Инженер Петра Великого – 13

Глава 2

Под дном плетеной гондолы расстилался бархатный саван ночной Франции. Бездонную тьму лишь изредка прорезали, словно тлеющие в остывающем камине угли, редкие огни деревень. Лютый, собачий холод, царивший на такой высоте, игнорировал даже двойную подкладку медвежьей дохи, вгрызаясь сразу в кости. Впрочем, князь Михаил Алегукович Черкасский, боярин старой закалки, дрожи не замечал. Навалившись грудью на жесткий, скрипящий от инея борт, он буравил взглядом горизонт, выискивая в чернильной мгле зарево.

Седьмой десяток — паршивый возраст для авантюр. Большинство его сверстников, бояр древних родов — Шереметевы, Голицыны — уже не покидали пуховых перин, коротая дни в подагрических муках и пересказах внукам легенд о Чигиринских походах. Ему же выпало стоять на продуваемой всеми ветрами площадке летучего фрегата, готовясь к своей абсолютно безумной партии.

Еще три месяца назад, само понятие такой большой войны казалось чем-то далеким, почти абстрактным. Размеренная жизнь, псовая охота, уютный скрип полозьев и философские диспуты с полковым священником за штофом настойки… Идиллию разбил вдребезги один-единственный почтовый возок, влетевший во двор в облаке снежной пыли. Визитеры оказались под стать ситуации: царевич Алексей Петрович и старый волкодав, глава Преображенского приказа, князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский.

Привезенные вести придавили. Государь Петр Алексеевич исчез. Растворился в европейских землях вместе с Великим посольством. Ватикан, воспользовавшись моментом, объявил схизматикам полноценный Крестовый поход. Москва напоминала растревоженный муравейник. Старые бояре билась в истерике, генералитет тянул одеяло на себя, предлагая взаимоисключающие стратегии: от броска на Рим до глухой обороны под Смоленском.

— Отечество на лоскуты режут, Михаил Алегукович, — в голосе Алексея, лишенном юношеской мягкости, звенел промораживающий металл. — Каждый печется о своей вотчине, о мошне. Держава же сиротой осталась. Нам потребен человек, чье имя, вес и, главное, ум заставят свору замолчать и подчиниться. Нам нужны вы.

Князь-кесарь Ромодановский хранил молчание. Его тяжелый, немигающий взгляд из-под кустистых бровей сверлил Черкасского, красноречивее указов. Просьбой это не было. Ультиматумом — да. Глядя на повзрослевшего, жесткого наследника, в котором вдруг проступила хищная порода его отца, старик осознал: пенсион окончен.

Спустя неделю Военный совет гудел, подобно восточному базару. «Младотурки» от инфантерии, опьяненные слухами о «чудо-оружии» инженера Смирнова, требовали немедленного блицкрига.

— В нашем распоряжении шестьдесят паровых «Бурлаков»! — молодой князь Долгоруков яростно сотрясал воздух кулаком. — Пройдем сквозь Европу, словно раскаленный нож сквозь масло! Раскатаем в блин и Рим, и германские княжества!

Пыл собравшихся остудил Леонтий Филиппович Магницкий, спешно выписанный Алексеем из Петербурга. Царский учитель математики проигнорировал патетику, выложив на сукно единственный аргумент.

— Вы предлагаете марш-бросок шестидесяти паровых колоссов через половину континента? — голос навигатора звучал без эмоций, гася истерику фактами. — Вопрос снабжения остается открытым. Дневной рацион одного «Бурлака» подсчитан давно. Вместо триумфального въезда в Париж мы гарантированно увязнем в грязи, скованные отсутствием топлива. У Государя было в разы меньше машин, и все равно было сложно, долго готовились, а тут… Шестьдесят!

В зале повисла тишина. Крыть было нечем. Механизированный кулак без «крови» — угля и воды — превращался в груду бесполезного металлолома.

Именно тогда Черкасский взял слово.

— Земля закрыта, — тихо произнес он, барабаня пальцами по столешнице. — Значит, пойдем иным путем. Воздушным.

Десятки глаз уставились на него с недоумением. Шепотки о том, что старый князь выжил из ума на покое, поползли по углам. Но Черкасский игнорировал генералитет. Взгляд старого стратега скользил по карте, вычерчивая верную траекторию. Весь его опыт требовал асимметричного ответа. Удара в уязвимое подбрюшье.

— На стапелях, — продолжил он, повысив голос, — простаивают семнадцать «Катрин». Однако грузоподъемность позволяет сменить профиль. Загрузим их не наблюдателями, а зажигательными снарядами.

Его узловатый палец уперся в карту, в самое сердце Французского королевства. Про Катрины он знал давно, как и про Бурлаков. Он живо интересовался всеми нововведениями петровского барона Смирнова — а что еще было делать на старости лет, когда ум все еще остер, а тело подводит.

— Прорыв отменяется. Мы перешагнем через нее. На высоте, недоступной для мушкетов и пушек. Враг останется в неведении вплоть до момента атаки. Цель — Париж. Там мы соединимся с Государем и либо вернемся вместе с «Посольством», оставив на хранение тамошний «Бурлаки», либо договоримся о их переправке морем. Государь решит. Укрепим императора своей силой у врагов в тылу.

Затея отдавала сумасшествием, но обладала железной логикой степных ханов: бить не туда, где противник закован в латы, а туда, где он спит в шелковой постели.

Царевич Алексей поддержал план первым. Следом, тяжело кивнув, согласился Ромодановский. Молодым генералам, скрипя зубами, пришлось смирить амбиции.

И вот итог. Он здесь. В чужом, враждебном небе над спящей Европой. Адмирал первой в истории стратегической авиации. Гигантские, неуклюжие тени шли кильватерным строем. Внизу, в каждой гондоле, надежно закрепленные, ждали своего часа по двенадцать бочек с «Дыханием Дьявола».

— Княже, — хриплый голос штурмана разорвал тишину. — Подходим. Ориентир по курсу.

Черкасский поднес к глазам тяжелую, обшитую кожей подзорную трубу. В окуляре, дрожащем от вибрации винтов, сквозь ночную дымку проступило расплывчатое оранжевое пятно. Париж.

А ведь европейское турне выжало экипажи досуха. Адреналиновые гонки с рассветом, когда ледяной высотный воздух превращал кровь в гель, сменялись параноидальными дневками в глухих баварских и эльзасских чащах, где гигантские туши цеппелинов приходилось маскировать лапником и мхом. Дважды маскировка трещала по швам. Над Рейном пришлось сбрасывать драгоценный балласт и, насилуя клапаны, уходить в облака от драгунских разъездов, провожавших небесных китов беспорядочной пальбой из мушкетов.

Но настоящую дань взяла Франция. Атмосферный фронт, налетевший словно из засады, смял строй. Силовой набор «Ильи Муромца», самого тяжелого в эскадре, не выдержал перегрузок на сдвиг: оболочка лопнула с вибрирующим звуком, и корабль, беспомощно кувыркаясь, ухнул в ревущую бездну. Шестнадцать душ. Ни могил, ни панихиды — только статус «пропавшие» в судовом журнале — опять же придумка Смирнова. Однако остальные шестнадцать бортов, костяк воздушной армады, дотянули до точки рандеву.

Зависнув в промерзшем эфире, князь Черкасский вместе со штабными офицерами сканировал раскинувшийся внизу театр военных действий. Картина вызывала вместо торжества — тревогу.

— Какого дьявола там происходит, княже? — пробасил полковник Вяземский. Коренастый ветеран, прошедший мясорубку Северной войны, вцепился в медь подзорной трубы так, словно хотел ее сплющить.

Оперативная обстановка внизу игнорировала все уставы воинского искусства, от Юлия Цезаря до маршала Вобана.

Париж полыхал. Факелы на куртинах, сигнальные огни на равелинах, тысячи плошек в окнах обывателей. Город ощетинился: в оптике отчетливо различались цепочки мушкетеров на стенах, подвоз пороховых ящиков к амбразурам, лихорадочная суета канониров. Столица Франции напоминала улей за секунду до атаки.

В то же время с юга к стенам прижалась другая сила. Странная, пассивная масса. Никаких зигзагов апрошей, никаких заложенных мин, никакого построения в каре. Вместо осадного лагеря — гигантский, беспечный бивуак. Ярко пылающие костры, вальяжно бродящие между палатками фигуры, доносящиеся даже сюда, на высоту, звуки полковых оркестров. Это войско не готовилось к смерти, оно праздновало жизнь.

— Сговор? — пробормотал Вяземский, озвучивая мысли командира. — Одни имитируют оборону, другие — осаду?

— Чертовщина какая-то, — голос Черкасского прозвучал тихо.

Порыв ветра удачно разогнал дымную пелену, открыв обзор на центр странного лагеря. То, что увидел старый воевода, заставило сердце замереть. Над главным шатром, лениво перекатываясь волнами, реял штандарт. Желтое полотнище с черным двуглавым орлом. Имперский стяг.

— Государь… — выдохнул князь, чувствуя, как спадает напряжение в плечах, уступая место новому страху. — Добрались, черти.

Рядом с русским флагом гордо трепетали какие-то другие стяги, не Бурбонов. Союзники?

Но уравнение не сходилось. Черкасский опустил трубу, заставляя свой мозг анализировать абсурд. Почему Петр стоит под стенами? Почему не входит в город, который должен был стать оплотом от тех, что объявили ему крестовый поход? Зачем Париж ощетинился против своих же? Этот вялый спектакль, это «стояние на реке Угре» под стенами французской столицы не поддавалось логическому объяснению. Неужели Париж против Государя?

Эскадра висела в дрейфе почти час. Отсутствие ветра играло на руку: гигантские сигары «Катрин» оставались невидимыми призраками на фоне черного неба. Ситуация внизу застыла в янтаре. В городе — нервное напряжение, в лагере — пьяный разгул. Театр абсурда.

— Снижаемся, Михаил Алегукович, — предложил Вяземский, отрываясь от окуляра. — Дадим знать Петру Алексеевичу, что «кавалерия» прибыла.

— Нет, — голос Черкасского резанул сталью.

Полковник замер, удивленно вскинув брови.

— Это лишит нас главного козыря. Внезапности. — Князь говорил медленно, взвешивая каждое слово. — Здесь пахнет изменой или ловушкой, полковник. Моя интуиция вопит об опасности. Государь связан по рукам и ногам. Не может или не хочет атаковать — неважно. Важно, что враг чувствует себя в безопасности за этими стенами.

Он снова приник к окуляру, выискивая уязвимые точки в обороне города.

— Пока мы здесь, в тени, мы — карающий меч Господень. Стоит спуститься, и мы превратимся в заурядный резервный полк.

Решение созрело мгновенно.

— Устанавливать связь — непозволительная роскошь. Мы обязаны развязать Государю руки одним ударом.

— Атаковать? — переспросил Вяземский, уже понимая ответ. — А кто цель?

— Враг, — Черкасский хищно ткнул пальцем в сторону парижских бастионов. — Их гарнизон, их арсеналы. Мы вырвем змее жало. А добить контуженного зверя Петр сможет и пехотой. Сигнал по эскадре: «Боевой режим». Готовьтесь к бомбометанию.

Эскадра ожила. Шестнадцать левиафанов, дрейфовавших в безмолвии, пришли в движение. Медленно, с грацией глубоководных хищников, корабли начали размыкать строй, формируя для захода на цель широкий, разреженный клин — «гребенку», как называл это построение сам Черкасский. Внутри гондол заскрипели вороты лебедок, и в скупом свете зашторенных фонарей маслянисто блеснули дубовые бока главного калибра этой ночи.

Черкасский с профессиональным удовлетворением окинул взглядом боезапас. Смирновская инженерная мысль эволюционировала. В отличие от первых, кустарных прототипов, испытанных в Игнатовском, эти изделия имели претензию на «аэродинамику», как назвал это сам Смирнов. Грубое деревянное оперение, прибитое к днищам, обеспечивало стабилизацию на траектории, гарантируя вертикальное падение. Запал тоже улучшили: вместо капризных фитилей теперь использовался ударный механизм. Бинарная смесь. Как назвал его Смирнов. Везде он.

Удар, смешивание компонентов, секундная задержка для образования топливно-воздушного облака — и воспламенение. Объемный взрыв. Бесовская, но дьявольски эффективная физика.

— Задачи знаешь, Семен? — голос князя звучал буднично, гася мандраж экипажа и вглядываясь в город.

— Так точно, ваше сиятельство, — пробасил старший бомбардир, любовно похлопав по шершавой клепке ближайшего снаряда. — Приоритет один — Арсенал, длинный такой. Приоритет два — казармы, два каре у стены. И кавалерийские конюшни. Жилые дома и храмы — не трогать.

Хорошо, что город заранее рассмотрели, отметили цели. Снова Смирнов научил этим простым вещам. Князь хмыкнул.

— С Богом, — коротко кивнул князь, вцепившись в леер.

Армада бесшумно скользила над спящей столицей мира. Под килем расстилалось море огней, однако вместо праздничной версальской иллюминации внизу пульсировала тревожная, нервная россыпь факелов осажденной твердыни.

Хрустальную тишину расколол бронзовый рев.

Глотка Нотр-Дама выплюнула первый набатный удар, тут же подхваченный испуганным, истеричным перезвоном окрестных церквей. Город проснулся рывком.

— Видим, есть! — выдохнул штурман, свесившись за борт. — На стенах движение!

Черкасский вскинул трубу. Оптика подтвердила опасения: по бастионам заметались крохотные фигурки, количество факелов удвоилось. Парижане задирали головы. Гигантские силуэты, заслонившие звезды, перестали быть невидимыми. Фактор внезапности испарялся с каждой секундой.

С мостика флагмана, идущего в центре ордера, трижды мигнул фонарь. Зеленый. Разрешение на применение.

— Первая серия! Цель — Арсенал! Пошли! — рявкнул Черкасский, перекрывая нарастающий внизу гул.

Бомбардиры, цедя сквозь зубы отборную ругань, навалились на рычаги сброса. Со скрипом вышли из пазов деревянные стопоры. Три тяжелые бочки, качнув гондолу отдачей, скользнули по смазанным салом направляющим и устремились в ревущую тьму. Синхронно с ними, словно горох из прорванного мешка, посыпались подарки с соседних бортов. Первая волна — тридцать снарядов с напалмом — начала свой смертельный отсчет.

Внизу огрызнулись. Нестройный залп сотен мушкетов прозвучал сухим треском ломаемых веток. Свинцовые осы бессильно цокнули по плетеным бортам, потеряв убойную силу на излете. Слишком высоко. Баллистика на стороне авиации.

Черкасский, задержав дыхание, вел обратный отсчет.

Первые хлопки, едва слышные за колокольным воем, обозначили вскрытие контейнеров. Вышибные заряды сработали штатно, распыляя над целями тонны горючей взвеси. На несколько бесконечных секунд над Парижем повисли невидимые в темноте облака смерти, проникая в щели, подвалы и легкие.

А потом ночь исчезла.

Мрак разорвало изнутри, заместив его ослепительно-белой, магниевой вспышкой. Сверхновые рукотворного происхождения расцвели над городом, превращая кварталы в море жидкого пламени. В мертвенном свете этих солнц проступили, как на негативе, шпили готических соборов, черепица крыш и люди на стенах — крохотные муравьи, застывшие в первобытном ужасе. Объемная детонация выжигала кислород в радиусе сотен метров, превращая камень в щебень, а плоть — в пепел.

Затем пришла волна.

Тяжелый, утробный удар, плотный, словно молот, обрушился на перепонки, вышибая воздух из легких. Медная оковка гондолы жалобно взвизгнула, вся конструкция содрогнулась, словно корабль сел на рифы.

И тут же, перекрывая всё, грохнуло вторично. Небо над Арсеналом вздыбилось. Гигантский столб огня и дыма, пробив низкую облачность, рванулся в стратосферу. Сдетонировали пороховые склады. Ударная волна от этого взрыва швырнула тяжелую «Катрину» в сторону, как щепку в шторм. Князь едва устоял, повиснув на такелаже; карты и циркули полетели на палубу.

— Господи, спаси и сохрани… — побелевшими губами прошептал Семен, истово осеняя себя крестным знамением.

— Вторая волна! — перекрикивая адский грохот, заорал Черкасский. В его голосе не осталось места ни для жалости, ни для торжества — только холодная, механическая ярость оператора системы уничтожения. — По казармам! Жги!

Еще тридцать контейнеров скользнули вниз, в самое пекло. Снова вспышки, сливающиеся в сплошное зарево. Снова грохот, от которого, казалось, трескалась сама небесная твердь.

Половина стратегического запаса эскадры ушла за две минуты. Эффективность бомбардировки превзошла самые смелые расчеты Магницкого. Париж больше не оборонялся. Париж горел.

Восходящие термические потоки, порожденные огненным штормом, швыряли гондолу, как щепку в речных порогах. Внизу, на месте ночного Парижа, пузырилось лавовое озеро. В носоглотку, пробиваясь сквозь морозный воздух, набивался тошнотворный коктейль запахов: каленый камень, паленая кожа и жирный, сладковатый смрад горелой органики.

Черкасский, побелевшими пальцами вжавшись в плетеный леер, наблюдал за агонией города с непроницаемостью языческого идола. Багровые отсветы плясали на его лице, превращая морщины в глубокие шрамы.

Оперативная задача выполнена. Ключевые узлы обороны — Арсенал, казармы королевских мушкетеров, конюшни — стерты с карты. Вместо них зияли дымящиеся кратеры, черные провалы в ткани реальности. Пожары, сливаясь в единый фронт, жадно пожирали квартал за кварталом. Гарнизон, застигнутый в казармах, понес потери, несовместимые с боеспособностью. Старый воевода мысленно закрыл гештальт: город вскрыт, как консервная банка. Теперь для его захвата хватило бы одного полка с дубинами.

Однако внизу творилось нечто большее, чем военный разгром.

Это не походило на привычную панику при штурме. Толпа внизу демонстрировала первобытный, хтонический ужас. Сквозь оптику было видно, как по освещенным улицам мечется людская масса — броуновское движение обезумевших частиц. Никто не тушил огонь, не строил баррикады. Они просто бежали. Бежали в никуда, давя упавших, сбиваясь в кучи. Над столицей Франции висел сплошной, многотысячный вой — не яростный клич защитников, а вопль душ, заглянувших в бездну.

Для парижских обывателей, чье понимание войны ограничивалось осадами и мушкетной пальбой, происходящее стало не тактической операцией, а прямым вмешательством Небес. Кара Господня. Огненный дождь, обрушившийся из черной пустоты, от невидимых демонов. В их системе координат, где вершиной прогресса считалась подзорная труба, это могло трактоваться однозначно: Апокалипсис.

— Господи, помилуй нас, окаянных… — Бомбардир Семен, размазывая по лицу копоть вперемешку со слезами, истово крестился. Его губы дрожали.

Сам Черкасский, глядя на дело рук своих, боролся с двойственным чувством. Холодное удовлетворение профессионала, вскрывшего оборону противника, отравлялось горьким привкусом. Он, привыкший к честному лязгу стали, к войне лицом к лицу, сегодня одержал победу, используя иррациональный, животный страх. Противник был сломлен не столько «Дыханием Дьявола», сколько фактом атаки с небес.

— Княже, три часа! — крик штурмана вырвал его из рефлексии. — В русском лагере движение!

Черкасский резко перевел трубу на юг. В лагере Петра, который должен был сейчас готовиться к триумфальному входу в город, творился бедлам. Вместо формирования штурмовых колонн солдаты хаотично метались между палатками. Зажигались сотни факелов, вспыхивали локальные стычки. На окраине бивуака занялся пожар.

— Какого лешего? — пробормотал Вяземский, щурясь от ветра. — Паника? Им-то чего бояться? Мы же им ворота открыли!

Черкасский впился взглядом в окуляр. Картина не складывалась. Суета. Беготня. Слишком много огня. Возможно, они увидели, что враг сломлен, и спешат на добивание, нарушив строй? Логика диктовала: пора соединяться. Нельзя оставлять Государя без поддержки в такой момент.

Решение пришло мгновенно. Он свою работу сделал. Выбил дух из врага. Теперь черед пехоты.

— Снижаемся, — скомандовал князь, убирая трубу. — Идем на посадку к ставке. Хватит изображать небожителей, пора и честь знать.

Эскадра, сбрасывая газ, начала плавный спуск к бурлящему лагерю.

— Сигналист! — рявкнул Черкасский. — Обозначить присутствие! Пусть Петр Алексеевич знает, кто преподнес ему Париж на блюдечке.

Над поручнями флагманской гондолы выросла фигура трубача. Медный раструб уставился в небо.

И над пылающей столицей, над мечущимся в непонятном страхе лагерем, над всей этой долиной смерти разнесся чистый, звонкий, торжествующий звук горна.

Сигнал «Сбор».

Для Черкасского и его экипажей эта мелодия означала долгожданный финал безумного рейда и встречу с Государем. Они не могли знать, что внизу, в Версале и в ставке союзников, этот звук был истолкован совершенно иначе — как глас трубы Иерихонской.