Громов. Хозяин теней. 5 [СИ]

Глава 32

Карп Евстратович явился на следующий день, и не просто так, но с нарядной коробкой, перевязанной розовым бантом. От коробки пахло ванилью и шоколадом, но мне только и позволили, понюхать.

— Это дамам, — сказал Карп Евстратович, вручив коробку Николя. — Будьте любезны передать… и мой поклон Татьяне Ивановне. И Татьяне Васильевне. Я бы хотел с ней побеседовать. Потом. После.

Бессердечный человек. Можно подумать, если я не дама, то и сладкого не люблю.

— Хоть бы пироженку захватили, — буркнул я и, изобразив обиду, отвернулся к окну. Правда, за ним ничего интересного не происходило, а кусок пейзажа с больничной лужайкой за прошедшие дни я успел изучить куда лучше, чем учебник по латинской грамматике.

Вот на кой учить латынь?

Ладно, русский.

Математика. Это понять можно. Даже Слово Божие в нынешних реалиях практическую пользу несёт, потому что молитва — это своего рода оружие. Но латынь? Откуда она вообще?

— Поделятся.

— Думаете? Сейчас вон чаёк организуют и сожрут всё.

— Совсем скучно? — за что люблю нашего жандарма, так это за душевную тонкость и понимание.

— Ага… — я вздохнул и учебник поднял. — Видите, чем маюсь?

— От души сочувствую, но ничем помочь не могу.

— А… скажем, издать указ там? Ну, грамоту какую от полиции. Что, мол, за особые заслуги перед жандармерией, я избавляюсь от необходимости учить латынь?

Смех у него звонкий. И усталость в глазах ненадолго отступает.

— Я вам торт принесу. Завтра. Хотите? За заслуги. А вот если грамоту выписать, вы мигом отверженным станете, — и это уже было сказано вполне серьёзно.

— Ничего не вышло?

Я, конечно, далеко не настолько душевно тонок, но кое-что понимаю.

— Скажем так… всё…

— Пошло не по плану?

Карп Евстратович кивнул.

— Не расшифровали?

— Отчего же. Расшифровали. Он использовал один из простых шифров, весьма популярных у людей определённого толка. Двенадцать имён. Одиннадцать, поскольку Роберта Даниловича вы сами изволили вычеркнуть из списка.

Карп Евстратович подошёл к столу и приоткрыл тетрадь. Поглядел на меня. На тетрадь.

— Чего? Ну да… убивать у меня получается лучше.

— Это и печалит. Хотя в своё время я тоже изрядно мучился. Бывало стараешься, пишешь, а чуть отвлечёшься, и клякса… или муха. Если тонет в чернильнице, ты перо макнул, вытащил, а она плюхается прямо на лист. Вы бы знали, как я ненавидел мух. Хуже только тараканы.

Произнесено это было с лёгким оттенком ностальгии.

— И что, тоже гувернантка по рукам била?

— У меня был гувернёр. Он предпочитал розги. Правда, потом отец отдал меня в гимназию, а там пороли уже не так часто. Всё-таки я был довольно старательным.

— Детей бить вообще нельзя!

— Не думал, что вы тоже из последователей Пирогова[43], — Карп Евстратович удивился вполне искренне. — Мне его концепция тоже близка и кажется весьма разумной. Особенно ввиду последних событий.

Учебник по латыни он покрутил и вернул на стопу, осторожно так, будто ожидая от книги подвоха.

— Из одиннадцати шестеро к моменту появления Гвардии… скончались.

— Скоропостижно?

— Более чем.

— А остальные?

Шесть плюс один — это семеро. Стало быть, есть ещё пять.

— Одного нашли в поместье. Он убил всех, кто там был. Девятнадцать человек. Прислуга. Его матушка. Младший брат.

Что я и говорил. С психами опасно иметь дело.

— И молодая супруга с новорожденным сыном.

Восемь.

— А… сам?

— Он вскрыл себе горло на моих глазах, — Карп Евстратович поморщился.

— А вы чего туда попёрлись?

— Надеялся, что там есть ещё живые. Мои щиты в подобных ситуациях незаменимы. Но увы, опоздал. Люди были мертвы больше суток. Все. И ладно бы, он их просто убил. Нет. Он усадил их за стол, напудрил, причесал. Сам устроился во главе… мне случалось встречать безумных. Но это… это больше похоже на одержимость. Он ждал нас. Сидел и ждал. Потребовал по телефону кого-нибудь одного. Главное, не важно, кого, но чтобы человек достойный и дворянин. Сказал, что хочет сдаться, но лишь равному.

И Карп Евстратович, естественно, благородно попёрся в первых рядах.

— А если бы он вас убил?

Пожатие плечами. Смерть его не пугает.

— Не убил… он… он показал мне. Мёртвую горничную, которая застыла в танце с мёртвым же лакеем. Мёртвую собаку на руках у мёртвого мальчонки. Я этого долго не забуду. Он гордился тем, что сделал. Сковал их льдом, чтобы не испортились. Похвастал, что так они могут держаться вечность. И попросил проводить наверх. Он дождался, когда я поднимусь в обеденную залу. А потом занял место во главе стола и, подняв руку, перерезал себе горло. Одним движением. Использовал ледяное лезвие.

— А сказал что-нибудь?

— Да. Сказал, что он не хотел. Что само… и заслужил. Ах да, и что отдаёт себя на милость Господа.

— Это он зря, конечно. Милости там… сложно там с милостью, в общем.

— Пусть так.

— А остальные?

— Трое вступили в бой… к сожалению, они оказались весьма сильны. Неприятно сильны. И пришлось…

— Живыми не взяли.

— Да. Ещё один попытался скрыться. Двигался к польской границе. И неприятно осознавать, но он имел все шансы уйти.

— Но не ушёл?

— Машина заглохла. И это привело его в такую ярость, что он сгорел.

— Что?

— Мы имеем показания водителя. И да, вы были правы. Молодые люди происходят из хороших семей, получили образование. У всех вполне успешная жизнь, карьерные перспективы и не понятно, что им ещё нужно было. Пелецкий сказал отцу, что ему нужно срочно спрятаться. Мол, сочувствовал террористам, помогал и деньгами. И что жандармерия встала на след. Отец, человек чинов немалых, пришёл в ужас, но решил, что сыну надо помочь. Он выдал денег, машину. И водителя определил, который должен был бы свести Пелецкого-младшего с нужными людьми в Городне. Там планировали пересечь границу… но по дороге мотор заглох.

— Возле Петербурга?

— Нет. Дальше. По словам шофёра, чем дальше уходили от города, тем сильнее молодой барин нервничал. А когда случилась поломка, к слову, ерудновая, которую шофёр обещал исправить, он вовсе потерял разум. Выскочил из машины, начал бегать с криком, что всё пропало. А потом заявил, что он не согласен.

— С чем?

— Увы, выяснить не удалось. Он вдруг вспыхнул и сгорел. Прямо на месте. Чем весьма… скажем так, впечатлил шофёра.

А то. Я бы тоже офигел знатно от такого резкого поворота. Но на всякий случай уточняю:

— А уверены?

— Что сгорел?

— Что сгорел именно этот, Пелецкий?

— Освидетельствование проводили и наши маги, и целители Синода. Сравнивали с образцами крови, которые Пелецкий, поступая на службу в Зимний, предоставил третьему отделению. И да, шофёра тоже опросили. И не только словами, но… ваш старый друг, Михаил Иванович, уверен, что этот человек не врёт.

— То есть, зачистили всех?

— Зачистили? — переспросил Карп Евстратович. — Хорошее слово. Да… от банды Короля кое-что осталось. Но они знают мало. Что поставляли девиц благородным, те развлекались. А вот как именно… тут, полагаю, в курсе были лишь доверенные люди. И они предпочтут молчать, ибо участие в подобном — это прямой билет на плаху.

— А в подземельях?

— Там ещё работать и работать. Но да, подтвердилось. Удалось найти и кладбище. Их много там… его ещё раскапывают, но… — он покачал головой. — Десятки людей… не только женщины. И кто… вряд ли получится выяснить.

Потому что дарники вроде Одоецкой — товар штучный. Их скорее использовали по случаю, точнее ещё раз использовали и прятали тела. А так… нищие, попрошайки, бродяги, шлюхи и просто все те, кто стекается в большой город за лучшей жизнью.

— И что теперь?

— Теперь… из хорошего, каков бы ни был изначальный план, мы его поломали. Вряд ли этот план возможен без силовой поддержки, а её Алхимик, как вы его назвали, лишился. Как и связи с преступными группировками. Конечно, я не настолько наивен, чтобы полагать, будто эта связь не восстановится, но…

— Нужно будет время.

— Именно. Кроме того, Вяземку ждут большие потрясения. Утром Его Величество постановили произвести глобальное переустройство этой части города.

— Как-то вы не сильно радуетесь.

— Было бы чему. Место хорошее. Теперь начнётся война за землю, за то, кто будет строить и что именно…

— Только не фабрики!

— Помилуйте, какие фабрики… тут иное. Скорее есть желание поставить торговые ряды. Или дома. Но люди, что жили на Вяземке, никуда не денутся. А тратить средства на их обустройство желающих нет. И в перспективе это создаст немало проблем. Добавьте передел власти, которая там тоже имеется, а после смерти Короля наступило безвластие… в общем, полиции придётся тяжко.

— Если надеетесь во мне совесть пробудить, то зря.

— Да, что совести у вас нет, это я уже понял, — Карп Евстратович огляделся. — Но это так… хуже другое… скажем так, наши действия многими были сочтены… поспешными.

Молчу.

Жду продолжения, потому что пока не очень понимаю, куда он клонит.

— Помните, я вам рассказывал о том, что и наша власть далека от единства? И ныне… скажем так… происшествие оказалось на руку ретроградной партии.

Ненавижу политику. Там людей хоронили, а они всё пытаются определить, кому стоять у руля.

— Недавние реформы породили свободомыслие, так они говорят. И ныне мы имеем результат этих, дарованных, свобод, который выливается в полную безнаказанность.

Он явно повторял чьи-то слова.

— И потому надобно не давать больше вольностей, поскольку народ к ним не готов, а наоборот, возвращаться к устоям. Действовать строже. Жёстче. Так, чтоб никто не смел и головы поднять… это, уж простите, цитата. И да, особо ретивые вспоминают времена, когда… как это… «народишко сидел смирно под барскою рукой».

— Серьёзно?

— Более чем… скажем так, появилось мнение, уж не знаю, кто его высказал, но… — Карп Евстратович нервно ущипнул себя за ус и выругался. — Извините. Я прямо после заседания Чрезвычайного комитета… так вот, пока ждал Алексея Михайловича, то наслушался всякого-разного.

— И что за мнение?

— Что надобно вернуть крепостное право.

— Чего?! — вот тут уж я прифигел знатно.

— Я был примерно так же удивлён и, не побоюсь этого слова, эпатирован. Одно дело противиться реформам, и совсем другое — это вот…

— Не выйдет, — я аж головой затряс, избавляясь от этой гениальной мысли. — Этот фарш не перекрутить назад.

— Образно. Весьма… и да, согласен.

— А что говорят… ну, идиоты.

— В Думе же!

— Так а что, действительно считаете, что там собрались самые мудрые и одарённые, — я как-то даже и успокоился, вспомнив, что и те, другие, уже поистёршиеся из памяти, политики порой выдавали гениальные в звучании своём идеи.

— А и в самом деле. Что-то я… совсем… отпуск нужен. Да кто ж его даст-то, — Карп Евстратович махнул рукой.

— Вот! Я ж говорю. Зря пирожные отдали.

— А при чём тут они?

— Ну… отпуск вам не светит, а вот пироженка — вполне бы зашла. Сладкое, оно в целом помогает смириться с несовершенством мира. Так что в целом я понял. Одни хотят вперёд. Другие — назад. А вы с Алексеем Михайловичем где-то посередине.

— Скорее Алексей Михайлович и Государь, который теперь с одной стороны слушает о том, что Третье Отделение совсем уже не работает, если подобное творится. А с другой, что это Третье Отделение распустилось и клевещет на невинных юношей, пытаясь в коварстве своём обвинить их в страшных злодеяниях. И совершенно бездоказательно…

— А бездоказательно?

— Книжка эта — не доказательство, — Карп Евстратович всё же присел. — Сами подумайте. Записки какого-то уголовника, которому место на каторге. И одиннадцать родов, далеко не последних. Мы надеялись найти что-то, но… знаете, обыски проводились тщательно.

— Да без толку. Нашли вы шиш с маслом.

— Да. Если бы взяли кого живым, Исповедник бы вытащил правду. И против него никто не посмел бы выступить. Но… у нас одиннадцать покойников и куча скорбящей родни, которая требует найти виноватого.

Я вот виноватым себя не чувствовал.

— А покойники… ну, про которых вы рассказывали, что скоропостижно. Они ж сами?

— Тут сложно сказать. Один повесился. Двое застрелились. Тут классический случай с запертой комнатой. Ещё сгоревший… ну и тот безумец, — жандарм устало потёр глаза и пожаловался. — Мне уже в глаза говорят, что это я его довёл. Скоро станут говорить, что я его своей рукой и убил.

— Но факты…

— Вы не хуже меня знаете, что слухам на факты плевать. Жена требует, чтобы я оставил службу.

— Но вы не оставите.

— Увы. Должно быть, я тоже идиот. Но идейный… я о другом. Ни у кого из них не осталось ни клочка, ни бумаги… ничего. Пепел в каминах. Кучка золы в мусорном ведре. Или вот прямо на столе. Если что-то и было, это сжигалось. Из того, что удалось найти — пара склянок, несколько шприцов, явно использовавшихся, набор девичьих локонов… у номера третьего.

— Трофеи.

— Я так же полагаю, но установить, откуда эти локоны взяты… сами понимаете. А просто хранение женских волос — дело неподсудное.

— Их предупредили.

— Именно. А ведь следствие проводилось в спешке.

— И теперь дело замнут?

— Да. Государь… скажем так, пришёл к выводам, что поскольку все обвиняемые мертвы, то и нет смысла затевать разбирательство. Будь они живы, тогда да… тогда… — он махнул рукой, поняв, что не способен говорить. — Общественности донесут, что в подвалах на Вяземке устроили разбойный дом. Что Король пытался подмять весь город, вот и убивал тех, кто сопротивлялся. Обычное дело. В это поверят.

Согласен.

Поверят.

Тем паче, думаю, что недалеко от правды. Убивать ведь по-разному можно.

— Пока общественность будет возмущаться, займутся Вяземкой и окрестностями. Вычистят, что только могут.

— А вы?

— Мы, Савелий. Мы… точнее вы пойдёте учиться.

— Да что вас всех так и тянет запихнуть меня в гимназисты? Вот ладно Танька, её понять можно. А вы? Вот вы, Карп Евстратович, с чего, а?

— С чего… — он крутанул второй ус. А я запоздало вспомнил, что собирался подарить хорошему человеку чётки. — С того, что из вашей дюжины восемь юношей носили перстни с майским жуком.

Я сперва не понял.

Вообще.

А потом… ну да, тут же принято. Танька рассказывала. Да, не во всех гимназиях, но в тех, которые особые, которые имеют и статус, и положение. И что порой эти статус и положение играют во взрослой жизни.

Про жука же Метелька упоминал.

— Интересно… полагаете…

— Заведение популярное, так что может быть просто совпадением. Но сегодня ещё кое-что произошло.

И замолчал этак, презагадочно.

— Карп Евстратович! Вот… вот давайте вы паузу в другом месте держать станете, а?

Он усы поправил и таки произнёс.

— Знаете, кто с нынешнего года будет вести уроки математики в младших классах? Каравайцев Егор Мстиславович…

— Погодите, это тот, который у нас лечится?

— Не совсем, — и улыбка такая добрая-добрая. — Это тот, кто был представлен директору. И принят на работу. Его паспорт на той неделе был зарегистрирован в участке. Заодно с договором на съем квартиры. Новое требование, знаете ли. Проверяем реестры жильцов…

— Он же… неделю…

Он ехал.

И не доехал. И в то же время — доехал. Любопытно. Прям очень любопытно. И я широко улыбнулся:

— А умеете вы, Карп Евстратович, интерес к учёбе пробудить.

Выражение лица у жандарма было скептическим.

— Не переживайте, — я потянулся, прям ощущая, как устало тело от неподвижности. — Отыщем. И новую дюжину, и чёрта, который её собирать станет.

Конец 5 части