Инженер Петра Великого – 13

Глава 24

Дорога от Дрездена тянулась серой лентой в никуда. Колеса «Бурлака» мерно скрипели по мерзлой земле, отсчитывая версты до границы. Этот звук убаюкивал, но сон не шел. Я смотрел на проплывающие мимо унылые пейзажи Саксонии. Голые деревья, свинцовое небо, редкие деревушки, жмущиеся к земле. Все это казалось декорацией к какой-то тягостной пьесе, финал которой еще не написан.

Петр дремал напротив, уронив тяжелую голову на грудь. Даже во сне его лицо сохраняло выражение напряженной сосредоточенности. Меншиков, устроившийся в углу, перебирал четки — новая мода, подхваченная им где-то в Польше, хотя молился он, кажется, только богу удачи.

Я же думал о Мазепе. О том, как легко мы перешагнули через предательство, превратив его в выгодную сделку. О том, как цинизм становится главным инструментом выживания. И о том, что ждет нас впереди.

Граница приближалась. Незримая черта, отделяющая упорядоченную, пусть и враждебную Европу от нашей дикой, непредсказуемой, но родной стихии. Там, за горизонтом, начиналась Россия. Страна, которую мы пытались перекроить, переплавить, заставить жить по новым чертежам. Страна, которой управлял мой ученик.

— Скоро дома будем, — пробормотал Меншиков, не открывая глаз. — Банька, квас… Эх, благодать.

— Не каркай, Данилыч, — отозвался Петр, не шевелясь. — До дома еще добраться надо. Чую я, зима лютая будет. Кости ломит.

Словно в подтверждение его слов, стекло вдруг запотело, покрываясь тонкой вязью морозного узора. Ветер за окном сменил тональность, из тоскливого воя перейдя в злой, пронзительный свист. Температура падала. Стремительно, неестественно быстро.

Мы пересекли границу Саксонии и Польши на закате. А чуть позднее мир словно выключили. Небо налилось чернильной синевой. Первые звезды выглядели как ледяные иглы, готовые пронзить любого, кто осмелится поднять голову.

Карета встала.

— Что там? — рявкнул Петр, распахивая дверцу.

В лицо ударил такой холод, что перехватило дыхание. Не просто мороз, а дыхание космоса, абсолютная пустота, в которой замерзает сама жизнь.

— Встали, Государь! — донесся крик рулевого. — Кони не идут! Пар из ноздрей — и сразу в лед!

Мы выбрались наружу. Земля под ногами звенела, как чугун. Воздух был сухим, колючим, он обжигал легкие. Я огляделся. Наша колонна — «Бурлаки», фургоны, полки — растянулась по тракту, замирая, коченея на глазах.

Великая Зима? Генерал Мороз вступил в войну, и ему было плевать на наши чины.

Я поднял воротник, пытаясь спрятать нос. Бесполезно. Холод проникал всюду. Он был состоянием материи.

— Вот тебе и банька, Алексашка, — прохрипел Петр, глядя на замерзающий на лету пар изо рта. — Добро пожаловать в ледяной ад.

Мы стояли на пороге испытания, перед которым бледнели все интриги Версаля и Дрездена.

Европа умерла. Сдохла, остекленела и покрылась инеем. Если бы у меня под рукой оказался термометр, его красный столбик наверняка пробил бы дно, указывая на отметку в минус тридцать пять, а то и ниже. Январь решил преподать человечеству урок физики, продемонстрировав, что такое абсолютный ноль в полевых условиях. Птицы падали с небес ледяными камнями, деревья лопались с пушечным треском, а дыхание мгновенно оседало на усах и бородах колючей ледяной коркой.

Мы шли через Польшу. Хотя «шли» — слово неподходящее. Мы прогрызали себе путь сквозь белое безмолвие. Армия Петра, триумфально покидавшая Дрезден, напоминала процессию призраков, бредущую по чистилищу.

Я сидел на облучке обозной телеги, кутаясь в три слоя овчины, и смотрел на свое творение. «Бурлаки». Мои стальные чудовища, гордость русской инженерной мысли, сейчас выглядели жалко. Их обмотали войлоком, старым тряпьем, шкурами — всем, что могло хоть немного задержать тепло. Из труб валил густой, тяжелый дым, смешиваясь с паром, и эта белесая пелена укрывала колонну надежнее любой маскировочной сетки.

— Поддай! — рявкнул проезжавший мимо урядник.

Я сильнее натянул шапку на глаза.

Главным врагом стала термодинамика. Вода в трубках котлов стремилась превратиться в лед при любой остановке. Смазка густела до состояния гудрона. Резина, которую я с таким трудом синтезировал, на этом морозе становилась хрупкой, как стекло. Машины умирали.

Единственным способом сохранить им жизнь стала решение, которое я передал через Ушакова своим инженерам — Дюпре. Мы не глушили двигатели. Вообще. Ни на минуту. Даже на ночных стоянках, когда люди падали от усталости, кочегары продолжали швырять топливо в топки, гоняя горячую воду по малому кругу. Паровые гиганты дышали, хрипели, пожирая ресурсы с чудовищной скоростью.

Топлива не хватало. Уголь, запасенный в Саксонии, иссякал катастрофически быстро.

Впереди показалась очередная пустая, вымершая деревня. Жители сбежали, спасаясь от войны и мороза.

— Разбирать! — команда Меншикова.

Солдаты, похожие на неуклюжих медведей в своих тулупах, набросились на строения. Трещали заборы, рушились хлипкие постройки. В топки летело все: стропила, двери, утварь. Когда и этого не хватало, в ход шли собственные обозные телеги. Мы сжигали свое прошлое, чтобы добраться до будущего.

Я соскочил с телеги, разминая затекшие ноги. Сапоги скрипели по снегу. Подошел к ближайшему «Бурлаку». Механик, чумазый, с красными от недосыпа глазами, остервенело бил ломом по примерзшему катку.

— Не идет, зараза! — выдохнул он, заметив меня. — Смазка колом встала!

— Спиртом разбавь, — буркнул я, стараясь не выходить из образа простолюдина. — И факелом грей ступицу, только аккуратно, не перекали.

Механик глянул на меня с подозрением. Совет дельный. Здесь, посреди ледяного ада, чины и звания теряли значение. Важно было заставить железо крутиться.

К вечеру ситуация накалилась до предела. Мы встали лагерем в чистом поле, продуваемом всеми ветрами мироздания. Русские солдаты, привычные к зиме, устраивали лежбища, жались друг к другу. Но иностранцы…

Наша элитная наемная пехота — швейцарский полк — был на грани. Их суконные мундиры превратились в саваны. Люди сходили с ума от холода. Они не понимали, как можно воевать в таких условиях. Они требовали остановки, тепла, вина.

Я пробирался к шатру Меншикова, когда услышал шум. У костров наемников собралась толпа. Слышалась французская и немецкая речь, переходящая в истеричный крик.

— Мы не пойдем дальше! — орал здоровенный сержант, размахивая мушкетом. — Это безумие! Дьявол привел нас сюда, чтобы заморозить! Назад! В деревни!

Офицеры пытались их утихомирить, но авторитет таял быстро. Назревал самый страшный бунт — бунт отчаяния.

Я юркнул в шатер Светлейшего. Александр Данилович сидел у жаровни, растирая руки гусиным жиром. Вид у него был озабоченный.

— Слышишь? — кивнул он в сторону шума. — Бузят иноземцы. Государь лютует. Хочет зачинщиков повесить.

— Нельзя, Данилыч, — я подошел к огню, протягивая окоченевшие ладони. — Повесишь одного — остальные взбесятся. Перебьем друг друга, а мороз добьет выживших. Им не страх нужен. Им тепло нужно. Внутри.

— Где ж я тебе тепла возьму? — огрызнулся Меншиков. — Солнце с неба достану?

— Александр Данилович, а спирт-то у нас есть?

— Есть немного.

— Мед? Сало? Перец?

— Найдется.

— Вари сбитень. — Я посмотрел на него. — Адский коктейль. Вода, спирт, растопленное сало, мед и перца туда, чтоб глотка горела. И выдавать каждые три часа. Горячим. — Я хмыкнел, ведь это калорийная бомба. Кровь разгонит, мозги прочистит. — Назови это… «пайком императорской гвардии». Или «зельем бессмертия». Плевать. Главное — влить в них жизнь.

Меншиков задумался, почесывая подбородок.

— А дело говоришь. Ох, дело… А с бунтом что? Они ж сейчас командиров на штыки поднимут.

— Государь наш пусть сыграет.

Через полчаса я стоял в толпе, наблюдая спектакль, который мог бы войти в учебники по лидерству. Моя идея Меншикову понравилась.

Петр вышел к бунтующим наемникам. Он не взял с собой охрану и шел один. Высокий, страшный в своем гневе и полугодетый.

На морозе в минус тридцать пять царь был в одной нательной рубахе, распахнутой на груди. От его тела валил пар.

Швейцарцы замолкли. Они смотрели на этого русского великана как на явление природы.

Петр подошел к сложенной поленнице дров, предназначенных для котлов «Бурлаков». Молча взял топор.

Хэк!

Полено разлетелось надвое.

Хэк!

Еще одно.

Он рубил дрова с яростным, размеренным ритмом. Мышцы играли под тонкой тканью рубахи. Пот выступил на его лбу. Он показывал им, что холод — это состояние ума. Что русскому царю жарко от работы. Что мороз — это просто декорация.

Закончив, он воткнул топор в колоду. Подошел к тому самому сержанту, что орал громче всех. Тот стоял, стуча зубами, синий, жалкий.

Петр посмотрел на него сверху вниз. В глазах царя не было злобы, только безграничное, давящее превосходство.

— Замерз, солдат? — спросил он по-немецки.

Сержант не смог ответить, только кивнул.

Петр одним движением стянул с себя роскошный, подбитый соболем тулуп, который держал денщик, и набросил его на плечи наемника.

— Грейся. А теперь — марш работать. Машины кормить надо.

Это был нокаут. Бунт захлебнулся, не начавшись. Наемники, устыженные, потрясенные, молча расходились. Через час по лагерю уже разносили котлы с моим «адским сбитнем». Люди пили обжигающее варево, и жизнь возвращалась в их глаза. Мы выиграли еще одну ночь у смерти.

Но впереди была Висла. Или Буг — черт разберет эти польские реки подо льдом. Карты врали, проводники разбежались.

Мы вышли к реке на рассвете пятого дня. Широкая белая лента, скованная панцирем льда. Казалось, по ней можно провести слона. Но я, как инженер, знал: лед при таких температурах коварен. Он становится твердым, как камень, но хрупким, как стекло. Он не прогибается, предупреждая треском. Он просто лопается.

Колонна остановилась. Вперед пустили пешую разведку. Лед держал.

— Пускай «Бурлаки», — скомандовал Петр. — По одному. Дистанция — сто саженей.

Первая машина, натужно свистя и выпуская клубы пара, сползла на лед. Колеса скребли по поверхности. Лед держал.

Вторая машина. Третья.

Очередь дошла до четвертого «Бурлака». Это был особый экземпляр — передвижная мастерская. В нем ехало самое ценное: запасные части, точные инструменты, клише для типографии.

Я стоял на берегу, рядом с Меншиковым, и смотрел, как тяжелая туша выползает на середину реки. Внутри нарастало нехорошее предчувствие. Вибрация. Резонанс. Тяжелая паровая машина создает микроколебания, которые могут стать фатальными для перенапряженного льда.

— Давай, родной, давай… — шептал я.

Интуиция не подвела. Просто черная змея трещины мгновенно, со скоростью молнии, перечеркнула белое поле реки. Прямо под колесами машины.

Ледяная плита под «Бурлаком» встала дыбом и ушла вниз.

Машина клюнула носом. Фонтан ледяной воды и пара взметнулся вверх.

— Стоять! — заорал кто-то.

Но крик был бесполезен. Тяжелый котел перевесил. Задняя часть машины задралась в небо. А потом она начала сползать. Медленно и страшно. В черную, дымящуюся паром полынью.

Люки! Люки примерзли!

Я дернулся вперед. Инстинкт. Там мои люди.

— Пусти! — я рванул, но железная хватка Меншикова пригвоздила меня к месту.

— Стой, дурак! — прошипел он мне в ухо. — Куда⁈ Ты — Гришка! Куда холоп лезет⁈ Раскроешься — всё псу под хвост!

Я бился в его руках, глядя, как черная вода поглощает стального зверя.

— Они же живые… Там…

— Смирись, — голос Светлейшего был жестким. — Им не помочь. Лед не выдержит людей. Погубишь себя — погубишь Россию. Смотри и молчи.

Машина ушла под воду. Сначала кабина, потом котел. Раздался глухой, утробный взрыв под водой — лопнул перегретый металл от контакта с ледяной пучиной. Полынья забурлила, выплюнула грязный пузырь пара и успокоилась.

На льду осталась только черная дыра.

Армия замерла. Тысячи людей стояли в гробовом молчании. Это было страшнее, чем поражение в бою. В бою ты видишь врага. Здесь врагом был сам мир вокруг нас. Мы бросили вызов природе своими машинами, и природа щелкнула нас по носу, забрав свою дань.

Петр на своем коне подъехал к самому краю обрыва. Он смотрел на черную воду. Снял треуголку. Ветер трепал его редкие волосы.

— Царствие Небесное, — произнес он глухо.

Затем резко развернул коня.

— Вперед! Не останавливаться! Остановка — смерть!

Колонна снова двинулась. Мимо черной дыры. Мимо могилы моих товарищей и моих трудов.

Я плелся за санями Меншикова, глотая злые, ледяные слезы. В этом походе я потерял веру во всесилие техники. Здесь, в ледяной пустыне, правила бал судьба.

А впереди, за пеленой снега, нас ждала Россия. Дом.

Но почему-то вместо радости возвращения сердце сжимало предчувствие чего-то страшного. Интуиция, что спасала меня не раз, выла сиреной.

Следующая книга цикла здесь: https://author.today/reader/530385/5003278