Физрук: на своей волне

Глава 5

Я шёл по длинному коридору, когда навстречу мне вышел худой парнишка с охапкой цветов, шлёпая шлёпанцами по линолеуму.

— Можно спросить? — остановил он меня.

Весь запыханный, на лбу пот от беготни.

— Спрашивать не надо, можешь поинтересоваться, — ответил я, не сбавляя шага. — Чё надо, молодой?

— Доставка роз, в кабинет сорок два. Подскажите, где его искать?

Я всё-таки остановился, смерил пацана взглядом. На нём была футболка с надписью «Долина роз». Неплохо придумали — теперь, выходит, цветы можно с доставкой заказывать.

— А хрен его знает, — сказал я честно.

— Вы здесь не работаете?

— Первый день, — пожал я плечами.

— Ладно, буду искать, — пробормотал он и пошёл дальше по коридору, шаркая подошвами.

Я двинулся дальше к директорскому кабинету. Уже тянулся к ручке двери… и в этот момент она резко распахнулась, и я столкнулся нос к носу с секретаршей.

Она выскочила, едва не сбив меня с ног. Стройная, как кукла с витрины игрушечного магазина. Волосы уложены, фигура отпад… а вот лицо…

Казалось, будто лицо её покусали пчёлы, оставив следы. И по такому случаю эта вполне себе миловидная девчонка надела медицинскую маску. Наверное, чтобы народ не пугать своей «красотой».

— К директору нельзя, — резко заявила она, поправляя свою короткую юбку и чуть прищурив глаза. — Ему из гороно только что позвонили.

Я остановился и, смерив её глазами, игриво подмигнул.

— А если очень осторожно? — сказал я нарочито доверительным тоном. — Мне ведь надо уволиться. Сориентируй, как это правильно сделать.

Она замялась, словно не ожидала такого наглого напора или того, что я собираюсь увольняться.

Я покосился на доставщика, который тщетно искал сорок второй кабинет.

— Эй, брат! — позвал я, махнув рукой.

Парень остановился, глянул на меня с подозрением.

— Одну розу дай, будь так любезен, — попросил я.

— Чего? У меня же посчитано, — сказал он и крепче прижал охапку.

Я сунул ему купюру в ладонь и подмигнул.

— Скажешь, что не доложили.

Он покачал головой, но всё же вытащил одну розу и протянул мне. Я взял её и, не раздумывая, вручил секретарше.

— Держи, настроение тебе подниму.

Она растерялась, щеки запылали, взгляд метнулся в сторону, будто она не знала, куда спрятаться. Поклонников у неё, наверное, хватало без меня, а когда это «пчелиное» воспаление спадёт — так вообще будет Клаудия Шифер. Но бабы они ведь как устроены — окажи знак внимания, и она расплывается, как масло на сковородке.

Секретарша заморгала, рассматривая розу.

— Ну… проходите. Можете взять лист бумаги и написать заявление.

Мы зашли в небольшой закуток, где она сидела за компьютером. Я присел на край стула у её стола, взял из рук белый лист бумаги. Положил на гладкую поверхность, постучал ручкой по полю.

— А чё писать-то? — спросил я, глядя на неё.

Девчонка чуть вздёрнула подбородок, стараясь сохранить деловой вид, хотя румянец ещё не ушёл с щёк.

— Ну… заявление, в произвольной форме, — она достала из папки образец, протянула мне. — Вот так, например.

Я взял бумажку, пробежал глазами: «Прошу уволить меня по собственному желанию».

Я усмехнулся.

— Не, фигня какая-то. Никогда ни у кого ничего не просил.

Я отодвинул образец в сторону. Секретарша моргнула, будто не сразу поняла, что я сказал, и не без интереса продолжила наблюдать, как я склонился над листом и начал писать по-своему. Ручка царапала бумагу, буквы ложились неровно — всё-таки в новом теле я писал первый раз.

Закончив, протянул лист секретарше.

— Вот, держи.

Девчонка взяла моё заявление и, только взглянула, брови её уже поползли вверх. Потом она прочитала вслух, будто не веря глазам:

— Обозначаю, что с сегодняшнего числа работать не буду, не потому что западло, а потому что так ситуация завертелась… — секретарша замолчала, глянула на меня поверх листа. — Владимир Петрович, мне кажется, такое заявление директор не примет.

Я вскинул бровь.

— С хрена ли баня та упала? А куда он денется? Я ему сам занесу.

Девчонка лишь поправила маску, не стала возражать.

— Кстати, — я поднял палец, остановившись у самой двери в кабинет директора. — Меня тоже, как-то, пчёлы покусали. Знаешь, что помогло? Народное средство. Намазал… чесноком. Жжёт падла, зато отёк сразу сходит.

Девчонка аж вспыхнула, залилась краской и быстро опустила глаза в бумагу. Че она, интересно, так реагирует? Помочь же хочу!

Я толкнул дверь кабинета и вошёл, не удосужившись постучать. Старые привычки трудно выбить — если уж решил зайти, значит зайду.

Директор поднял голову, но не сказал ни слова. Он прижал трубку телефона к уху и, подняв ладонь, показал жестом: «Минутку».

Я кивнул и, не дожидаясь приглашения, опустился в кресло напротив. На столе рядом стояла вазочка с конфетами, такими же, какие я видел ещё в советские времена. Я протянул руку, взял одну, развернул шуршащую обёртку и закинул конфету в рот.

Уже когда начал жевать, понял, что это привычка моего предшественника — тянуть в рот всё, что попадя. Блин… я огляделся, нашёл салфетку и сплюнул конфету в неё. Итак разожрался так, что в дверь теперь приходится боком заходить. Да и конфета, честно говоря, так себе. Вроде всё то же — знакомые полоски на фантике, а внутри…

Я сунул салфетку с конфетой в карман и краем уха прислушался к разговору.

Директор говорил в трубку каким-то слишком вежливым, почти заискивающим голосом.

— Дайте нам ещё немного времени… пожалуйста, — Леня вытирал лоб платком, взгляд метался по столу, словно искал, за что зацепиться. — Нельзя школу закрывать, вы же понима…

Он не договорил, вздрогнул — видимо собеседник бросил трубку. Леня медленно положил трубку на рычаг, поежился. Лицо директора побледнело, щеки покрылись пятнами, а губы сжались в тонкую линию. Он вытащил из кармана платок, вытер вспотевший лоб, провёл им по щекам.

Вид у Лени был такой, словно его только что поставили на счётчик — и срок оплаты вот-вот истечёт.

— Из гороно звонили, Владимир Петрович, — наконец сказал он. — Как хорошо, что вы согласились заменить нашего физрука.

Я думал, он сразу начнёт говорить про инцидент с родительским чатом. Но нет, видимо Мымра — завуч ещё не успела доложить.

Я не стал тянуть резину, встал с кресла и положил перед ним своё послание… ну или маляву. Заявлением язык не поворачивался назвать — заявы я никогда не писал и писать не собираюсь.

— Короче, Лень, учительство — это не моё, — сказал я спокойно. — Найди другого физрука и кого там ещё… историка.

Директор вздрогнул так, будто я ткнул его электрошоком. Очки на переносице съехали вниз, и он судорожно подтянул их обратно.

— Как… не ваше? — голос у него сорвался. — Володя, у нас школу хотят закрыть! Вы понимаете, что это значит? Если финансирование урежут — дети разойдутся по подворотням. Тут никто в другой район ездить не будет, где они новую школу собрались строить!

— А что стряслось? — уточнил я.

Директор закашлялся, взял со стола папку, но тут же отложил — видно, хотел что-то начать объяснять, но передумал.

— Ситуация следующая, — он тяжело вздохнул. — Наше здание хотят признать аварийным и снести. На ремонт денег никто не выделит. В соседнем районе уже достраивают новую школу — на большее количество мест. Формально всё правильно, удобно и красиво на бумаге.

— А на деле?

— На деле… вы же понимаете, Владимир Петрович: кто из наших учеников будет каждый день мотаться туда и обратно? Это час дороги автобусом туда и час обратно. Тем более из этих… из 11 «Д», они ведь неблагополучные…

Он откинулся на спинку кресла, руки бессильно упали на подлокотники. Говорил он быстро, захлёбываясь словами, как человек, который слишком долго держал это в себе.

— У нас и так успеваемость не блестит, — продолжал Леня. — А если отправить их в эту школу, то всё — конец. Учёбы не будет вообще.

Я молча кивнул, давая ему выговориться.

— И самое главное, — продолжил директор. — Уже есть фирма, которая ждёт этого сноса. Они землю под себя метят. Хотят построить здесь что-то своё. А там и связи, и… прости господи, взятки…

Леня замолчал, смотрел на меня глазами загнанного человека. В его взгляде я видел отчаяние человека, прижатого к стенке.

Я невольно ухмыльнулся про себя. Ну да, красиво всё расписали: аварийное здание, новая школа на большее количество мест. По букве закона — чисто, грамотно, даже не подкопаешься. А по сути? Всё та же песня, что и в девяностые — отжать, поделить, поставить перед фактом. Только раньше в лес вывозили, подписи там ставили, а теперь вот бумажками и комиссиями подпирают. Разница, впрочем, небольшая.

В глазах Лени вдруг мелькнул огонёк — слабый, но упрямый.

— Знаете, Владимир Петрович… В девяностые один человек показал мне, что даже если все отвернулись, сдаваться нельзя.

Я чуть подался вперёд, насторожился.

— Я тогда пацаном был, — продолжил он. — Видел, как на наш район попытались зайти нехорошие люди. Все боялись, все молчали… Но один человек дал им отпор. И я запомнил: если уж стоять, то до конца. Я тоже не хочу сдаваться.

До меня дошло, о ком Леня говорил. Прошлое догнало меня прямо в этом тесном кабинете. Директор вспоминал меня. Того самого «человека» из девяностых, которого, по идее, уже давно нет.

Я уставился на Леню.

Чёрт возьми… Приятно. Приятно, что не зря тогда умер и держал удар, когда все остальные отступали. Мелкий пацан всё это увидел, вынес для себя урок и теперь, спустя столько лет, сидит передо мной, директор школы, и повторяет те же слова.

— Вы же понимаете, Владимир Петрович, что не только детям достанется! Наш уважаемый педагогический коллектив окажется выброшен на улицу…

Я наклонился к столу ближе.

— Слушай, а может стрелку организовать? Звякни им, скажи, что надо перетереть. Они ж явно по беспределу идут. Я впрягусь.

Директор моргнул, будто не понимая, к чему я клоню, и выпучил глаза.

— Вот ты говоришь, что пример тебе мужик показал. Так он бы такую шушеру в багажник сложил, вывез в лесок — и вместо того, чтобы школу рушить, они бы себе могилы копали.

— Владимир Петрович…

— Ну а чё, кто район держит? С кем побазарить можно?

Директор оторопело пожал плечами.

— Ну… гороно, — растерянно выдавил он.

— Молдаванин что ли? Ни хрена оборзели! А кто такой — авторитет? Вор?

В голове у меня уже щёлкали старые механизмы: кто кому кум, кто держит общак, у кого слово что-то весит. Я знал, как разговаривать в таких ситуациях, давить и вытаскивать разговор на нужный результат. Для меня это было почти привычным делом.

— Гороно, Владимир Петрович, это управление образованием… — выдавил Леня явно растерянно.

— Ни хрена, они уже и туда залезли!

Директор замахал руками, аж закашлялся от неожиданности. Он закашлялся, хватанул стакан воды, пролил половину на бумаги и вскочил, пытаясь стереть влагу.

— Вам смешно, Владимир Петрович, а у нас беда! — выпалил он.

Леня буквально растёкся по креслу и вздохнул так, будто из него выпустили весь воздух.

— Эх… — сказал он устало. — Не знаю откуда вы все это нахватались… но, к сожалению, времена изменились. Если раньше во главе угла стояла справедливость, то теперь вместо справедливости — закон. А закон, он, конечно, вроде и хорош. Только ему нет дела до человеческих проблем. По букве закона — тут не подкопаешься.

Я хмыкнул. Вот оно, новое время: справедливость списали со счетов, вместо неё выкатили бумажку с печатью. Закон, который должен защищать, на деле стал оправданием для того, чтобы закрыть глаза на людей и их проблемы.

— Альберт Николаевич Прыщаев — уважаемый человек, заметная фигура в городе, с которым лучше не спорить, — пояснил директор.

Я попытался припомнить такого, но память ничего не подсказала.

— И что тут без вариантов, если по закону?

— Есть единственный шанс, — заверил Леня, выдержав паузу. — Если наш класс выиграет олимпиаду, то школу оставят и дадут финансирование. Но… Владимир Петрович, вы, наверное, правы — олимпиаду нам не выиграть. И вряд ли стоит откладывать неизбежное. Я подпишу ваше заявление.

Директор пододвинул к себе моё заявление, взял ручку и уже собрался расписаться.

Я смотрел на него и думал. Смерть в девяностые была ради пацанов. Ради тех, кто бегал по дворам и верил, что свой район — это крепость. Тогда я не отступил. А теперь что? Взять и отмахнуться? Сказать: «не моё» и уйти?

Да и плевать мне на этот их закон. Что за закон, если он против людей? Сами же его придумывают так… Как говорится, законы пишутся так, чтобы их можно было нарушать. И сверху подчас начинают путать справедливость с удобством.

А вообще… закон будет работать только тогда, когда все равны. А пока кто-то ровнее — придётся подравнивать. Как кустики на газоне.

Я перевёл взгляд на заявление. Учителем работать, конечно, западло: зарплаты копеечные, авторитета никакого. Но дело не в этом. Помочь людям надо. Дети — это те же мои пацаны с района. И если я сейчас отступлю — это будет не просто поражение, а предательство самого себя.

А бабло можно зарабатывать и не в школе. Вон трудовик гоняет на иномарке — явно не на учительскую зарплату купил.

Ручка директора уже коснулась бумаги, и я резко поднял ладонь.

— Погоди, Лёня, — сказал я твёрдо. — Не спеши подписывать.

Директор замер, ручка застыла в воздухе. Глаза его метнулись на меня с недоумением.

Я наклонился вперёд, упёр локти в стол.

— Мы своих не бросаем. Я останусь.

Директор не верил ушам.

— Что?.. — выдохнул Леня.

— Ты слышал. Я останусь и выиграю олимпиаду.

На лице Лени смешались шок и надежда.

— Вы… уверены, Владимир Петрович?

— Уверен. И давай уже на ты, а то меня от твоего «выканья» уши режет.

Пауза затянулась, потом Леня выдохнул, словно сбросил мешок с плеч.

— Спасибо, — прошептал он тихо.

Я вышел из кабинета, притворив за собой тяжёлую дверь. Остановился у окна, глядя на двор.

Олимпиада? Ну и пусть. Если кто-то хочет поставить крест на этой школе, то придётся показать, что кресты мы ставим только на могилах тех, кто сюда сунется без спроса.

Я сжал кулаки и уже сделал шаг вперёд, когда услышал:

— Владимир Петрович!

Оборачиваюсь. Ко мне бежал щуплый мальчишка, лет десяти, рюкзак больше его самого, глаза горят. Он остановился, переводя дыхание, но улыбка так и не сходила с лица.

— Я так рад, что вы вернулись, — выдохнул он. — Я… я обожаю историю.

Я посмотрел на него внимательно. В этих словах была искренняя радость, что рядом есть тот, кто может научить, защитить, повести за собой.

Я кивнул.

— Здорово, шкет, — я взъерошил пацану волосы. — Как она?

Внутри стало спокойно. Ну что, пацаны. Война за школу началась…

Мальчишка в ответ расплылся в улыбке, а я пошёл дальше по коридору.

Всё. Решение принято. Окончательно и бесповоротно.

За своих я пойду до конца. Другого пути у меня никогда не было и не будет.