, а вот все остальные прониклись дедовым наставлением. Евдокия даже решила, что есть в нём нечто предсказательное и навеяло это недавняя речь Балашёва.

Она на всякий случай помолилась за брата, а потом и за помогшего ей служилого, подумав, что вдруг и правда его бог ведёт. Тогда хорошо бы знать заранее, куда и каким образом, чтобы не пропустить знаки.

Но надолго фаталистичного настроения Евдокии не хватило. Ничего знакового она не увидела, а вот дел было по горло.

Интерлюдия

Боярин Матвей Никитич опасливо косился на своего князя, застывшего после прочтения новостей из Москвы. Кто другой обманулся бы повисшей тишиной и безмятежно начал бы расспросы, а Матвей Никитич на всякий случай отошёл к двери.

— Гниды, — просипел Юрий Васильевич, — до девчонки добрались, поганые душонки!

Гнев душил князя, рюриковская кровь бурлила, но нажитой опыт холодил взбунтовавшиеся эмоции и призывал к рациональным действиям.

— Что пятишься, Матвей? Думаешь, в неистовство впаду, как в бою?

— Да уж больно лик твой сейчас страшен, — вздохнул боярин, понимая, что боевого безумия, когда князь станет крушить всех вокруг, не будет.

— На, почитай! — князь бросил конверт с отштампованным зайкой на стол. — Только не помни, — обеспокоенно рыкнул он, увидев, как толстые пальцы боярина небрежно схватили бумажный кармашек.

Матвей Никитич со всей осторожностью вытащил письмо из новомодного московского конверта и завистливо вздохнул. У князя хранилась внушительная стопка подобных кармашков и наверняка была собрана полная коллекция зверюшек. Боярин же поздно узнал, что каждая партия вестовых кармашков отштамповывается с рисунков боярышни Евдокии Вячеславны и неповторима. Но главное, эти картинки имеют ценность среди чудиков. Признаться, он тоже увлекся их сбором и в минуты затишья подолгу разглядывал их. Уж больно забавными и необычными были изображения. Дочка каждую зверушку перерисовала себе в тетрадь, увеличивала в размере и вышивала на полотенчиках.

— Ну, что скажешь? — нетерпеливо спросил князь.

— А чего тут сказать? Замуж ей надо и вся недолга!

— Ты! — взбеленился Юрий Васильевич, но боярин торопливо пояснил свою мысль:

— Уж мы-то всяко не позволили бы такому случиться.

Князь пытливо посмотрел на своего боярина, хмыкнул:

— И то верно.

Матвей Никитич незаметно выдохнул. Боярышню он знал и одобрял её в качестве жены князя. А то, что она запала в душу Юрия, всем было известно. Но ранее о возможности жениться князю даже подумать было нельзя, но всё течёт, всё меняется, и теперь можно испросить у царя разрешение на брак. И пусть Доронина не родовита, зато её слово в царской семье всегда слышат.

— Позови-ка ко мне Вихрю, — велел князь. — Помню, у него в одном из десятков братья служили, что умели к любому тихо подобраться.

— Агафон и Лука, — встрепенулся боярин. — Агафон сам стал десятником, а Лука при нём.

— Добро, — кивнул князь, а сам уже думал, как составит разговор с братом о том, чтобы он снял с него бремя клятвы об одиночестве. Но прежде всего надо было позаботиться о безопасности Евдокии. Агафон с Лукой должны стать её незримыми тенями.

— Матвей! — окрикнул Юрий боярина. — Завтра в Москву по-тихому едем. Вели людей подходящих собрать.

— А? Ага! Княже, ты простым служилым нарядишься?

— Нет, то сейчас не к месту, — мотнул головой Юрий, хотя ему понравилось переодеваться и неузнанным бродить по городу, сидеть в кабаке, слушать людей. — Повседневную одежу вели приготовить. Поедем быстро и в Москве незаметными останемся.

— Тишка! — крикнул Матвей Никитич — и княжеский дом отмер. Через полчаса уже все знали, что Юрий Васильевич едет тайно биться за Евдокиюшку, которую злые люди чуть не сгубили. Даст ли царь счастья молодым или заартачиться? Надо молиться. А то уйдёт князь в монахи, а им всем под кого идти?

Историческая справка:

Ляксандр Федорович* (упомянул Кузьма Балашёв, говоря, что этот князь когда-то дал ему землю за службу) — Александр Федорович в 1463 г продал права на Ярославское княжество Ивану III, оставаясь там номинальным князем до своей смерти. Его сын стал наместником Ярославля, а после получил чин московского боярина и вошёл в Думу. Кстати, Ивану Васильевичу в 1463 году было 23 года, и он всего год правил.