Измена. Ты нас предал, Дракон!

Глава 24. Мать.

Мэлони Дидрих

К обеду, действительно, все готово.

Вот только повозка не одна. Их во дворе две, и еще шестеро всадников.

Это чтобы я не смогла сбежать с сыном?

— Он поедет с тобой и будет лично отвечать за твою защиту. — Рид приставляет ко мне своего личного стража, а затем кивает в сторону наездников. — Его людям можно доверять.

— А все остальное? — обвожу взглядом целый караван. К чему все это?

— Повитухе ты доверяешь, Мэл. Она поможет тебе с Дэриэлом. А целительница…

Вздрагиваю, когда слышу хоть что-то отдаленно напоминающее о лекаре. Так и хочется замотать головой и сказать: “Не подходи!”.

— Мэл, не упрямься. — требует Рид. — Она поедет с вами на случай, если нужна будет помощь. Путь не близкий.

— Всего-то восемь часов, — напоминаю я.

Да уж, всего-то.

А ведь не так давно мне и три часа в повозке казались каторгой, но за последнее время скитаний отношение к этому сильно изменилось.

Рид склоняется надо мной, чтобы взять на руки Дэриэла и все внутри застывает. Не могу понять собственных чувств и все еще не чувствую сердца, но что-то покалеченное и все еще цепляющееся за жизнь начинает бешено стучать.

Дэриэл агукает на руках отца, тянется к его лицу своими крохотными сладкими пальчиками, а меня берет злость.

Злость за то, что Рид лишь сейчас видит своего сына. За то, что до последней минуты он его не признавал.

А теперь они как неразлучная парочка, а я, выходит, жестокая эгоистичная женщина, которая желает сбежать на край света, оставив сына без такого любящего отца.

Нервно закусываю губу и отворачиваюсь, пока слезы не заполнили глаза.

— В повозке все подготовили, давайте я его возьму, — суетится повитуха, и муж передает ей Дэриэла. И мне пора…

— Ты не виновата, Мэл, — доносится ровный хрип прямо над ухом. — Я виноват в том, что ты чувствуешь.

Застываю от этих слов, а в следующую секунду чувствую, как моего виска касаются его губы. Хочу отскочить, но застываю, будто неведомая сила стягивает меня по рукам ногам.

Чувствую, как Рид скользит кончиком носа к моим волосам и вдыхает мой запах. Жадно. Ненасытно. С болью. Знаю, как он хочет сейчас меня обнять.

И самое страшное, что я тоже хочу укутаться в крепкие надежные объятия родного мужа. Но это не тот Рид, который сейчас терзает мое измученное сердце.

Он отстраняется, а я все еще не открываю глаза, будто темнота помогает мне бороться с собственными демонами, но вечно прятаться в себе я не могу.

А еще я знаю, что и Рид вечно держать себя в руках не сможет. Однажды его прорвет и он перестанет со мной церемониться. Схватит, прижмет к себе и напомнит мне, кто здесь глава семейства. Но он этого не делает, пока я слаба…. А если я буду слабой всегда, на сколько его хватит?

У меня не так много времени, и потому этот побег, пусть даже в самое последнее место, куда я хотела бы поехать, сейчас очень нужен.

— Я вернусь за тобой и сыном, — обещает Рид, отворяя дверцу повозки, и я поднимаюсь по ступенькам, избегая его помощи.

Рид не комментирует. Не злится, хотя я знаю, как сейчас провоцирую его. Я не намеренно. Не на зло. Я просто не хочу.

Не хочу иметь и шанса на собственную слабину. Ведь каждый миг, что он рядом, каждый его взгляд, каждое прикосновение все еще выдергивает со дна моей души те чувства, которые я отчаянно пытаюсь потопить.

Темная дверь закрывается, разделяя нас с Ридом. А я не хочу говорить о том, что чувствую при этом. Потому что не должна чувствовать ничего. Не должна.

В повозке нас трое. Повитуха на противоположной скамье, Дэриэл в специально оборудованной и укрепленной кроватке, и я.

Рид отдает приказ, и кучер погоняет хлыстом лошадей. Колеса стучат по каменистой дороге, увозя нас из фамильного замка.

Повитуха смотрит в окошко с какой-то грустью, а велю глазам даже не думать выглядывать туда. Держу себя в руках до самого того момента, пока повозка не проезжает ворота.

А теперь поздно кидаться, поздно пытаться что-то разглядеть. Разве что по дороге попадаются наши люди, идущие из леса с корзинами ягод и грибов к замку. Склоняют головы, завидев меня в окно.

Нет. Лучше не высовываться. Кто знает, какое отношение у горожан к той, кого обвиняли в связи с Тьмой. А ведь мы будем проезжать по окраине.

В повозке укачивает, зато Дэриэлу хорошо. Большую часть времени он спит в кровати, иногда у меня на руках, иногда у повитухи, но не капризничает. Через несколько часов затекают не только ноги, но и спина. Мы останавливаемся все разок, чтобы размяться на окраине какой-то деревни и немного перекусить, а после едем прямым курсом в назначенное место.

К закату добираемся родные земли. Родные не сердцу. Родные потому, что тут я родилась и выросла.

У того дерева, которое можно разглядеть в сумраке лишь по очертаниям я когда-то играла со Стеллой. Тут были качели, а потом я свалилась, и матушка хотела их срезать, но отец не дал. Он был для меня всем, пока болезнь не погубила его.

Ни его тепла, ни качелей больше не было…

Мне всегда было горько от того, что отец не смог увидеть моей свадьбы. Зато теперь его сердце не будет обливаться кровью от мысли о моей судьбе.

— Брр! — гавкает кучер, тормозя повозку, а затем ласково хлопает вороную по заду.

— Прибили, Ваша Светлость, — отворяет нашу дверцу доверенный мужа, и я впервые за последние годы ступаю на отчую землю.

Вот он не большой после замка Рида, но все-таки красивый дом с белыми стенами и черепичной крышей. Свет горит. Значит, нас все-таки ждут.

— Ступайте внутрь, госпожа, вы устали, — торопит меня повитуха, но куда я пойду без сына?

Жду, пока служивые принесут из второй повозки колыбель на колесах, укладываю внутрь спящего сына и потеплее накрываю одеялом. Прохладно в ночи.

Вот теперь можно идти.

— О боги! — восклицает рыжая девчонка. Неужели дочка кухарки выросла в такую красотку?

Спросить не успеваю. Она бежит вглубь дома чуть ли не с воплями. Ох, не любит матушка подобного тона. Но может простить по такому поводу. Так ведь?

Вот и она.

Высокая статная женщина с закаленным характером и железным нравом. Мы никогда не были близки, но сейчас я позволяю себе верить, что она позволит сердцу размякнуть и обнимет меня. Мы ведь обе женщины. Мы обе теперь матери.

Стоит. Замерла. Глаза дрожат в полумраке.

— Здравствуй, матушка, — шепчу я, вкатывая сына на порог ее дома. Оставляю коляску, делаю навстречу шаг. Она стоит.

Еще шаг.

Все равно стоит.

Но ровно три секунды, а затем быстро цокает низенькими каблучками по паркету, настигает меня и… хлысть!

Щека горит от звонкой пощечины, подаренной матерью вместо объятий.