Громов. Хозяин теней. 5 [СИ]

Глава 24

Камера.

Тесная. Крохотная даже. Четыре стены. Какие-то тряпки на полу и солома, которую Роберт Данилович разбрасывает носком ботинка. Он морщится. И я бы поморщился. Запах в камере ещё тот. Может, конечно, нюх у Тьмы обострился. А может, и вправду смердит так, что того и гляди глаза заслезятся.

— Я же говорил, что сначала их надобно вымыть и поместить в нормальные условия, — его раздражение прорывается в голосе. — А уж потом лечить. И питание. Питание должно быть не просто хорошим, а отличным!

Он наступает на край тарелки, которая хрустит и разваливается.

— А вы что? Засунули в этот клоповник. И даёте какие-то помои! Их и свинья жрать не станет!

Девушка забилась в угол. Даже Тьма не сразу замечает её, настолько та тиха. И настолько бесцветна. Она сжалась в комок, прикрыв голову руками. И сердце бьётся через раз. Что с ней делали?

— Не бойся, милая, — Роберт Данилович наклоняется. — Меня вот совершенно точно не надо бояться. Я здесь, чтобы тебе помочь.

Глаза у неё совершенно безумные. А ещё… с ней что-то не так.

Очень сильно не так.

Она будто… будто размыта вся? Или выцветшая, правильнее сказать? Нет, девица материальна, и Тьма воспринимает её как живую, но в то же время и не воспринимает. Будто жизни в ней не осталось.

Почти.

— Сейчас я поделюсь с тобой силами. Потом мы умоемся. Стынь. Есть чем умыться?

— Да Малашка должна была помыть. Опять она… — Стынь ворчит что-то про какую-то Малашку, которой поставлено за девками смотреть. А она не смотрит. И небось, снова объедки им носит, а говорит, что кашу мясную и сметану.

— Сметану как лишнее. Слишком тяжёлая пища. А вот бульон крепкий — самое оно будет, — Роберт Данилович заставляет девушку встать. Он заглядывает в глаза, открывает рот, в который светит лампой, и та подчиняется. Она, стоило ей коснуться целителя, будто теряет остатки воли к сопротивлению.

Не человек — кукла.

С виду целая. Запаха крови Тьма не чувствует. Синяков на теле — а девица голая — не наблюдаю. Но что-то же делали. Что-то очень страшное, если от человека осталась фактически оболочка.

— В общем, зелье я оставлю. Два. Общеукрепляющее. Каждые два часа по пять капель. С едой. С нормальной едой. А второе дадите за полчаса до… выпуска, — он завершает осмотр и, обхватив голову девчонки, щедро вливает силу. И та даже дышать начинает иначе, глубже, тяжелей. — Только, Стынь, если её не покормить, то зелье не сработает. Её вычерпали до дна.

— И… чего?

— Господи, дай мне силы.

Надеюсь, даст. Потом. При личной встрече, на которую я этого Роберта отправлю весьма скоро. И эти силы ему очень пригодятся.

— Я же сказал. Её надо накормить. Сейчас. Еда сытная, но не тяжёлая. Её желудок не примет ни сала, ни копчёностей, ни сметаны. Что за дурь вообще… бульон. Мясной или рыбный. Подойдёт уха, но не острая. Потом каша. Кормить начинать сейчас и понемногу, каждые полчаса-час по пару ложек. Сперва можно заставлять, но не бить, а потом сама поймет. Здесь — убраться. Принести нормальное тёплое одеяло. Одежду. И да, сперва искупать. Укрепляющий настой тоже оставлю. Собрание уже завтра. Если всё сделаете верно, то к завтрашнему вечеру мы уже будем выглядеть вполне здоровою… а там и зелье… и получите свою красавицу бодрой и готовой воевать.

Роберт Данилович отёр руки платочком.

— Я её погружу в полусон, но… если не сделаете, как говорю, то с меня никакого спроса. Ясно?

Стынь гудит что-то неразборчивое.

— Сколько их вообще?

Стынь поднимает руку, загнув один палец. И молча указывает на вторую камеру. Всё повторяется, только на сей раз в камере двое. И одна из девчонок не шевелится.

Чтоб вас всех…

— Чтоб вас всех! — повторяет мои мысли Роберт Данилович. И долго, муторно, возится, вливая в лежащую силы. — Да у неё пневмония! И мне теперь тратиться? Я сколько раз говорил, что если они вам так нужны, то позаботьтесь. Их возвращают в ослабленном состоянии, так вы, вместо того, чтоб поддержать, и добиваете… подвалы эти…

Девушку окутывало зеленоватое свечение. Вот только зелень эта была какой-то плешивою, что ли?

— …зачем? Они всё равно не способны не то, что бегать, ходить долго. Отведите им нормальную комнату. Накормите. Оденьте тепло. Дайте пару дней отдыха и не понадобится никакой магии…

— Ты… это… не болтай.

— Но нет, вместо этого сперва гробите, а потом мне надо себя вычёрпывать, чтобы как-то…

Он отряхнул руки и поднялся.

— Если четвёртая в таком же состоянии, то…

— Не. Эта бойкая, — Стынь мотнул башкой. — Вчера вон цапнула, как привезли. Но не боись, доктор, ежели чего, то я туточки…

— Я не боюсь, — Роберт Данилович одёрнул полы костюмчика. — Давай уже. А то всю ночь провозимся.

Камера.

И снова, как те. Даже топчана какого нет. Прелая солома, тряпьё. Запах тоски и отчаяния, если те могут пахнуть. Но я ощущал его, как и Тьма.

— А кто у нас тут прячется… — Роберт Данилович снова преображается, натягивая маску доброго доктора. И ступает мягко, крадучись. — Не стоит, милая, я не причиню тебе зла…

— Только добро? — раздаётся усталый, но ехидный голос.

Чтоб…

Знакомый голос. До того знакомый, что я застываю.

И Роберт Данилович, поднимая лампу выше, невольно делает шаг назад.

— Вы… вы тут что, совсем подурели? — он сипит, будто горло вдруг перехватило. — Вы… вы понимаете, кого притащили?!

— Лечи, давай.

А я смотрю на девушку. Она выглядит совсем не так, как в ту нашу, единственную встречу. Хотя тогда я тоже смотрел на неё вовсе не глазами. И наверное, встреть её на улице, не узнал бы. Как и она меня. Но вот сила, огонёк которой ещё теплится внутри, знакома.

Цветом? У зеленого великое множество оттенков. Или теплом? Или всем сразу? Я ощущал действие этой силы на себе. И потому, наверное, узнал сразу.

И голос.

Голос её ничуть не изменился.

— Это же… это же…

— Одоецкая, — с насмешкой подсказывает пленница. — Татьяна Васильевна…

Фрейлина из свиты Её Императорского Высочества, сестры государя. И внучка уважаемого лейб-медика. Какого, собственно, хрена она тут делает?

— Что-то не так? — она чуть склоняет голову и щурится. И взгляд её направлен за спину Роберта Даниловича. И тот оборачивается, взмахивает нелепо руками, а потом, вдруг смирившись, делает шаг.

— Я вам помогу, — теперь это звучит фальшиво. А я…

Я пытаюсь понять, что мне делать.

И не понимаю.

Нет, убить эту парочку легко. Тьма готова и даже ждёт разрешения. И дальше? Лезть в подвал и вытаскивать? Татьяну? А остальных? Я не смогу их бросить. Вместе же мы недалеко уйдём. Они и вправду еле на ногах держатся.

Ладно, допустим, из подвала я их как-то выведу, но это ж мелочи. Вяземка кругом. А четыре голых девицы, которые едва передвигают ноги — это не про быстроту и незаметность.

Чтоб…

— Не стоит сопротивляться, — Роберт Данилович протягивает руку. — Вы ведь ослабли. А это нам не нужно.

— На выкуп надеетесь?

— Несомненно. Не знаю, что с вами происходило, но я немедля уведомлю человека… который ведет местные дела о том, кто вы. И думаю, он найдёт способ договориться с вашими родственниками…

— Знаете, будь у меня больше сил, я бы сделала вид, что верю. Я бы даже подыграла… какая мерзкая у вас сила. Что вы с собой делаете?

— Зачем мне врать? — притворно оскорбляется Роберт Данилович. — Да, встреча несколько неожиданная. И моя репутация пострадает, если вы кому-то скажете, где мы встретились. Но вы ведь не скажете, поскольку тогда пострадает и ваша репутация.

Думай, Савка.

Эмоции надо придушить. От них пользы нет. Это молодой организм геройствовать желает. А вот мозги категорически против.

Тут ведь дело не в подвалах даже.

И не в этих двоих.

Скорее в том, что народу под рукой Короля не один Стынь. Тогда как? Бежать к Карпу Евстратовичу? Чтоб он поднимал жандармов? Поднимет… или нет? Жандармы сюда соваться опасаются. И пока соберет, пока… согласует?

Или ему согласовывать не надо?

Главное, время. Времени совсем мало. А мне отсюда выбраться. Найти его. Рассказать. Убедить, что не вру. Хотя он мне верит. Только… не захочет ли воспользоваться шансом? Да и будет ли он вообще на месте? А если не будет, тогда к кому?

— Не знаю, зачем вам врать. Но знаю, что вы врёте, — спокойно ответила Татьяна. — За силу спасибо. Что до прочего, то не тратьте слова попусту. Я понимаю, что живой мне не выйти. Надеюсь только, что Господь есть и вам воздастся по заслугам.

Есть.

Подтверждаю. А что до воздаяния… воздадим. Сполна. Может, не всем, но до кого дотянусь, тому от души достанется.

Только делать-то что?

— Стынь! — визгливый женский голос сделал вопрос ещё более актуальным. — Стынь, ты тут? Прошка…

Чтоб. Чем больше людей внизу, тем оно сложнее.

Думай, Громов.

Думай, мать твою… Тьма оглянулась. Она чуяла ещё людей. Раз, два… с полдюжины. Нет, она готова убить всех. И в целом я не возражаю, но чем больше народу, тем сложнее уследить за всеми. Кто-то вырвется, поднимет тревогу. А всех я не перебью при всём желании. Тут же, что под землёй, что над нею — сотни, если не тысячи. Значит надо тихо.

— Явилась, — мрачный голос Стыни не предвещал ничего хорошего.

В коридорчике появилась широченная баба, голову которой украшал тюрбан. С тюрбана свисали цепочки, в центре же поблескивала драгоценными камнями брошь.

— Вы тут уже… — тонкие губы растянулись в притворной улыбке. — А мы вот нашим покушать несём…

Нет. Уходить нельзя.

Карпа Евстратовича я пока найду, если ещё найду. И при всём старании быстро мы не обернёмся. А тут мало ли. Всегда может что-то случится, что-то, что оборвёт жизнь этих девчонок.

И я двинулся к дому.

Я нырнул в подъезд и, прячась в тенях, двигаясь медленно, чтобы не разрушить и без того не слишком надёжный полог. Благо, с направлением вопросов не возникало: нить поводка ощущалась ясно.

— Покажите! — резкий требовательный голос Роберта Даниловича перекрывал шум, доносившийся из приоткрытых дверей. Бренчание пианино, голоса, пьяненький смех и женское повизгивание.

Бордель.

Бордель — тут данность бытия. Но ничего. Дальше идём. Вдоль стены, спокойно, не срываясь на бег, как бы ни хотелось. Спустимся, а там посмотрим, что да как.

— Что за помои?!

— Так… супчик… как велено.

— Как велено? Из чего его варили? Почему от него тухлятиной разит?! Ты это им скормить хочешь?

— Так… — лицо женщины надувается от обиды. — Так чего… обыкновенно-то… чего всем, того и им!

— Ты, — лапища Стыни ныряет под складки подбородков, всех и сразу, нащупывая шею. И женщина, пискнув, замирает в ужасе. — Тебе чего велено было? Позаботиться!

— Так, а тут чего?

Женщину сопровождают две девицы и пара мужиков, которые и тащат вёдра. Роберт Данилович заглядывает в каждое.

— Вода холодная! Этим их мыть собираешь? Мыло… мыла нет? А одежда? Где хоть какая-то одежда? Одеяла.

— Так… — женщина сипит, когда Стынь приподнимает руку. Её тело растягивается, словно резиновое.

Думай, Громов.

Дождаться, пока Роберт со Стынью уйдут? Если уйдут… но ждать я могу хоть до рассвета. Ночи, правда, короткие и светлые, что плохо. И Танька беспокоится будет. Но это ладно. Я ей сказал, что за Робертом пойду.

И Метельке сказал.

Надо было его с собой взять, но тогда-то думалось, что только помешает. Или… двоих я бы тенью не прикрыл. Да и через Вяземку одного я бы его не отправил. Рисково это. Значит, всё правильно.

Более менее.

— Так а на кой им! Так… им же ж всё одно осталось до завтрева жить! Перетопчутся! — когда Стынь разжал руку, женщина отшатнулась, едва не шлёпнувшись на крупный зад. И затряслась, и заверещала на весь коридор. — Чего тратиться…

— Заткнись, — Роберт Данилович отвесил ей затрещину, и та смолкла. Он же повернулся к Стыни. — Видишь? Я сейчас к Королю пойду. Пусть поглядит, что тут творится. А то мне он претензии предъявляет.

— Ай, мамочки… ай, что ты говоришь… я же ж…

Стынь молча запер дверь, отгораживаясь от ехидного смеха княжны Одоецкой.

Значит, ещё и Король.

И не один придёт. И… всё-таки уйти? За Карпом Евстратовичем. Пусть поднимает по тревоге всех, до кого дотянется. И сюда. Или не всех? Не сомневаюсь, что в полиции у Короля свои люди имеются. Или у того, кто за Королём стоит. И донесут, доложат…

А он первым делом постарается зачистить свидетелей.

Даже если не доложат. Чутьё у таких людей звериное. Я знаю. Значит… значит, уходить нельзя.

— …да я ж себя не жалела, я…

— Заткнись, — голос Стыни тих. — Ты, доктор, останься. Ты…

Палец ткнулся в пришлого мужика.

— Иди. Найди Хаброго, пусть скажет Королю, что Стынь вниз зовёт.

Ну да, будет людновато. И как?

— Вода ледяная, — Роберт Данилович сунул палец в ведро. — Такой водой здорового облей, он заболеет. А девчонки и так еле-еле дышат. Она их угробит, а виноват буду я!

Тонкие губы бабы поджимаются.

Подбородки трясутся.

А я подбираюсь ближе.

Вот и дверь в подвал. Приходится отступить, чтобы не столкнуться с мужиком, который спешит за неведомым Хаброй. И теперь вниз. Призрак радостно ухает и, подпрыгнув к потолку, не удерживается, хватает тварь. Клюв его рассекает её пополам, и тварь верещит, а я морщусь от ощущения, что эта чешуя на моих зубах хрустит.

Надо как-то восприятие менять. Снижать полноту ощущений.

Твари приходят в волнение. Живой ковёр начинает двигаться. То тут, то там из него вырываются мелкие создания, похожие на стрекоз-переростков. Крылья их гудят, и это гудение бьёт по нервам.

А ещё я чувствую границу.

Вот как на месте пробоя… да что они тут делают?! Так, а если… граница истончена до крайности. Мелкие твари без труда просачиваются в неё, но кто-то более крупный пока не пройдёт.

А если…

Безумная мысль, конечно.

Охотник должен закрывать прорывы, а не наоборот.

Или…

Нет, прорыв — это чересчур. А вот видимость его я вполне могу создать. Твари имеются. Вытащить их в мир яви силёнок хватит. Тьму выдерну. Призрака. И мелочи ещё, которой окрест хватает. Пускай наводят суету. А они наведут.

Люди не рискнут воевать с тварями. Да и прорыв — не та штука, наличие которой кто-то захочет проверять. Нет, здесь к прорывам отношение однозначное.

Я остановился, принюхиваясь. Да, лилиями смердит так, что с трудом сдерживаюсь, чтобы не расчихаться. Но даже в этой вони ощутим тонкий запашок кромешного мира. Но тянет не отсюда. И это надо бы проверить. Так… Призрака дёргаю, пока он не увлёкся охотой. Вперёд. По следу.

Тот приоткрывает клюв, втягивая кисельный воздух, крылья его приоткрываются, чтобы после упасть на спину, прижаться к ней. А сам Призрак вытягивается в струну. И резко бросается в боковой коридор. Так. Спокойно! Идём.

Надеюсь, тут недалеко, потому что времени у нас не так, чтобы много.

Но проверить надо. Хотя бы для того, чтобы понять, что за спиной.

— Я жаловаться буду… — нервно верещит баба. А Стынь выталкивает их всех из коридора. И запирает дверь, в него ведущую. Чтоб. Замок примитивен, но справится с ним вообще без инструментов не получится. Значит, придётся добывать ключи. Стынь их в кулаке сжимает.

Ладно, я их всё равно грохнуть собирался. А то какой прорыв без жертв? Всё должно быть правдоподобно.

Призрак несётся скачками, мешая думать. И вонь становится отчётливей. Я почти не успеваю разглядеть, куда он идёт. Хотя… очередной коридор. Снова двери. Эти — без засовов. Некоторые приоткрыты. И заглянув за одну, я хмыкаю.

Красный ковёр.

Кровать.

И цепи, свисающие над ней. Извращенцы хреновы. Взгляд выхватывает стойку с хлыстами и плетями, ещё одну — с ножами, и к горлу подступает тошнота.

Ну и решительность. Эта не к горлу, эта в принципе.

А Призрак тянет дальше.

Коридор выводит в очередной подвал. Или правильнее сказать, пещеру? Хрен его знает. Главное, что потолок поднимается куполом. И вот купола этого почти не видать. Тварей здесь набилось… в два-три слоя точно. Они вообще воспринимаются одним уродливым творением больного разума. Живым, дышащим и щебечущим на все голоса. Твари сползают со стен, чтобы дотянуться до засыпанного песком пространства.

Запахи здесь они настолько мощны, что голова кружится.

И прорыв.

Он почти готов. Не хватает малости. В воздухе повисла сизая пыль того мира. Она не падает, не двигается. Даже когда я протянул руку, крупицы не шелохнулись.

А я…

Я коснулся песка. Обычный песок, только какой-то тяжёлый. И если горсть зачерпнуть, он медленно стекает сквозь пальцы, нехотя словно. И на руке остаётся всё тот же лилейно-мертвецкий смрад.

Здесь убивали.

Нет, везде убивали, но здесь… я осматриваюсь. И снова взгляд выхватывает, казалось бы, мелочи. Оплавленный камень. И пятна гари на стенах… только в одном будто ладонь проступает, маленькая, то ли детская, то ли девичья. А вот там бурые потёки. Кровь? Но попала она с такой силой, что вошла в кирпич, став частью его. А вот и стойка с оружием.

Шпаги.

И секира. Металл подёргивается ржавчиной, и это тоже очень характерный признак. Я уже знаю, что дыхание кромешного мира портит металл. Призрак замирает.

— Спокойно, — говорить вслух не обязательно, но я говорю, потому что молчание становится невыносимым. Мне надо услышать хоть какой-то звук, кроме этого потустороннего скрежета и шелеста.

А ещё понять…

То есть, что тут происходило, я понял. Клуб для избранных. Для тех, кто готов платить за развлечения особого толка. И… дерьмо.

Я поверил тому мальчишке.

Твари — лучшее доказательство, что не врал он. Что убивали здесь. Много. Давно. И даже без меня эта граница того и гляди рухнет. А стало быть… стало быть, самое время устроить шум. И такой, чтоб не вышло замолчать и спрятать.

— Что тут происходит? — голос Короля бьёт по натянутым нервам.

Стало быть, я просто немного потороплю события.