Громов. Хозяин теней. 5 [СИ]

Глава 16

Роберта? А это кто такой?

Точно.

Роберт.

— Это который прошлый целитель? — поняв, что обвинений с обидами не последует, я окончательно успокоился. Как-то обид я не боялся, но вот раскол в семье, тем более такой, как наша, это всяко лишнее. — Ну, который до Николя?

— Николая Степановича, — поправила сестрица. И покраснела.

Слегка.

— Ну да. До него. Я не так сказал? Извини. Стало быть, объявился Роберт?

— Да.

— И?

— И ты не слышал?

— Вообще я не так давно пришёл. Сама почуяла?

— Птаха, — призналась Татьяна. — Она становится сильнее. И я воспринимаю её уже лучше. Раньше сложно было понять, чего она хочет, а теперь вот… у меня даже смотреть её глазами получилось.

— Савелий… ты специально, да?! — Светочка развернула мою тетрадь.

А нет, не мою.

— Это Метелька.

— Он специально?!

— Свет, ну как ты могла так о нас подумать! Мы старались. Просто… ну непривычно это. Пальцы не гнутся, чернила растекаются. Я ещё ладно, а Метельку, думаешь, учил кто? В приюте как-то и чему-то учили, но там на чистописание особо не заморачивались.

Светочка подавила вздох и, тряхнув светлой гривой, решительно произнесла:

— Я поняла. Вам просто нужно больше практики!

Э нет! Я не согласен. Куда уж больше-то!

— Роберт появился две недели тому, — Татьяна явно уловило моё отношение к чистописанию и поспешила отвлечь. — Сначала я получила от него письмо.

— Сюда? — уточнил я.

— Да.

— Ты оставляла ему адрес?

— Н-нет… зачем? — вопрос её несколько смутил. Хотя вру. Вопрос её серьёзно так смутил. Татьяна вдохнула и сказала. — Когда… ты попал в больницу и остальное вот произошло, я… я написала, что между нами не может быть ничего. И что мне жаль, что в минуту слабости я позволила ему надеяться на нечто большее, нежели просто дружеские отношения.

— А он хотел?

— Не знаю. Он не пытался… вести себя неподобающе. Мне вовсе казалось, что нас связывает лишь дружба. Лёгкая взаимная симпатия.

Женщины. Вот вроде порой умные, но даже когда очень умные, они всё равно женщины.

— Я, наверное, не права, что вовсе позволила этой симпатии возникнуть. Но мне было одиноко здесь. Очень. И я не снимаю с себя вины. Я… я растерялась. Я никогда не жила так… и…

— Тань…

— Что?

— Всё хорошо. Это скорее мы виноваты. Взяли и бросили тебя.

Ну да.

У нас вон фабрика нарисовалась и революционеры. Мишка тоже работу подыскал. И почему-то все решили, что если Татьяна не помирает, то и внимания ей не надо. Что она как-нибудь сама справится.

И было бы с чем.

Дом вот нашли. Обустроились. И какие ещё проблемы.

— Вы ведь не сами, — сказала сестрица. — Просто получилось так.

Оно всегда получается так. Само собой.

— И ещё я боялась, наверное, что… калекой останусь. А Роберт… он… не подумай, у нас не было ничего, что могло бы бросить тень на честь рода…

— Не сомневаюсь, — сказал я вполне серьёзно.

— Хорошо. Роберт… он был милым. И боль унимал. В руках.

— А тебе было больно?

— Поначалу боли не было. Просто такое неприятное чувство… как будто изнутри что-то скребет кожу. И зуд опять же. Николай Степанович говорит, что зуд — от восстановления кожи, что тогда нужно было действовать и эффект был бы лучше, полнее. А Роберт давал мазь, которая зуд снимала. И потом и боль успокаивала.

— Почему ты ничего никому не сказала?

Нервное пожатие плечами.

— Не хотела вас отвлекать. Вы приходили редко и такие уставшие. Похудевшие. И на фабрике ведь сложно. Михаилу тоже. Он не говорил, но у него не всё ведь получалось. Даже не с техникой, с людьми. Он пытался, а вот… и тут я с какой-то ерундой.

— Это не ерунда, Тань. Это здоровье. Твоё здоровье, — вот получается, что я её ругаю. А я не хотел ругать. Я просто… просто в очередной раз осознал, насколько бестолков во всём, что семьи касается.

Надо было подумать.

И про то, что Мишка, пусть и способный, но в общество людей простых не впишется. И про то, что руки эти злосчастные надо долечивать. И про то, что оставшись наедине с Тимохой, Татьяна начнёт искать хоть кого-то нормального, с кем можно поговорить.

И найдёт.

Мы ведь видели, что нашла. Я даже, помнится, порадовался.

— Роберт говорил, что фантомные боли могут долго преследовать. И что, если станут сильно донимать, то нужен будет опиум.

Вот с-сука.

— А боли, говоришь, не сразу начались?

— Да. Верно, — она чуть нахмурилась. — Сперва только зуд этот раздражал. Потом уже боль пришла. Сначала редко так. Приступами. А потом…

— Чаще?

Чую, я за этим Робертом не просто прослежу. Я его упокою. Чисто, чтоб не вернулся.

— Да. И снимать их становилось сложнее. Роберт старался, но он уставал. Очень уставал. Он и без того выматывался, а ещё и я… и я хотела платить, но от благородно отказался. Потом мы как-то вот разговаривать начали. Он отлично разбирается в поэзии.

И не только в ней, как мне кажется.

— Мы обсуждали стихи… потом ещё выставки. Он так живо рассказывал он недавней. Народников… я бы хотела пойти… и Тимоха. Тимоху, сам знаешь, люди сторонятся. А Роберт с ним как-то быстро общий язык нашёл. И я радовалась.

А мне остаётся зубами скрежетать, но про себя.

— Несколько раз мы выходили гулять. Недалеко. Еремей был рядом…

И спасибо ему за это. Я усилием воли давлю злость и уточняю.

— Погоди… извини, но я тут… короче, ты сказала, что твой ухажёр женат. А этот вроде женат не был? Или я чего-то путаю? Не думай, что я там…

Татьяна залилась краской.

— Это…

— Тань, я просто хочу понять, что он за человек. Где врёт и почему.

— Думаешь, врал?

— Кому-то — определённо. Помнишь нашу квартирную хозяйку?

— Её забудешь, — сестрица чуть успокоилась.

— Так вот, она первой доложила Мишке, что Роберт — просто замечательная партия. Что он холост и молод, и собой хорош, и донельзя перспективен. Честно говоря, мы поэтому и не лезли…

— То есть, вы замечали…

— Что ты им заинтересовалась? Так-то да… а что в этом плохого?

— Сав? — в комнату заглянул Метелька. — Ну чего там?

— Ужасно! — Светлана, обменявшись с сестрицей полными смысла взглядами, с радостью вскочила. — Если у Савелия всё просто плохо, то у вас, молодой человек, просто-напросто ужасно! И поэтому мы должны кое-что прояснить…

В общем, хороший предлог оставить нас с Танькой вдвоём. Всё-таки Светочка меня удивляет. Иногда она кажется наивной до безобразия, настолько, что порой закрадывается мыслишка, не издевается ли она таким, хитрым способом, не замечая вещей очевидных. А потом понимаешь — не издевается. И вправду не замечает.

При этом сейчас вот она чётко поняла, что лишняя.

И Метелька лишний.

И вообще…

— Да я старался! — раздался голос Метелький, полный какого-то невыразимого отчаяния. — Честно, старался вот…

Дверь на сей раз она прикрыла.

— Боже, — Танька прижала ладони к щекам. — Мне в жизни не было так стыдно!

— Тебе-то чего стыдиться?

— Ты и вправду не понимаешь?

— Не-а. Ну понравился мужик. Вроде показался ничего таким. В смысле, годным. И хорошо. Ты ж молодая и красивая. И почему б не выйти замуж, когда так всё складывается? Нет, если б там у вас и вправду к замужеству повернуло, мы б его проверили.

С Николя я вот планирую побеседовать. Выяснить кое-какие детали. Пусть мы ему и обязаны, но… сестра у меня одна. А дважды на одни грабли наступать не хочется.

— Ну а так-то…

— Действительно, не понимаешь… Сав… — Татьяна замялась и поглядела в окно, будто там надеялась найти спасение от разговора.

— Хочешь, в сад выйдем?

— Нет. Не стоит. Тут вполне неплохо… Сав, у нас ведь ничего не осталось. Даже имени. Громовы… были и нет. И я теперь не пойми кто.

— Громовы есть. Ты есть. Мишка. И Тимоха. Я вот тоже. И значит, живы Громовы. А что пока имя другое, так это временно. Считай, ушли в подполье. Но чутка окрепнем и выйдем.

— Когда?

— Не знаю. Врать не хочу. Но всю жизнь под чужой фамилией я ходить не собираюсь. Как минимум нужно окрепнуть. Чтоб ни одна падла сунуться не посмела…

— Не год и не два, — Татьяна умела делать выводы. — Пять, десять… для женщин время идёт иначе. Светлана… она вот сказала, что замуж не собирается. Она хочет посвятить себя служению обществу. Народу. Но я… я не достаточно…

— Шибанутая?

— Что?

— Нормально хотеть семью. Свою семью, Тань. И ничего плохого в этом желании нет. Как и в том, что оно побуждает искать себе пару. Это Светка в шибанутости своей хочет облагодетельствовать весь мир.

Чувствую себя идиотом. Ну не умею я говорить на эти вот темы. Вообще бы сделать вид, что понимать не понимаю и в целом ни при чём. Но ведь тогда Танька и дальше молчать станет, решая свои выдуманные проблемы сама.

А проблемы эти, вот чуется, делами сердечными не ограничиваются.

— Спасибо, — сестрица выдохнула. — Но… я о том, что всё, что у меня осталось, это репутация.

— Вообще-то, если речь о приданом, то коробочку алмазов мы тебе отсыплем без проблем. Или вот деньгами можно.

Запасы имеются.

Не те, чтоб прям финансовую империю основать, но Таньке на спокойную точно хватит.

— Спасибо, но… ладно, это не важно. То есть, важно, конечно, ты не думай, что я не понимаю и не ценю… просто…

— Тань, давай к делу, а? Чисто вот по фактам. Без страданий. Итак, тебе нужен был целитель и ты пошла в ближайший госпиталь. Так? И к этому, Роберту… как его?

— Данилович.

— Вот. К нему. Верно?

— Да.

— И он тебе понравился. Ты понравилась ему. У вас возникла эта… личная симпатия. Правильно?

— Звучит странно, но в целом… да.

— А куда идти, тебе кто подсказал? Квартирная хозяйка?

— Да. Руки не только зудели, но и сохли. Сверху. Кожа шелушилась страшно. И ещё трескалась, когда я пыталась пальцы согнуть. Ранки плохо заживали. Я сначала мазала их жиром. Потом ещё в аптеке снадобье купила, но оно тоже плохо помогало. Тогда квартирная хозяйка и порекомендовала обратиться к Роберту.

— Именно к нему?

— Да. Очень его нахваливала.

Случайность? Или… или нет? Прошлая наша квартирная хозяйка была женщиною во всех смыслах достойной, только очень одинокой и незанятой. Я прям представляю, как в её голове возник чудесный план знакомства. Одинокая дама в беде и одинокий же целитель, которые прямо просились, чтоб их свести друг с другом. Прям как в романе. Она и свела. Точнее подтолкнула.

— А потом, когда Николя занялся…

— Николай Степанович.

— Пускай. Болеть перестали?

— Да.

— А ты ему говорила про боль?

— Да.

— И что он?

— Он сказал, что есть некоторые изменения. Как… у стариков… артрит.

Твою же ж… и опять я это постфактум узнаю.

— И это не совсем характерно после ожогов, но с учётом того, что мы тогда очень замёрзли, то вполне возможно. Что было воспаление и вот оно сказывается.

Только на руках?

И после того, как её раны исцелил крылатый? Ну слабо верится мне. Раны исцелил, а артрит не заметил? Или свет так глубоко не дошибает?

— А Роберт про воспаление не говорил?

— Нет. Он… говорил, что нервные окончания сгорели вместе с кожей. И что это фантомные боли. Что так просто от них не избавиться, и если будут мучить, то только опиум и поможет… Сав, а зачем ему это?

Говорю же, умная она. Вполне себе сопоставила одно с другим. И к выводам пришла тем же, что и я.

— Не знаю. А лекарства он тебе от боли не давал?

— Давал. Капли. Я один раз попробовала. Так неприятно сделалось. Всё мутное. Муторное. И Птаху почти перестала чувствовать. Она потом очень злилась. Я больше и не применяла. Решила, что лучше потерпеть.

— Капли выкинула?

— Сразу.

— И как Роберт отреагировал?

Татьяна замялась и отвернулась. Я следил за тем, как меняется выражение её лица. Недоверие. Сомнение. Обида. И злость.

Злость — это хорошо.

Очень хорошо.

— Я не сразу ему сказала, — заговорила она снова. — Было неудобно. Он ведь тратил время. Силы. И стоили они немало. А я так… но как-то через несколько дней он сам понял. Спросил, почему я не использую. И пришлось признаваться. Он очень сильно переживал. Тогда я решила, что за меня. Ругал даже. Говорил, что у любого лекарства есть свои особенности. Что надо только привыкнуть. И что я напрасно себя мучаю, что терпеть боль вовсе не обязательно, что без лечения она будет лишь усиливаться.

— А это воспаление… Николай Степанович его убрал?

— Да. Он ещё удивился, почему оно вовсе не прошло. Сказал, что мой организм вполне способен был справиться самостоятельно.

И справился бы, если бы кто-то раз за разом не вмешивался в его работу. А говорят, что целители — добрые самоотверженные люди.

— Знаешь, если бы не Птаха, я, возможно, и послушала бы… но без неё, это как… как без части себя. Ты же понимаешь?

Прекрасно. И тихо радуюсь, что Птаха у неё была. Чуется, дрянь, которую Роберт Татьянке подсунул, не совсем от боли.

— Так, а с женой что? Была она или нет?

— Случайно вышло… не подумай, что я следила за ним.

— И в мыслях не было.

— Прогулки отвлекали. Когда ходишь, оно как-то… легче, что ли? И Тимофею полезно. Он тоже гулять любил. Смотрел всё. Мне даже порой начинало казаться, что он того и гляди узнает… он ведь бывал здесь. Мы в центр выезжали. Не подумай, с Еремеем…

— Не думаю. Правильно делали. Гулять — полезно.

Ещё бы знать об этих прогулках. Хотя… в них ничего ведь дурного нет. Вот Еремей и не докладывал.

— В тот раз мы отправились в ботанический сад. Там очень красиво. И так… спокойно. Тимофею нравилось рисовать. Особенно Викторную оранжерею любил. Я его оставляла, когда он увлекался, то это надолго… честно говоря, я и не знала, что он умеет рисовать так, — Татьяна провела пальцем правой руки по белоснежной ладони левой. — Я и позволила себе прогуляться. Там сад огромный. Я несколько увлеклась. И услышала голос. Я сразу его узнала. Роберт… он был не один.

Это признание далось нелегко.

— Я не подсматривала!

Примерно так же, как я не подслушивал. Но киваю с серьёзным видом.

— Просто… просто получилось, что… эта девушка показалась мне очень бледной. Болезненной тогда. И нервной до крайности. Она говорила что-то. И голос такой… визгливый… Роберт же пытался её успокоить. Потом обнял. Поцеловал.

— А ты?

— А я ушла. Я… мне было неловко.

Это она зря, конечно. Нет бы остаться, послушать, о чём там вообще речь. Но Татьяна у нас для подобного слишком порядочна.

— А как ты узнала, что это его жена?

Теперь щёки сделались не красными — пунцовыми.

— Я… спросила… в следующую нашу встречу он заговорил о том, что испытывает ко мне нежные чувства.

Падла какая.

— А я… я сказала, что это неправильно. Что я видела его в парке с… другой женщиной.

— И тогда он сказал, что это его жена?

— Именно.

— Но на нежные чувства наличие жены не повлияет? — точно падла, а ведь Мишке он сразу не понравился. И хорошо, что братца здесь и сейчас нет, потому что, чую, не удержался бы он.

— Роберт рассказал, что женился весьма рано. Его родители нашли ему невесту. Он не был против. Он с детских лет знал Есению и испытывал к ней глубокую личную симпатию. И первые годы брака были вполне счастливыми. Но потом Есения родила ребенка… неудачно. Он умер. А она повредилась рассудком.

Трагическая и слезливая история. Как раз такая, чтоб растопить нежное женское сердце.

— Ты поверила?

— А какие у меня были причины не верить? Он сказал, что она живёт в фантазиях, где нет горя. Что он не хочет отдавать её в лечебницу, но заботится так, как умеет. К ней приставлена сиделка, которая и следит, чтобы Есения не причинила себе вреда. Что у неё случаются минуты просветления, и тогда он выводит жену гулять. Раньше она очень любила ботанический сад. Ему крайне неловко, потому что он действительно связан… что он испытал симпатию ко мне именно увидев Тимофея. Что я покорила его своей добротой, ведь многие спешат избавиться от безумных родичей. Роберт сказал, что прежде и не помышлял о разводе.

— А познакомился с тобой и помыслил?

— Сказал, что понял, что готов заботиться о Есении до конца дней её, однако он всё же живой человек. Что он хочет семью, детей…

Всего того, чего хотела бы сама Татьяна. И слова ведь правильные. Скажи он, что избавится от сумасшедшей супруги, отправив её куда-нибудь подальше, Танька бы не поняла.

Кстати, почему жена?

Хотя… поцелуй мог быть не родственным. Или он не знал, сколько и чего она видела и слышала. Вот и придумал историю. А что она напрочь выдуманная, в этом я не сомневаюсь.

— И он сказал, что разведётся… — продолжил я вслух.

— Да. Это дело небыстрое. Синод крайне неохотно даёт разрешения. Ещё Роберт просил никому не рассказывать. Всё же люди… не всегда правильно понимают. Роберт боялся осуждения. Сплетен.

Или того, что кто-то решит проверить наличие жены.

— Я попросила время подумать. Не потому, что осуждаю или боюсь. Но… понимаешь, это нехорошо, отбирать у несчастной единственное, что ей осталось — мужа. Как бы я могла обрести счастье на чужом горе? И так… а потом я встретила Николая Степановича… и он… оказалось, что Роберт мне лгал. Что он мог меня вылечить, но не лечил. И он сам куда-то пропал. Я хотела поговорить. Объясниться. Понять, почему так, почему он лгал и лгал ли. Я надеялась, что есть какое-то разумное объяснение. Но Модест Евстафьевич сказал, что он в клинике один. Что Роберт получил какую-то телеграмму из дома и вынужден был отбыть. Как надолго, Модест Евстафьевич не знал. А его супруга… она своеобразная женщина… сказала, что это даже хорошо. Что слишком много с Робертом непонятного связано. И что ей не нужны скандалы из-за его неуемной любви к девицам…

Интересно.

Очень.

— И ты…

— Она передала мне адрес, и я осмелилась написать письмо. Там нет ничего дурного! Просто… его можно толковать двояко. И в целом…

— Тань, забудь.

— Постараюсь. Я сказала, что не вижу возможностей для нас в будущем… как-то вот так. Просила простить меня, если дала ложные надежды. Пожелала успехов. Вот и всё. И ответа не было. Я и решила, что он принял моё решение.

— Но он вдруг появился?

— Именно. Появился и так… знаешь, почти неприлично назойлив.

— Разберёмся, — пообещал я.

И мысленно добавил: и с ним, и с Николя. А то вот так отвернёшься на минутку, а сестре уже голову задурили.