Инженер Петра Великого – 13

Глава 21

Французские холмы остались за спиной, растворившись в предзакатной дымке, а резиноиды нашего исторического процесса вгрызлись в пестрое лоскутное одеяло германских княжеств. Здесь даже воздух имел иной химический состав, словно мы пересекли невидимую границу между мирами. Вязкая ненависть, сопровождавшая нас от самого Парижа, испарилась. На смену ей пришла гремучая смесь опасливого любопытства и ужаса.

Слухи о падении французской столицы и тотальном разгроме «крестоносцев» распространялись со скоростью лесного пожара, опережая самых загнанных курьеров. Местные князьки, чьи суверенные владения можно было пересечь пешком за полдня, лезли из кожи вон, демонстрируя лояльность. Делегации сменялись бургомистрами в накрахмаленных брыжах и епископами, а их трясущиеся руки выдавали предынфарктное состояние. Дороги перед нами расчищались с подозрительной легкостью, а склады с фуражом и провиантом распахивались по первому щелчку пальцев, причем цены выставлялись смехотворные. Любви в их глазах не читалось, зато страха было в избытке. Такая валюта в данных геополитических координатах котировалась хорошо.

Поход перешел в режим круиза, и эта безмятежность начинала меня напрягать. Армия стремительно теряла тонус. На привалах солдаты вместо чистки мушкетов все чаще гремели костями, а офицеры, злоупотребляя немецким гостеприимством, до рассвета пропадали в гастхаусах, дегустируя хмельное и местных служанок. Из своей позиции «Гришки», неприметного слуги, я фиксировал эти тревожные сигналы. Вмешиваться напрямую не позволяла легенда. Моим уделом оставалась роль серого кардинала при ставке.

Очередная ночевка в безымянном фахверковом городке с черепичными крышами окончательно убедила меня в необходимости профилактической встряски. Прогуливаясь вдоль охраняемого периметра, где люди Ушакова стерегли VIP-персон местного разлива, я осматривал то, как ставили лагерь. У колеса телеги, груженной пустыми бочками из-под мозельского, ссутулилась знакомая фигура.

Капитан Д'Эссо выглядел так, словно его пропустили через мясорубку и забыли собрать обратно. От былой спеси и парижского лоска остались только лохмотья мундира. Заросший щетиной, исхудавший, он лихорадочно водил огрызком угля по клочку грязной оберточной бумаги. Стоило караульному повернуться, зевнув во весь рот, как капитан молниеносным движением сунул записку за подкладку камзола.

Наши взгляды пересеклись. Д'Эссо замер, словно пойманный за руку карманник. Однако привычной злобы на его лице я не обнаружил. Там была беспросветная тоска человека, достигшего дна. Система дала сбой, его внутренний стержень треснул. Идеальный момент для вербовки.

— Андрей Иванович, — я кивнул Ушакову, который сопровождал меня. — А приведите-ка мне капитана нашего французского. Есть разговор.

Ушаков лишних вопросов задавать не стал. Спустя десять минут Д'Эссо уже стоял передо мной в моем шатре. Несмотря на истощение, он пытался держать спину прямо, хотя присутствие Ушакова за его плечом действовало не хуже ледяного душа.

Я решил пропустить прелюдию.

— Содержание записки, капитан? — мой вопрос прозвучал нейтрально и беззлобно.

Д'Эссо изучал земляной пол, словно там были начертаны ответы.

— Прощальное письмо? — я наблюдал за его реакцией. — Семье?

Плечи француза дрогнули. Бинго.

— Откуда?..

— Источники не важны. Важно наличие возможности помочь.

Он вскинул голову. В мутных глазах вспыхнула слабая искра, едва заметная надежда утопающего. Психологическая защита окончательно сломилась. Поток слов хлынул из него, сметая остатки офицерской выдержки. Весточка от доверенного лица в Нормандии принесла страшные новости. Герцог де Бофор, его бывший патрон, после фиаско в Версале начал «зачистку хвостов». Жену Д'Эссо объявили умалишенной и упекли в монастырские казематы, сына отправили в сиротский приют с казарменным режимом. Герцог стирал само упоминание о семье капитана.

— Предлагаю следующее, капитан, — произнес я, когда исповедь иссякла. — С вас — все сведения, что вы имеете. С меня — помощь. В Париж уйдет официальная депеша королю Жану. По легенде вы героически пали при обороне Версаля. Ваша семья автоматически получает статус семьи героя. Король возьмет их под личный протекторат, вытащит из заточения и обеспечит пансион. Это единственный вариант, гарантирующий их выживание.

На лице Д'Эссо отразилась мучительная внутренняя борьба. Вбитые с молоком матери понятия о чести и присяге схлестнулись с первобытным инстинктом защиты потомства.

— Вы… вы даете слово? — голос его сорвался на хрип.

— Даю слово, что приложу все усилия для реализации этого плана.

Он заговорил, подтверждал мои гипотезы. Картина заговора складывалась, обрастая недостающими фрагментами.

Завершив допрос, я приступил к выполнению своей части уговора. В тот же вечер, используя Меньшикова как ретранслятор, я донес до Петра «слезную мольбу безымянного женевского толмача». Якобы тот случайно узнал о трагедии семьи «героически погибшего» капитана Д'Эссо. Петр Алексеевич, пребывая в благодушном настроении после сытного ужина, вникать в нюансы не стал.

— Пустяки! — царь небрежно махнул рукой, отгоняя назойливую муху. — Героев и их вдов в обиду не давать! Отписать брату Жану! Да построже, чтоб проняло!

Курьер с депешей умчался в ночь. Я же получил главный приз — живого носителя информации и ключ к шифру этой грязной политической игры.

Спустя сутки резионоиды проскрипели по брусчатке Дрездена. Саксонская столица, готовясь встретить 1709 год, натянула на себя фальшивую улыбку праздничного убранства. Мосты через Эльбу прогибались под тяжестью массивных еловых гирлянд, окна домов щурились из-под наряженных лентами рождественских венков, а морозный воздух пропитался ароматами имбиря, корицы и горячего глинтвейна.

Однако за этой пряничной идиллией отчетливо проступало беспокойство. Горожане, высыпавшие на тротуары поглазеть на процессию, жались к стенам. На пыхтящие «Бурлаки» они косились с суеверным ужасом, словно на колесницы Апокалипсиса, а суровые лица моих преображенцев вызывали у них лишь бессильную злобу. Мы были чужеродным элементом в этом уютном европейском вертепе.

Прием во дворце, устроенный Августом Сильным — курфюрстом Саксонии и, по совместительству, королем Польши, — больше напоминал поминки по суверенитету. Вежливость сквозила в каждом поклоне, музыка фальшивила, словно оркестр играл на расстроенных нервах, а вино в бокалах казалось кислым.

Страх Августа читался без всякого полиграфа. Курфюрст старательно избегал встречаться взглядом с Петром, а его пухлые, унизанные тяжелыми перстнями пальцы выбивали нервную дробь. Впрочем, страх этот густо замешивался на ненависти. Гордого монарха сжигала изнутри унизительная зависимость от «варварского» царя. Он прекрасно помнил позорное бегство от шведов и то, что польскую корону ему вернули исключительно русские штыки. Моя «волшебная шкатулка», работающая по принципу гильотины, и применение «Благовония» добавляли красок в его ночные кошмары. Для него мы были непредсказуемой силой.

Затерявшись в тени за широкой спиной Меншикова, я внимательно наблюдал. С этой позиции открывался отличный вид на группу польских шляхтичей, оккупировавших пространство у камина. Десяток колоритных фигур в ярких, расшитых золотом кунтушах, с закрученными усами и лицами, полными фамильной спеси. Система распознавания «свой-чужой» сработала мгновенно. Досье Ушакова не врали: передо мной стояли те самые «патриоты», магнаты, превратившие наш путь из России в полосу препятствий с сожженными мостами и отравленными колодцами. Здесь, в сердце Дрездена, в гостях у нашего официального союзника, они чувствовали себя хозяевами положения.

Диалог двух монархов не клеился с первых минут. Петр, чувствуя фальшь и сопротивление, мрачнел, нависая над собеседником грозовой тучей. Он пытался перевести разговор в конструктивное русло — победа над французами, укрепление альянса перед лицом Лондона и Вены. Август же включил режим саботажа. Отвечал односложно, цедил сквозь зубы фразы о «суверенитете» и «самоуправстве».

— Твои солдаты, брат Петр, — наконец прорвало его, и голос дал петуха от обиды, — ведут себя в моих землях, словно в завоеванной провинции. Фураж реквизируют, девок пугают, трактирщиков разоряют. Моя шляхта ропщет. Жалобы ложатся на мой стол ежедневно!

— Причина ропота твоей шляхты, брат Август, кроется отнюдь не в этом, — голос Петра мгновенно оборвал дипломатические кружева. — они хотят под руку шведа пойти.

Лицо Августа пошло багровыми пятнами. Маска оскорбленного достоинства треснула, обнажив испуганную физиономию интригана, схваченного за руку у кассы. Он судорожно искал слова про верность и союзнический долг, но Петр не собирался давать ему передышку.

— Наблюдаю я твоих «ропщущих», — продолжил царь, кивком указывая на группу у камина. — Больно знакомые физиономии. Эти господа — большие специалисты по «помощи союзникам». Видимо, развлекаются от скуки, пока король в Дрездене прохлаждается.

Это было уже публичное обвинение в пособничестве врагу. Август хватал ртом воздух, напоминая рыбу, вытащенную на лед.

Я продолжал сканировать зал, сохраняя спокойствие. Впереди нас ждал новогодний бал. В целом, дрезденская резиденция Августа Сильного в эту ночь напоминала перегретый паровой котел, готовый взорваться под звуки венского вальса. Тысячи свечей, умноженные хрусталем люстр и зеркальным паркетом, создавали слепящую, галлюциногенную иллюзию праздника. Бриллианты на шеях саксонских красавиц соревновались в блеске с гранями бокалов, а шампанское лилось с щедростью, призванной утопить любой здравый смысл.

Однако за фасадом из пудры, бриллиантов и парчи вибрировало высокое напряжение. Воздух горчил от плохо скрываемой враждебности. Саксонские придворные, перемешанные с польской шляхтой, словно стая гиен, косили глазами в нашу сторону. Наши же офицеры на эти светские уколы отвечали тяжелыми взглядами исподлобья, от которых напомаженные местные франты инстинктивно втягивали головы в плечи. Улыбки здесь напоминали оскал хищников, делящих территорию у водопоя.

Петр возвышался на почетном месте рядом с Августом темным монолитом. К еде он почти не притрагивался, лишь методично осушал кубки с густым венгерским вином. Скрываясь в тени массивной мраморной колонны, я, в своей личине неприметного слуги, сканировал зал. Мы оба ждали. Интуиция, отточенная годами выживания в двух эпохах, подсказывала: этот бал — лишь увертюра к чему-то жесткому и необратимому.

Август из кожи вон лез, пытаясь развлечь своего опасного гостя. Подзывал фавориток с декольте, нарушающими законы физики, травил скабрезные анекдоты, предлагал перекинуться в карты. Тщетно. Царь оставался непроницаем, ограничиваясь короткими, рублеными фразами, от которых курфюрст покрывался липкой испариной, несмотря на прохладу зала.

Польские магнаты, сбившись в кучу, пили шумно и демонстративно, бряцая саблями. Тем не менее, их взгляды магнитом тянуло к фигуре русского царя. Они разглядывали Петра как диковинного зверя в клетке, подсознательно понимая, что прутья этой клетки сделаны из гнилой соломы.

Развязка наступила на смене ритма, когда мазурка уступила место тягучему менуэту. Петр с грохотом опустил тяжелый золотой кубок на столешницу. Металлический лязг прорезал гул голосов подобно пистолетному выстрелу. Оркестр захлебнулся на полуноте. Пары застыли, словно марионетки, у которых обрезали нити.

— Хватит, — голос Петра, негромкий, но густой, заполнил собой все пространство зала, вытеснив светскую болтовню. — Довольно балагана, брат Август. Поговорить надо.

Едва стихло эхо его слов, высокие двустворчатые двери распахнулись, впуская в зал новую фигуру. На пороге, в окружении свиты, застыл седой, сгорбленный, но все еще хранящий властную осанку старик в роскошном, расшитом золотом гетманском жупане. Иван Мазепа.

Появление предателя здесь, в сердце саксонской столицы, казалось невозможным. Ведь наш вход в Дрезден сопровождался грохотом техники и маршем гвардии, о котором знал каждый уличный пес. Однако, прокрутив в голове варианты, я быстро нашел недостающий пазл. Август.

Это была классическая двойная игра саксонского лиса. Курфюрст наверняка тайно привез гетмана, спрятав его в каком-нибудь удаленном флигеле, создав вокруг старика информационный вакуум. Он кормил Мазепу обещаниями, слушал прожекты антирусской коалиции и держал в полном неведении относительно нашего присутствия. Зачем? Чтобы иметь козырь в рукаве. Товар, который можно выгодно продать Петру в знак лояльности или, при ином раскладе, использовать против него. Но Август переоценил свои таланты шулера.

Мазепа зашел в зал с улыбкой победителя, очевидно, предвкушая триумфальную аудиенцию. И тут его взгляд наткнулся на Петра.

Трансформация произошла мгновенно. Улыбка сползла с морщинистого лица, открыв пергаментную кожу. Рука, унизанная перстнями, дернулась к эфесу сабли, но замерла в бессилии. Старый интриган осознал, что капкан захлопнулся. Его «надежный союзник» только что сдал его с потрохами, даже не успев поторговаться.

Сам Август, пойманный врасплох собственной интригой, вскочил, опрокинув бокал. Красное вино растеклось по белоснежной скатерти пятном, напоминающим артериальную кровь.

— Петр, брат мой… — забормотал он, теряя остатки королевского достоинства. — Какая… какая неожиданность… Гетман… он просто…

Царь игнорировал этот жалкий лепет, не удостоив «брата» даже взглядом.

В зале воцарилась тишина. Скрипач так и замер с поднятым смычком, дамы забыли про веера. Сотни глаз метались между смертельно бледным Мазепой и застывшим в страшном спокойствии русским царем. Исторический маятник качнулся, и обратного хода у него уже не было.

Тяжелый золотой кубок опустился на серебряный поднос. Маска мрачного безразличия сползла с лица царя, уступив место многообещающей улыбке.

— Какой сюрприз, брат Август, — обманчиво мягкий голос Петра, был пропитан стальными нотками и достиг каждого угла огромного зала. — К тебе на праздник даже мои старые должники заглянули. Какая приятная встреча.

Мазепа, застывший у входа соляным столбом, для царя перестал существовать. Петр смотрел сквозь него, фокусируя всю тяжесть своего внимания исключительно на Августе. Под этим немигающим взглядом король Польши стремительно терял остатки монаршего лоска, съеживаясь и покрываясь испариной.

— Брат Август, — продолжил Петр, чеканя каждое слово, словно вбивал гвозди в крышку гроба саксонской дипломатии, — я очень ценю наш союз. И нашу дружбу. В знак этой вечной, нерушимой дружбы я хотел бы получить от тебя новогодний подарок.

Он обвел тяжелым взором замерших гостей. Саксонские придворные старались слиться с интерьером, а польские шляхтичи, петушившиеся своими саблями, теперь боялись сделать лишний вдох.

— Я хочу, чтобы ты подарил мне этого… человека.

Небрежный, полный презрения кивок в сторону Мазепы.

— Он мне крайне необходим. Для долгих, душевных бесед. О верности, о чести, о присяге. У меня для таких диалогов оборудовано специальное помещение в казематах Преображенского приказа. Там очень… располагающий к откровенности уют.

Август осознал себя внутри захлопнувшегося капкана, который сам же столь старательно и конструировал. Ситуация ничейная. Отказ означал немедленное объявление войны Петру, чьи паровые «Бурлаки» уже под стенами Дрездена. Согласие же приравнивалось к выдаче гостя, и полной потере лица перед гордой польской шляхтой, не прощающей подобных унижений. Любой ход вел к политическому самоубийству.

Я не понимал почему Мазепа оказался здесь и почему Август не предусмотрел выхода из этой ситуации. Возможно у меня мало данных и я чего-то не знаю. Значит, нужно узнать причину.

Петр, однако, не собирался давать поляку время на просчет вариантов.

— Жду твоего подарка к утру, брат Август, — в царском голосе прорезалась откровенная издевка.

Развернувшись через плечо, он, не прощаясь и не кланяясь, широким хозяйским шагом направился к выходу. Русская свита — Меншиков, Орлов, Черкасский — двинулась следом единым монолитом. На обветренных, суровых лицах моих спутников играли злые ухмылки. Они наслаждались моментом абсолютного, рафинированного триумфа над незадачливым «союзником».

Скользя в тени за царской свитой и стараясь не выпадать из образа «Гришки», я спиной ощущал напряжение. Два взгляда — один, пропитанный ужасом Мазепы, и второй, отравленный бессильной яростью Августа, — буквально прожигали кафтан Петра. Сам же самодержец вышагивал с грацией ледокола, не сбавляя темпа и излучая бронебойную уверенность. Только что он публично вытер ноги о двух монархов — действующего и несостоявшегося.

Выход из душного бального зала на морозный воздух подействовал как нашатырь. Гудевшая голова начала проясняться. Бросив прощальный взгляд на сгорбленную фигуру Мазепы, которого уже суетливо облепила перепуганная старшина, я попытался вспомнить все что знаю о нем.

Иван Степанович Мазепа. Гетман Войска Запорожского, олигарх своего времени, меценат, тонкий дипломат и дамский угодник. И — эталонный Иуда.

В моем времени это имя стало нарицательным, своеобразным брендом измены. Речь шла не о банальном дезертирстве наемника, решившего сменить флаг ради лишнего золотого. Здесь разыгралась трагедия шекспировского масштаба. Ближайший сподвижник, доверенное лицо, первый в истории кавалер ордена Андрея Первозванного — этот человек, вознесенный Петром на вершину пищевой цепочки, нанес удар в спину именно тогда, когда шведский каток, казалось, готов был раздавить Россию. Он поставил на Карла XII, надеясь выторговать себе корону, но проиграл все.

Помню даже легенду об Ордене Иуды. Петр, узнав об измене, в припадке креативной ярости приказал отлить пятикилограммовый серебряный круг с изображением повесившегося апостола и лаконичной гравировкой: «Треклят сын погибельный Иуда еже за сребролюбие давится». Эту «награду» планировали надеть на шею гетмана перед казнью.

В моей версии истории церемония не состоялась, здесь история заложила крутой вираж. Полтавы не случилось. Шведский король получил по зубам и отправился домой зализывать раны. Оставшись без могущественного покровителя, старый лис заметался, как загнанный волк, и нашел новую цель — грабеж границ империи под видом «крестового похода». Фатальная ошибка. Он не учел переменную в виде русского царя в Дрездене.

Наблюдая за этой сценой, я размышлял об иронии. Поток времени, подобно реке, стремится вернуться в старое русло, сколько бы плотин ты ни строил. Я взломал код Северной войны, предотвратил Полтавскую битву, спас тысячи жизней. Тем не менее, баг под названием «предательство Мазепы» остался. Измена произошла. Сменились декорации и кукловоды, вместо Карла фигурировал Август, но суть осталась прежней. Алгоритм Иуды сработал.

Теперь Петр, сам того не подозревая, получил шанс закрыть гештальт. Вручить «верному» гетману ту самую серебряную медаль, которую он заслужил всей своей жизнью. Мысль об этом вызывала удовлетворение. История, может, и ходит по спирали, но иногда она дает уникальную возможность исправить ошибки прошлого. Или, как минимум, довести возмездие до логического финала.

Завтра утром Август сделает свой ход, и у меня не было ни малейших сомнений в его векторе. Выбирая между призрачным респектом шляхты и вполне осязаемыми русскими штыками у ворот, курфюрст выберет выживание. Завтра Мазепа будет наш. Наверное.