Инженер Петра Великого – 13

Глава 3

Рваный, истеричный вой трубы выдернул меня из шатра, пальцы привычно сомкнулись на ребристой рукояти дерринджера. Сонный лагерь, переваривавший казенное вино, превратился в разворошенный муравейник. Всполохи костров выхватывали из темноты перекошенные лица полуодетых солдат и офицеров, чьи противоречивые команды вязли в нарастающем шуме.

— Какого дьявола⁈ — Петр возник на пороге, готовый крушить виновных.

Вместо доклада тишину разорвал одинокий, вибрирующий вопль — эдакий благоговейный восторг и животный страх. Взгляд сам собой метнулся к небу.

В разрывах облаков, подсвеченные снизу багровым заревом далеких пожаров, тлеющих в стороне Парижа, плыли шестнадцать черных силуэтов. Небесный океан выплюнул исполинских левиафанов, чьи туши заслонили звезды. Громоздкие, угловатые, сшитые из прорезиненной, они двигались пугающе тихо. Тусклый свет из гондол лишь подчеркивал их чужеродность этому веку.

«Катрины». Все-таки получилось поставить их на поток. Мои чертежи обрели плоть, превратившись в полноценный воздушный флот.

— Наши! — выдохнул кто-то из преображенцев, этот выдох мгновенно перерос в рев сотни глоток. — Наши пришли! С нами Бог!

Русские полки захлестнуло эйфорией. Солдаты швыряли в грязь шапки, крестились и лезли обниматься. Свершившееся чудо, манна небесная в тротиловом эквиваленте.

Однако союзники трактовали небесное знамение иначе.

Французы и швейцарцы застыли соляными столпами. На их лицах читался эсхатологический ужас. Там, где русский мужик видел подмогу, европеец видел драконов Апокалипсиса и козни Люцифера. Офицеры пятились, судорожно осеняя себя католическим крестом, забыв о дисциплине. Лагерь трещал по швам: с одной стороны — религиозный экстаз, с другой — паралич первобытного страха.

Именно этот момент всеобщего ступора, когда тысячи глаз приклеились к небесам, произошло нечто странное.

Боковым зрением я выхватил движение — смазанная тень отделилась от толпы и метнулась к де Торси. Маркиз стоял, завороженно глядя вверх, пока Орлов радостно что-то ему втолковывал сквозь шум. Тень, прикинувшись споткнувшимся пьянчугой в сером, валилась прямо на дипломата.

Реакция Орлова сработала быстрее. Его рука стальным тросом дернула де Торси на себя, вырывая из траектории атаки. Этот грубый рывок подарил французу жизнь.

Змеиный блеск стилета, нацеленного в сердце, ушел в молоко, лишь распоров бархат камзола и чиркнув по ключице. Вскрикнув от боли, де Торси схватился за плечо, где мгновенно расплылось темное пятно. Орлов, отшвырнув дипломата как мешок с овсом, рубанул саблей, но клинок рассек лишь воздух. Убийца, проявив чудеса акробатики, ужом вывернулся из-под удара, нырнул под ноги паникующим французам и растворился в людском месиве.

Едва де Торси рухнул, справа, со стороны темной кромки леса, хлестнул злой звук — словно лопнула перетянутая струна.

Обернувшись, я успел заметить, как пошатнулась огромная фигура Петра. Невидимый таран ударил самодержца в грудь. Все звуки на секунду исчезли. Царь опустил взгляд. Из зеленого сукна преображенского мундира, точно напротив сердца, хищно торчало оперение арбалетного болта.

Внутри все оборвалось. Только не сейчас. Только не Петр. Нет! Ему нельзя умирать!

Петр, крякнув, с хрустом выдернул болт и недоуменно повертел его в пальцах. Наконечник из вороненой стали превратился в бесформенную лепешку. Моя «Вторая кожа» — скрытый панцирь из закаленных пластин — отработала штатно. Царь остался на ногах, отделавшись синяком и испорченным настроением. Я же испытывал какой-то безумный восторг. Не ожидал, что так отреагирую на возможную смерть Государя. Кажется, он мне стал ближе, чем просто правитель империи. Вот уж парадокс.

— Ко мне! — рык Ушакова вернул реальности звук и цвет.

Обернувшись на голос, я увидел, как еще одна группа ликвидаторов — шестеро рослых швейцарцев — волчьей стаей рванули ко мне, отсекая от основных сил. Но их план разбился о живую стену. Охрана Ушакова без команды сомкнула строй, выставив частокол штыков.

Свалка вышла короткой и грязной. Звон стали, глухие удары прикладов, хрип умирающих и дрязг пистолетных выстрелов в упор — мои гвардейцы не разменивались на фехтование.

Технически покушение провалилось. Стратегически — убийцы добились своего. Лагерь, балансировавший на грани, сорвался в штопор. Французы видели нападение на своего «короля», русские — выстрел в помазанника. Логика отключилась, уступив место инстинктам.

— Измена! Русские режут наших!

— Бей лягушатников! Снюхались с Версалем!

Сотни людей, пару секунд назад деливших хлеб и вино, теперь скалились друг на друга. Армия, которую мы собирали по крупицам, готовилась вцепиться сама себе в глотку, и никакие дирижабли в небе уже не могли это остановить.

Глубинный хаос, похожий на болотную жижу, уже готов был захлестнуть нас с головой. Французы и русские сходились стенка на стенку. Наших было катастрофически мало. В пляшущем свете факелов блеснула первая сталь — еще мгновение, и армия начнет пожирать сама себя.

— МОЛЧАТЬ!!!

Рык, от которого, казалось, завибрировала земля, перекрыл шум потасовки. Так мог бы реветь разбуженный шатун, но это был Петр. Широко расставив ноги, он возвышался посреди лагеря с тяжелым пехотным палашом в руке, излучая такую концентрацию первобытной ярости, что даже самые отбитые бретеры замерли с поднятыми клинками.

Не тратя времени на реверансы, царь буром пошел сквозь толпу. Расталкивая ошалевших солдат, как сухие стебли, он проигнорировал и оседающего на руки офицеров де Торси, и блеющих что-то французских генералов. Его целью был пятачок, где мои преображенцы все еще держали круговую оборону, ощетинившись штыками.

— Жив, генерал⁈ — гаркнул он мне в лицо, вращая налитыми кровью глазами.

— Жив, Государь! Цел!

Толпа качнулась, меня пихнули в бок, лишая равновесия, но упасть не дали. Железная хватка на локте вернула меня в вертикальное положение. Меншиков. Светлейший, оскалившись, оттеснил меня за свою спину, прикрывая от людского водоворота.

— Куда прешь, дьявольское отродье! — рявкнул он на какого-то особо рьяного швейцарца.

Петр, убедившись, что я в строю, коротко кивнул. Сантименты кончились. Развернувшись, он одним махом, удивительно легким для его габаритов, взлетел на броню ближайшего «Бурлака». Исполинская фигура царя, подсвеченная заревом пожаров, возвысилась над лагерем, как монумент возмездия.

— ЗА МНОЙ!!! — голос Петра ударил по ушам, как взрывная волна. — НА ПАРИЖ!!!

Никаких объяснений. Никакой агитации. Он просто вбил им в головы цель. Канализировал страх, ярость и панику в единое русло. Вперед. На врага.

Наклонившись, царь бросил короткую команду Орлову. Спустя минуту двое гвардейцев уже волокли к «Бурлаку» бледного де Торси. Туда же, расталкивая зевак, протиснулся полковой лекарь, кряжистый немец Крамер.

Пока мы грузились, эскулап успел закончить перевязку.

— Дьявольское везение, — буркнул Крамер, вытирая руки окровавленной ветошью. — Полдюйма левее — и мы бы уже пели отходную. Артерия цела, кость тоже, но рана мне не нравится. — Немец брезгливо тронул края пореза. — Ткани чернеют слишком быстро, и жар поднимается. Клинок был отравлен. Яд дрянной, медленный, но на ослабленный организм подействует верно. Я дал хину, но гарантий нет.

— Сажай его сюда! — приказал Петр, указывая на место рядом с собой, прямо на броне.

Гениальный в своей наглости ход. Петр вез с собой живое знамя. Демонстрировал всем — своим, чужим и тем, кто наблюдал за нами с небесных левиафанов: мы идем не грабить. Мы идем возвращать трон законному представителю власти, пусть этот представитель и зелен от яда.

— Механик! Заводи!

Двигатель «Бурлака» содрогнулся, выплюнул клуб жирного черного дыма и забился в низком ритме. Армия дрогнула и пошла следом.

Это был уже единый, яростный организм. Солдаты бежали плечом к плечу, подхваченные этой бешеной энергетикой. Русские, швейцарцы, даже ошеломленные французы инстинктивно поняли: единственный шанс выжить в этом аду — держаться за стальным зверем и безумным царем на его хребте.

Петр не зря получил приписку — «Великий».

Я запрыгнул в люк своего командирского «Бурлака», шедшего во второй линии.

— Вперед! — скомандовал я механику, перекрикивая шум. — Держаться в кильватере Государя! Координируй остальных. Разворачиваемся в клин!

Моя задача отличалась от царской. Петр вел толпу, я же управлял стальной стаей. Десяток моих машин, изрыгая пар из труб, перестраивались на ходу, формируя бронированный кулак, способный проломить любую оборону XVIII века.

Мы шли на Париж. Без разведки и внятного плана. На чистом адреналине и воле одного человека. Армия, стоявшая на грани самоликвидации, превратилась в таран.

Вместо ожидаемого свинцового ливня Париж встретил нас испуганной тишиной. Оборона рассыпалась карточным домиком еще до подхода авангарда: ночная бомбардировка в сочетании с видом стальной армады, выползающей из утреннего тумана, выбили из гарнизона остатки боевого духа. Наемники, ценящие свою шкуру, предпочли раствориться в подворотнях, срывая знаки различия на бегу, а особо предприимчивые уже размахивали белыми тряпками, на всякий случай вопя: «Да здравствует король Жан!».

Флагманский «Бурлак» с Петром на броне, не сбавляя хода, разнес в щепки хлипкие остатки баррикад у ворот Сен-Дени. Тяжелая машина первой вкатилась в чрево вражеской столицы, прокладывая путь железной реке нашей армии.

Сопротивление напоминало бессмысленную агонию. Одиночные фанатики, верные Версалю до последнего вздоха, палили из окон верхних этажей и из-за чаш фонтанов, но мушкетная пуля для моих машин — что горох для слона. Да и Петр все же перед самым штурмом влез вместе с де Торси в нутро машины. В узких переулках Латинского квартала гвардейцы пытались возводить завалы из перевернутых карет и церковных скамей, однако «Бурлаки» даже не замедляли ход. Многотонные туши перемалывали дерево и кости, превращая героическую оборону в мокрую пыль, а идущая следом пехота деловито зачищала руины.

Координируя движение второй линии через верховых посыльных, я лишь фиксировал происходящее. Город горел. Оставленные без присмотра ночные пожары слились в единое полотно, и черный, жирный дым, смешиваясь с туманом, застилал небосвод. Воздух стал плотным от гари. Нужно будет организовать людей, чтобы весь город не спалить — это лишнее.

Высунувшись из командирского люка, я оценил обстановку наверху. Два наших гигантских дирижабля, похожие на уставших китов, плавно опускались на площадь перед высокой готической башней, каким-то чудом уцелевшей в огненном шторме. С гондол уже змеились веревочные трапы, по которым темными гроздьями скользили вниз штурмовые группы — отборные роты преображенцев. Башню они взяли с ходу, просто вышвырнув оттуда ошалевшую от такого натиска охрану.

— Государь! — крикнул я, заметив такую же заинтересованную фигуру Петра в люке. — Воздух наш! Башня взята!

Ответ прилетел почти мгновенно.

— Пробиваемся к площади!

Колонна, снося углы зданий и опрокидывая статуи святых, круто изменила курс. Мы неслись по брусчатке, игнорируя редкие хлопки выстрелов, пока через десять минут мой «Бурлак» не выкатился на простор площади.

Открывшаяся панорама просилась на холст баталиста. Два исполинских, закопченных дирижабля разлеглись на камнях, словно выброшенные штормом левиафаны. У подножия башни застыли в идеальном каре преображенцы, излучая ледяное спокойствие, а на самом шпиле, разрывая дымное, багровое небо, уже бился на ветру русский штандарт.

Петр с обнаженным палашом, спрыгнул с брони еще до полной остановки машины. Он не смотрел ни на поверженных врагов, ни на своих солдат. Его взгляд был прикован к высокой стене башни, где в стрельчатом готическом окне застыла фигура в богатой медвежьей шубе.

Не чувствуя под собой ног, я рванул следом за Петром. Император, игнорируя усталость, перемахивал через три щербатые ступени, взлетая по узкой спирали лестницы с грацией разъяренного медведя. Я едва поспевал. Легкие горели огнем, кровь молотками стучала в висках. Наверху, на продуваемой ветрами площадке, замыкался исторический круг.

Встреча состоялась под открытым небом, среди свиста ветра и запаха гари. Петр — растрепанный, волосы слиплись от пота и копоти, в руке тяжелый палаш, сам — сгусток молодой, бешеной энергии. А напротив, в дверном проеме караулки, застыла сама вечность.

Лично мы знакомы не были, но ошибиться было невозможно. Князь Михаил Алегукович Черкасский. Живая легенда, реликт допетровской эпохи, человек-монумент. Закутанный в тяжелую, явно не по французской моде медвежью шубу, он казался естественным продолжением этой древней каменной кладки. Седой как лунь, с лицом, напоминающим старую, иссеченную шрамами карту, князь стоял неподвижно, будто и не было вокруг никакого штурма. Только спина прямая, как у юнкера, да взгляд из-под соболиных бровей — острый, колючий.

Никаких приветственных речей. Никакого этикета. Они просто шагнули навстречу — великан-царь и сухой, жилистый старик. И сшиблись в объятиях. Крепко, по-мужски. Две эпохи, две русские армии, прошедшие через ад, чтобы соединиться здесь, в сердце пылающего Парижа. Именно в этот момент, глядя на их силуэты на фоне дымного неба, я осознал, что мы победили.

— Ну здравствуй, княже, — выдохнул Петр, отстраняясь и с силой хлопая воеводу по плечу. — Долетел, старый орел.

— Не мог не долететь, Государь, — лязгнул хриплый и простуженный голос Черкасского. — Дела у вас тут, погляжу… Шумно.

Князь скользнул равнодушным взглядом по горящему городу. В его глазах не читалось жалости — просто калькуляция опытного военачальника, подсчитывающего убыль и трофеи.

— А это, — Петр развернулся, указывая на меня палашом, — мой генерал. Смирнов. Тот самый.

Глаза Черкасского, изучавшие панораму боя, сфокусировались на мне. Он смотрел цепко, словно выбирал клинок в оружейной лавке.

— Так вот ты какой, — прогудел он наконец. — Инженер. Слыхал, слыхал. Говорят, ты теперь у нас бог войны.

— Всего лишь механик, ваша светлость, — ответил я, вытянувшись.

Старик усмехнулся в роскошные седые усы, и морщины на его лице стали глубже.

— Механики, которые рушат горы и учат железо летать… Таких мастеров Русь еще не знала.

Он подошел ко мне. И, к моему полному изумлению, тоже сгреб в охапку. Не так порывисто и стихийно, как Петр, а по-отечески, основательно, прижав к шубе.

— Спасибо тебе, — шепот старика обжег ухо, предназначенный только для меня. — За Государя спасибо.

Отстранившись, он сжал мое плечо сухой, железной клешней:

— Рад служить вместе, генерал.

Я стоял, растерянно моргая. Легендарный Черкасский, икона старой гвардии, выражал мне свое почтение.

Петр, наблюдавший за сценой, сиял, как начищенный пятак. Его лицо расплылось в широкой, мальчишеской улыбке. Он гордился, как ребенок, чьи любимые солдатики — старый, проверенный меч и новый, убийственный мушкет — наконец-то оказались в одной коробке.

Сзади послышалось тяжелое дыхание — на площадку, отдуваясь, выбрался Меншиков. Светлейший замер, оценивая диспозицию. И я увидел чудо: его лицо, которое должно было быть перекошенным ревностью к любому фавориту, вдруг разгладилось. Глядя на искреннюю радость Петра, Александр Данилович позволил себе легкую, незаметную улыбку. Кажется, он просто был рад, что мы все еще живы.

Мир окончательно свихнулся.

— Наводим порядок, — очнулся Петр.

Передо мной снова стояла голая функция власти. Император. Тяжелый палец ткнул в каменные плиты пола:

— Штаб развернуть здесь. Смирнов — наладить взаимодействие между полками, чтобы никто друг друга в суматохе не перестрелял. Орлову — зачистка. Меншиков — склады и, главное, винные погреба. Головой отвечаешь, Данилыч. Если пехота доберется до бургундского раньше интендантов, армию мы потеряем быстрее, чем от картечи. Мародеров — на фонари. Своих, чужих — плевать. Суд один — пеньковая веревка.

Раздав указания, он резко повернулся к Черкасскому:

— Твои люди вымотались с дороги, княже. Отдыхайте. Мы тут сами управимся.

Старый воевода усмехнулся в седые усы, и в этой усмешке сквозило превосходство ветерана, который видел войны еще тогда, когда царь пешком под стол ходил.

— Мои орлы не для отдыха сюда летели, Государь. Дай только пороху. А отдохнем уже на том свете.

Сумерки накрыли уже покореный город. Последние очаги сопротивления захлебнулись кровью, ключевые площади и мосты ощетинились нашими караулами. Париж скулил побитой собакой у наших ног — притихший, напуганный, дымящий руинами. Организованными группами наши люди споро тушили пожары.

Башня Сен-Жак превратилась во временный штаб. Стертые ступени стонали под сапогами вестовых, носящихся вверх-вниз с донесениями. Офицеры, склонившись над картами, хрипло спорили, чертя маршруты прямо по планам XVII века. А на самом верху, в бывших покоях коменданта, шел главный военный совет.

Де Торси сидел в кресле, ему катастрофически повезло, организм справлялся, даже румянец на щеках появился.

— … Таким образом, Версаль в блокаде, — Ушаков докладывал так, словно читал скучную бухгалтерскую ведомость. — Дофин, его пассия де Шуэн и остатки «Королевского дома» забаррикадировались во дворце. По нашим данным, гарнизон не превышает пяти тысяч человек. Версаль превращен в цитадель, но моральный дух крайне низок.

— Всего пять тысяч⁈

Петра подбросило с кресла. Усталость слетела с него, как старая кожа, в глазах снова полыхнул волчий, охотничий азарт.

— Против наших шестидесяти⁈ Да мы их шапками закидаем!

Его горящий взгляд метнулся ко мне, затем к невозмутимому Черкасскому.

— Готовьте штурм! Самых злых и отчаянных! Гвардию! Я лично поведу колонну. К рассвету Версаль будет наш. Я хочу посмотреть в глаза этому Людовику, пока он еще король.