Инженер Петра Великого – 13

Глава 16

Загораживая собой проем шатра и весь белый свет, на пороге высился Пётр, а за его спиной маячила виноватая физиономия Орлова. В тишине, казалось, слышался скрежет шестеренок в царской голове: процессор монарха отчаянно пытался обработать невозможные вводные данные.

Лицевая мускулатура государя дрогнула. Маска вселенской скорби, еще час назад казавшаяся монолитной, пошла трещинами, обнажая сначала изумление, затем недоверие, пока наконец не застыла в гримасе темной злобы. Обманутый человек страшен, обманутый царь — смертельно опасен.

— Смирнов… Гад ты эдакий… — низкий рокот, напоминающий урчание медведя, сунувшего нос в осиное гнездо, заполнил палатку.

Вместо того чтобы броситься в атаку, он зашел внутрь и прищурился. Медленно, с пугающей методичностью, Петр начал закатывать рукава забрызганной грязью рубахи. Гвардейские байки не врали: жест верный, прелюдия к экзекуции.

Отодвинув ногой табурет, я поднялся. Сердце ухнуло куда-то в район немилосердно жмущих сапог. Допроса не будет. Будет мордобой, причем, вероятно, ногами. Уж я-то знаю на что способен Петр в гневе — начитался еще в той жизни.

Приближение царя заставило меня попятиться. Скользнув взглядом по моему лицу, он вдруг нахмурился, а в глазах мелькнуло искреннее недоумение.

— Ты… — он вглядывался в мои черты. — Ты усы-то зачем сбрил, дурик?

Вопрос прозвучал настолько абсурдно, что я аж дар речи потерял. Человек стоит в секунде от убийства, но его волнует моя растительность?

— Я, значит, тут по тебе слезы лью! — сменив тему, он наступал, заставляя меня пятиться. — Ночей не сплю, думаю, как твое тело из пепла выгрести да в Россию отвезти по-христиански! Армию на уши поставил! Памятник тебе, ироду, ставить хотел! Мраморный! В полный рост, с циркулем и ядром! Мысленно место на петербурхской площади присмотрел! Теперь что, все зря⁈

— Государь, погоди! — выставив перед собой руки, я описывал круги вокруг развороченного стола. — Дай пять минут! Объяснюсь! Это тактический ход!

— Тактический⁈ — взревел он, пытаясь достать меня через столешницу и сгребая в кучу драгоценные чертежи. — Я тебе сейчас такую тактику преподам — неделю сидеть не сможешь! Как сидорову козу отхожу! Здесь! На глазах у всего полка!

Лавируя между походной мебелью, я пытался сохранить дистанцию, однако в тесных французских сапогах много не набегаешь. Против разъяренного гиганта шансы стремились к нулю.

— Государь, суровая необходимость! Военная хитрость! Исключительно для пользы дела!

— Хитрость⁈ — огромная ладонь сгребла с ящика недописанный чертеж «Горыныча». Скомканный бумажный ком, пущенный, словно пушечное ядро, больно ударил меня по носу. — Обмануть своего царя — хитрость⁈ Заставить меня сопли размазывать — хитрость⁈ Предать — хитрость⁈

Он обогнул препятствие, и пространство для маневра исчезло. Рванув в сторону, я зацепил кувшин, и вода окатила мою штанину.

— Спасал он! — Пётр попытался срезать угол, но споткнулся о брошенный табурет. Грохот падения, грязная брань, и вот уже стол с остатками чертежей летит на пол вместе с самодержцем. — Я посмотрю, как ты спасешься от моего ремня! Душу вытрясу!

Полог шатра резко откинулся. Внутрь просунулась голова Меншикова.

— Мин херц, там…

Речь оборвалась. Бегающие глаза Светлейшего сфокусировались на мизансцене, и лицо исказил ужас. Причиной стал не сам факт моего воскрешения, а убийственная комбинация: живой «мертвец» в одной комнате с разъяренным царем, явно не посвященным в детали заговора.

В голове Александра Даниловича пронесся ураган. Оценка диспозиции заняла доли секунды: дело пахнет керосином, требуется немедленная активация протокола по спасению собственной шкуры. Физиономия мгновенно преобразилась, изобразив театральное, достойное лучших подмостков изумление.

Взгляд Меншикова скользнул по и опустился ниже, к барахтающемуся в бумажной каше повелителю. Челюсть Светлейшего плавно поехала вниз. Он захлопал ресницами и даже ущипнул себя за мясистую щеку для пущей убедительности.

— Свят, свят, свят… — громкий шепот предназначался для царских ушей, а рука сама взлетела для крестного знамения. Истово перекрестившись, он уставился на меня как на выходца из преисподней. — Чур меня… Генерал⁈ Воскрес⁈

Пока Петр выбирался из завала, Меншиков едва заметно подмигнул мне. Дескать, держись, брат, подыгрывай, прорвемся.

Вот же ушлый проныра. Какой талант пропадает! Ему бы не полками ворочать, а на сцене блистать — озолотился бы.

Воспользовавшись замешательством Государя, тоже ошарашенно уставившегося на фаворита, я метнулся в дальний угол. Орлов у входа уже сдался: согнувшись пополам и уперевшись руками в колени, он трясся в беззвучном хохоте, издавая лишь сдавленные булькающие звуки.

— И ты здесь, Алексашка⁈ — рыкнул Пётр, восставая из руин мебели. Лицо его налилось багровым гневом. — Отлично! Не стой столбом! Будешь держать, пока я этому самозванцу бока мну!

Сюрреализм происходящего — окаменевший Меншиков, ржущий Орлов — сыграл со мной злую шутку. Доли секунды, потраченной на созерцание этой картины, хватило. Совершив рывок, противоречащий законам физики для тела таких габаритов, Пётр перехватил меня.

Воротник сдавило словно стальными тисками. Земля ушла из-под ног, мир крутанулся, и перед глазами, заслоняя собой тусклое освещение, возникло багровое, перекошенное гневом лицо самодержца.

Кажись пришел конец истории Петра Смирнова в этом мире.

— Попался, голубчик! — прорычал он, обдавая меня ароматом вина.

Зажмурившись, я приготовился к увесистой оплеухе, способной вернуть мое сотрясение к заводским настройкам, однако вместо удара последовал очередной рывок. Бить царь передумал, решив, видимо, проверить меня на прочность. Тряс он с усердием деревенского мужика, выбивающего из яблони последний плод: голова моталась из стороны в сторону с опасной амплитудой, а зубы отбивали чечетку.

— Я… тебя… на куски… порву! — вылетали угрозы в такт каждому колебанию.

Спасение пришло с неожиданного вектора. Меншиков обрел дар речи.

— Государь! Мин херц! Погоди! — подскочив к нам, он вцепился в монаршую десницу. — Негоже! Подумай, что люди скажут! Царь своего лучшего генерала… э-э-э… воскресшего… трясет, как грушу!

Упоминание «людей» сработало, что удивительно. Петр остановился. Оценивающе оглядев меня, все еще болтающегося в его хватке, он перевел взгляд на взъерошенного Меншикова, затем — на Орлова, пытающегося скрыть веселье. Пальцы разжались. Подошвы сапог наконец-то обрели твердую опору.

— Прочь все! — рявкнул он, отпихивая Светлейшего. — И ты, — палец уперся в грудь Орлова, — поставь снаружи караул! Чтобы ни одна душа! Кто сунется — стрелять на месте!

Орлов, мгновенно смекнув, что балаган окончен и начинаются государственные дела, пулей вылетел из шатра. Меншиков, пятясь и продолжая бормотать что-то про чудеса Господни, тоже тактично ретировался, предусмотрительно задернув полог. Мы остались одни.

Петр начал нарезать круги, напоминая волка, изучающего загнанную в угол добычу. Его молчание давило. Сканирующий взгляд скользил по моей фигуре, отмечая мокрые штаны, чужие сапоги и нелепую стрижку. Я стоял, мокрый, растрепанный, и ждал вердикта.

— Значит, жив, — произнес он. Радости в голосе не было ни на грош.

— Жив, Государь.

— И здоров, я погляжу. Бегаешь резво. — Тычок пальцем в бок, видимо, призван был убедиться в моей материальности. — Мясо на месте.

Я сохранял промолчал.

— Значит, врал. — Остановившись напротив, он сверлил меня потемневшим взглядом. — Все это время. Врал мне, врал армии, врал… всем.

— Это была необходимость, — голос мой прозвучал тихо.

— Необходимость⁈ — Кулаки царя сжались. Он снова заводился. — Ты хоть понимаешь, что я пережил⁈ Я же тебя похоронил! Мысленно! Я уже прикидывал, где тебе собор ставить! В Петербурге! Именной! Собор святого Петра-инженера! А ты…

Слов не хватило. Махнув рукой, он снова начал мерить шаги по шатру, словно тигр в тесной клетке. В этой мощной фигуре сейчас боролись гнев, обида и едва пробивающееся сквозь них облегчение. Он сел и где-то с минуту о чем-то думал. Потом, будто набравшись сил или же передумав сохранить мне жизнь он резко глянул на меня.

— Ладно, — резкая остановка. — Хватит. Бегать я за тобой больше не буду. Старый стал для этих догонялок.

В его взгляде, устремленном на меня, мелькнула хитрая искра.

— Есть у меня способ получше.

С натужным кряхтением наклонившись, Петр стянул с ноги огромный, окованный железом ботфорт, по габаритам напоминающий небольшое ведро. Мои мышцы рефлекторно напряглись, просчитывая траекторию.

— Держи, гаденыш! — рев совпал с замахом.

Уход в сторону спас мою черепную коробку. Тяжелый снаряд, со свистом прорезав воздух в дюйме от уха, с артиллерийским грохотом врезался в центральную опору шатра, выбив фонтан щепы.

— Ах ты, вертлявый! А ну стой смирно, ирод!

Второй ботфорт отправился следом. Снова уклонение, и снаряд ухнул куда-то в нагромождение ящиков. Оставшись в одних толстых шерстяных чулках, Петр, тяжело дыша, рухнул на единственный уцелевший стул.

— Все, — выдохнул он, утирая пот со лба рукавом. — Уморил. Нет на тебя сил. Да и сапоги жалко. Новые.

Я присел на ящик. Уперев руки в колени, я жадно глотал воздух. Сердце билось где-то в районе кадыка. Адреналиновый шторм утихал.

— Ладно, — рукав царской рубахи прошелся по мокрому лбу.

Развалившись на стуле, Петр выглядел комично-домашним в одних шерстяных чулках.

— У тебя пара минут, пока я перевожу дух. Говори. Но учти, — тяжелый взгляд пригвоздил меня к месту, — соврешь хоть на полслова…

Договаривать не потребовалось. В его глазах читалось, что лимит доверия исчерпан, следующего шанса не будет.

— А потом… — тяжелый вздох сотряс мощную грудь. — Потом я тебя все равно выпорю. Розгами. По уставу. Для профилактики, чтоб неповадно было самодержца в дураках оставлять.

Он резко повернул голову к входу, где, судя по всему, грел уши любопытный Орлов.

— Василь!

Полог отлетел в сторону, являя миру физиономию моего верного полковника.

— Метнись-ка в рощу, — распорядился государь. — Наломай розог. Да не жалей, выбирай потолще и покрепче. Чтоб с запасом.

Во взгляде Орлова читался сложный коктейль: сочувствие, тревога за мою шкуру и с трудом подавляемое веселье. Шоу ему явно нравилось. Засранец!

Поймав мой обреченный кивок — валяй, не спорить же из-за мелочей, — Василь спрятал ухмылку и растворился в сумерках.

В шатре зависло хрупкое перемирие. Я старался не делать резких движений. Петр сидел напротив, сверля меня тяжелым взглядом. Он ждал. Мои часы остались плавиться на трупе двойника, но в ушах навязчиво тикал невидимый таймер обратного отсчета.

— Государь, — голос пришлось контролировать, чтобы предательски не дрогнул. — Мои действия — не предательство. Это было спасение.

Молчание. Желваки на его скулах ходили ходуном, но он слушал.

— Дворец был ловушкой. Капитан Д'Эссо, это тот парламентер, — наживкой. А Тронный зал… — воспоминание даже сейчас заставило содрогнуться. — Там бойня, Государь.

— Бойня? — эхом отозвался он.

— Дофин. Вся верхушка. Де Ноай, Шамильяр. Весь совет пустили под нож. Не в бою — их резали, как скот. Профессионально, от уха до уха. С вывороченными внутренностями. Показательно.

Петр дрогнул. Гнев сменился изумлением. Передо мной сидел уже не оскорбленный друг, а император, обрабатывающий тяжелые разведданные.

— Грандиозная провокация, — продолжал я, фиксируя его внимание. — Подстава. Они вырезали своих, чтобы повесить всех собак на нас. Если бы ты отдал приказ о штурме, если бы наши гренадеры ворвались внутрь и обнаружили эту кровавую баню…

— Нас объявили бы цареубийцами, — закончил он. Процессор в его голове уже просчитал варианты. — И вся Франция встала бы на дыбы.

— Именно. Нас бы затравили, как бешеных псов. Требовалась тотальная зачистка. Уничтожить улики, сжечь декорации, чтобы никто и никогда не восстановил картину событий. Пожар в Версале — мое решение.

Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он махнул головой — факт принят. Он поступил бы так же.

— Однако пепелища было недостаточно. Им требовался козел отпущения, сакральная жертва, чтобы объявить о победе и успокоиться. Кандидатура напрашивалась сама собой. Моя «смерть» решала бы все проблемы разом. Она удовлетворяла их жажду мести, а тебя, Государь, превращала из покровителя «чернокнижника» в скорбящего мстителя, развязывая руки. К тому же… — я сделал паузу, — это делало легенду о пожаре идеальной. Кто поверит, что я поджег себя сам?

Он поднял глаза. Гнев испарился, он был задумчив.

— Почему не сказал? — тихий вопрос. — Мне. Почему?

— А каков твой прогноз? — я выдержал его взгляд. — Ты бы поверил? Или решил, что я струсил? А если бы поверил… смог бы сыграть? Изобразить горе достоверно, зная, что я жив?

Ответа не последовало. Мы оба знали правду: лицедей из Петра никудышный.

— Твоя скорбь, — я добивал его аргументами, — была настоящей. Я на это не рассчитывал, — тут я чуть не покраснел даже, — но тот рев, который слышал весь лагерь, твоя попытка броситься в огонь — это стало явным подтверждением того, что все взаправду. Никто в мире теперь не усомнится в смерти генерала Смирнова. Твое горе легитимизировало мой труп. Прости, Государь. Я не хотел так, но получилось лучше, чем планировалось.

Тишина. Он смотрел на меня, и прочесть выражение этого лица было невозможно.

Полог шатра взлетел, впуская Орлова. В руках полковника красовался внушительный пучок свежесрезанных прутьев. Молча подойдя, он протянул «инструмент» царю.

Пётр взял розги механически, на автомате. Повертел гибкие прутья в руках, словно забыв об их назначении, но взгляд его оставался прикованным ко мне.

— И кому все это было выгодно, Петруха? — спросил он. В голосе явное любопытство. — Кто этот кукловод?

Вопрос Петра требовал немедленного ответа. Я набрал воздуха, собираясь изложить гипотезу об английском следе, однако озвучить ее не успел. Полог шатра взметнулся, пропуская Ушакова.

Он застыл на пороге, сканируя мизансцену немигающим взглядом: царь с пучком лозы, «воскресший» генерал и мрачный Орлов на карауле. Ни один мускул на лице главного дознавателя не дрогнул. Удивление? Эта эмоция в его базовую комплектацию не входила. Он просто принял новые вводные, позволив только тени кривой усмешки коснуться губ.

— Государь, — голос Ушакова, лишенный каких-либо эмоций. — Прибыл гонец от де Торси. В лагере французов посланник Папы Римского. Крестовый поход официально завершен.

Доклад Ушакова стал последним, недостающим фрагментом. Мой план — безумная, циничная комбинация — сработал. Эффективность: сто процентов. Ликвидация «главного еретика» позволила Ватикану сдать назад, сохранив лицо и дипломатический политес.

Петр медленно, мучительно медленно перевел взгляд с Ушакова на меня. Пучок розог в его руке все еще подрагивал. Царь начал подниматься, распрямляясь во весь свой гигантский рост. Инстинкты сработали быстрее разума: я вскочил следом, готовясь к худшему. Рефлексы, чтоб их…

В памяти непрошеной вспышкой возникло воспоминание детства. Отцу сообщили, как меня видели за гаражами, раскуривающим сигарету. Самое обидное, что когда я шел домой, то знал о том, что отцу донесли. Этот промежуток времени был ужасным для подростковой психики — ожидание бури. Ремня я отхватил тогда знатно. В первый и последний раз.

Сейчас происходило то же самое. Государь смотрел то на гибкие ивовые прутья, то на меня, взвешивая на невидимых весах мою ложь, цинизм и свое горе. Лицо его оставалось непроницаемым гранитом. А я ожидал.

И вдруг гранит дал трещину. Уголки губ поползли вверх, суровая маска самодержца осыпалась, обнажая мальчишескую усмешку.

— Ай да сукин сын… — пробормотал он, качая головой.

Небрежным жестом он швырнул розги в угол. Прутья ударились о кованый сундук.

— Всех надул. И врагов, и друзей, и царя своего. А ну, иди сюда, змей!

Шаг навстречу и распахнутые объятия.

Огромные ручищи сгребли меня в охапку, напоминая работу гидравлического пресса. Ребра жалобно хрустнули, протестуя против такой нагрузки, кислород оказался перекрыт. Тяжелая ладонь начала охаживать мою спину с медвежьей «нежностью»: каждый удар, выбивая остатки воздуха, резонировал в голове набатом. Мелькнула крамольная мысль: порка розгами, возможно, принесла бы меньше физических страданий и закончилась бы быстрее.

— Живой… — выдохнул он мне в ухо, сотрясаясь от сдерживаемого хохота. — Живой, ирод.

Наконец хватка ослабла. Отстранив меня, но продолжая держать за плечи, Петр сиял. Скорбь и тяжесть последних дней слетели с него, сбросив с монарших плеч добрый десяток лет.

— Еще раз посмеешь без моего приказа сдохнуть, — в голосе причудливо смешались искренняя радость и вполне реальная угроза, — я тебя из-под земли достану и лично выпорю, на самом деле! Так, что на тот свет обратно проситься будешь! Уяснил?

— Уяснил, Государь, — прохрипел я, пытаясь восстановить дыхание и растирая ноющую спину. — Умирать без письменного распоряжения не буду.

— Постарайся уж, — серьезность вернулась к нему мгновенно. — Ладно. Тайну пока сохраним. Так даже интереснее. Пусть думают, что я осиротел, что я сломлен. Расслабленный противник — удобная мишень.

Глаза царя сузились, в них снова заплясали огоньки.

— Однако есть один человек, которому ты обязан доложить. Лично. И немедленно. Это приказ.

Я непонимающе уставился на него.

— Кому, Государь?

Усмешка Петра стала шире.

— Аннушке. Иди, утешь несостоявшуюся почти «вдову».