Физрук: на своей волне

Глава 14

Вчера я вырубился, так и не дождавшись, когда вернётся Аня со своих гулек. Глаза закрылись сами, будто кто-то выключил рубильник, и я провалился в глубокий сладкий сон.

Сегодня же открыл глаза ровно в пять утра — старые привычки, видимо, не выбьешь даже из чужого тела.

Тело ломило так, будто меня ночью прокатили по асфальту и потом ещё сверху проехал грузовик. Особенно тяжко пришлось ногам. Смешно, конечно, но от одного только подъёма на четырнадцатый этаж ноги болели так, как будто я провёл в зале полноценный «день ног» — приседания, выпады, жимы, всё вместе и в двойном объеме.

— Ох ты ж… — выдохнул я, с трудом поднимаясь.

Ноги не сгибались, каждая мышца ныла.

— Вот это да… — пробормотал я.

Я, конечно, ожидал, что будет нелегко, но чтоб настолько? Даже в страшном сне не думал, что всё так запущено.

Я сел на край кровати, ладонями провёл по щекам. Выдохнул и встал. Подошёл на негнущихся ногах к старому шкафу — там, из зеркала, на меня смотрел чужой, но знакомый человек. Толстый паренёк в семейных трусах, с выпуклым животом и складками там, где их быть не должно.

Но глаза были мои.

В них плескалось что-то живое, и это раздражало всё вокруг — жир, усталость, чужой организм. В этих глазах горело пламя, которое не давало мне свалиться в апатию.

Пути на самом деле было два.

Первый — опустить руки. Жить «как в кайф»: есть что хочешь, спать сколько хочешь, не напрягаться.

Приятно. Удобно.

Но в тридцать лет, а может даже чуть раньше, будет сюрприз. И сахар, и давление, и прочая россыпь болезней, которые не спрашивают, хочешь ты их или нет. Единственная забава будет смотреть в зеркало и видеть, как тело медленно сдаёт…

Второй — взять себя в руки и пахать. Соблюдать режим, пахать как папа Карло: без жалости и оправданий. Сбросить вес, накачать мышцы, научить тело снова работать.

Заставить себя уважать.

Сделать так, чтобы чужой образ «толстого Вовы» остался далеко позади.

Ответ для меня был очевиден. Впрочем, «варианта», кроме как привести себя в порядок, не существовало. Это не каприз, а требование здравого смысла и самоуважения.

План у меня был уже сейчас. Утро начинать с зарядки — пятнадцать минут растяжки и небольшая кардио-нагрузка. В еде — умеренность: меньше сахара, никакой дряни по типу мучного и пакетиков с китайской лапшой. Два часа в неделю — реальные тренировки: ходьба, бег, силовые. Постепенно, по нарастающей.

Вставать при таком раскладе надо по будильнику, безо всяких «ещё пять минут».

Ну и контроль — взвешиваться, мерить талию, отмечать прогресс по неделям.

Я стоял и проговаривал это вслух, глядя на себя в зеркало. Так будто подписывал контракт с новым телом. Слова по сути были обещанием — не кому-то, а самому себе.

Я понимал, что легко не будет. Но какой толк от жизни, если ты сдаёшься на первом подъёме по лестнице?

Я стиснул кулаки. Глаза в зеркале действительно были моими. Пламя в них не погасло — наоборот, оно только разгоралось.

Первым делом я пошёл в ванную, включил ледяную воду. Умылся, смывая остатки сна. Снова посмотрел на своё отражение в зеркале: опухшая харя, не выспавшаяся. Я протёр лицо полотенцем и направился на кухню.

Питание в вопросе похудения и приведения себя в должную физическую форму — половина успеха. Это я знал лучше, чем кто бы то ни было. И важно не просто сидеть на диете, а делать это правильно. В идеале — сделать правильное питание образом жизни.

Первым шагом на этом пути могла стать привычка завтракать. Открыл глаза и сразу ешь. Сразу. Без «попозже» и без «не хочу».

Да, у некоторых товарищей «утром не лезет». Вовка, как я успел понять, как раз был из числа таких. И секрет этого «утром не лезет» был донельзя прост. Вовка и другие утверждающие так товарищи, как саранча, чистят холодильник, наваливаются на еду до отвала. Вот и не хочется утром, когда желудок ещё бродит и бурлит от вчерашнего.

Именно по той причине и говорят — ужин отдай врагу.

Я поставил на плиту старую эмалированную кастрюльку, налил воды и включил конфорку. Кружок начал нагреваться, накаливаться.

Я же порылся в шкафчике. Среди макарон и сахара отыскал пачку овсянки. Отлично.

— Каша только на воде, — пробормотал я себе. — Никакого молока и сахара.

Чистый углеводный скачок должен подкинуть энергии. Но это не всё. Я открыл холодильник и в нос снова ударил запах «вчерашнего Вовы». Колбаса, сыр, майонез, куски копчёного мяса… вся эта еда смотрела на меня, как девка из кабака — с вызовом, соблазнительно, но грязно.

Тело отреагировало моментально. Слюна пошла, руки сами потянулись. В голове пробежал голос старого организма: ну хоть кусочек, ну один ломтик, а потом хоть трава не расти.

Я замер. Сердце застучало чаще. В девяностые у меня был другой соблазн — сигареты, выпивка. Сейчас, блин, холодильник, набитый жирной жратвой. Та же зависимость, только форма другая.

— Нет, — отрезал я. — Всё. Хватит.

Я тупо закрыл глаза, чтобы не видеть всех этих явств и гастрономических искушений. Память о копчёной колбасе и сыре ещё свербела в носу, но я стиснул зубы и на ощупь достал из лотка три яйца. Холодные, с шероховатой скорлупой, яйца легли в ладонь.

Закрыл дверцу холодильника, будто хлопнул по морде врагу. Повернулся к кастрюле, где уже закипала вода. Взял пачку овсянки, отсыпал нужное количество. И пока хлопья плавились в воде, я чувствовал, как внутри зреет маленькая победа. Ничтожная для кого-то — но для меня сейчас это был рубеж.

Я разбил яйца, начал аккуратно переливать содержимое из скорлупы в скорлупу, пока не отделил белок от желтка. В стакан стек прозрачный гель, тягучий. Жёлтые кругляши я сложил в отдельную миску — потом, глядишь, пригодятся.

Белок — чистый протеин, именно он нужен. В нём сила, энергия, «кирпичики» для новых клеток. Желток же пока был ни к чему. Он тяжёлый, жирный и забивал организм, а мне сейчас нужен разгон, а не тормоз.

Многие ещё в моё время считали, что пить сырые яйца вредно. Но я помнил старую школу и знал о полезных свойствах именно сырых яиц. В них было всё, что нужно — витамины, железо, йод, марганец, калий, кальций. Целый мини-завод полезностей для тела. Нескольких яиц было достаточно, чтобы дать организму строительный материал на день.

Я поднял стакан, посмотрел сквозь мутную жидкость на окно.

— Ну, поехали, — выдохнул я.

И одним залпом выпил. Холодный белок прошёл по горлу вязко, оставив лёгкий привкус металла. Не самое приятное ощущение, но я сразу почувствовал, что желудок будто включился, заработал иначе.

Закончив с яйцами, я швырнул скорлупу в ведро и вернулся к кастрюле. Овсянка уже вовсю кипела. Я размешал её ложкой, выключил плиту и на секунду застыл, глядя в сторону холодильника.

Он тянул меня к себе, будто магнитом. Прямо чувствовалось, как внутри что-то зудит, толкает, шепчет: открой, там вкусное, настоящее, а не твои яичные сопли и каша на воде.

— Лунатизм какой-то, — хмыкнул я. — Только вот днём, наяву.

Организм, с которым теперь приходилось делить жизнь, явно привык жить по-своему. Ну и сразу поднял бунт. Желудок тянуло к привычному «яду», и тело начинало подсовывать оправдания: «ну один кусочек… ну ладно, два…»

— Отставить! — процедил я.

Резко вытащил из ящика пару целлофановых пакетов и пошёл к холодильнику. Решение было принято.

Я открыл дверцу и начал выгружать всё, что попадалось под руку, в пакеты. Сначала пошли булки — пухлые, белые, как специально для диабета заготовленные. Следом отправилась колбаса в яркой красной плёнке. Майонез, который прежний обладатель этого тела явно жрал ложками. Всё это летело в пакет без жалости.

Пакет быстро раздулся, и когда очередь дошла до морозилки, пришлось взять второй.

В морозилке поджидал… целый склад. Пельмени в трёх пачках, вареники всех сортов и мастей, замороженные шоколадки, чебуреки, какие-то полуфабрикаты…

Второй пакет тоже надувался на глазах.

— Да тут можно весь подъезд накормить и ещё останется…

Через несколько минут передо мной стояли два доверху набитых пакета — символ моего прошлого, привычек и разложения. Всё это я собирался сожрать. И сожрал бы, если бы не вмешался.

На звук шуршащих пакетов прибежал Рекс. Вид у него был такой, будто он вчера штангу таскал — глаза выпучены, лапы подогнуты, спина колесом. Пёс смотрел на меня, как на врага народа.

— Ничего, боец, — подмигнул я, присев рядом. — Не ссы в компот. Там, может, повар ноги мыл, а мы и не через такие заварушки проходили.

Я попробовал протянуть руку, чтобы погладить Рекса, но пёс зарычал. Правда, уже не так грозно, больше для порядка.

— Рычи, рычи, характер у тебя, конечно, будь здоров. Ну чё, жрать хочешь? Сейчас что-нибудь придумаем.

Я поскреб затылок, нашёл в одном из верхних шкафчиков пачку с сухим кормом, потряс в руках.

— Не, дружок, — покачал я головой. — Если этим питаться, у тебя печень к чёртовой бабушке отвалится.

Захлопнув шкафчик, я вернулся к кастрюле.

— Значит, жди, будешь кашу есть.

Перед тем как высыпать овсянку по тарелкам, я вспомнил про Аню. Подошёл к её двери, постучал костяшками.

— Подъём, страна огромная!

Ответ прозвучал мгновенно:

— Я сплю!

— Всё проспишь, — проворчал я.

Дверь не открылась.

— Вов, ну у меня единственный выходной, дай поспать!

Я пожал плечами.

— Ладно, спи дальше.

Каша наконец дошла. Я выключил, достал из шкафчика тарелку — не глубокую, а поменьше. Такой старый приём: кажется, будто наложил гору, а на деле порция крохотная. Селёдку на блюдце никто не называет пиром, а мозг, когда видит полную тарелку, верит, что ты наешься до отвала.

Отсыпав каши себе, взял собачью миску и туда тоже «отгрузил» пару ложек овсянки. Поставил на пол, постучал по краю миски пальцем.

— На, братец, жри.

Рекс подбежал, ткнулся носом в миску, понюхал. Глянул на меня исподлобья, как будто я его надурить решил, и отступил на шаг. Стоит, таращится, хвост нервно подрагивает.

— Чё, горячо? Или жрать не хочешь? Дают — бери, бьют — беги, не слыхал?

Я сел за стол, зачерпнул ложкой овсянку и начал есть.

Дверь тихо скрипнула и на кухню вошла Аня — босая, в майке на несколько размеров больше, волосы спутаны, а глаза полузакрытые. Зевнула девчонка так, что слёзы выступили.

— Доброе утро, Вов, — она нащупала стакан, набрала воды и сделала внушительный глоток.

Кстати, правильная привычка — день надо начинать именно с этого.

— Приятного тебе аппети… — она не договорила, уставившись на миску Рекса, где лежала каша.

— Вова, ты чего? Да он же такое не ест!

Я пожал плечами.

— Ничего, захочет по-настоящему жрать — ещё и не то будет есть. По крайней мере лучше твоих сухих какашек.

— Не издевайся над Рексом, — нахмурилась Аня и нагнулась, чтобы поднять миску.

Я заметил, как её взгляд скользнул к моей тарелке. Овсянка, никакой колбасы, ни бутербродов. А рядом на полу стояли два пакета, до отказа набитые выброшенными булками и майонезами.

— Ого, — изумилась она и даже сразу проснулась.

— Ты смотри, прям серьёзно взялся?

— По-другому не умею, — заверил я.

Аня достала из шкафа какой-то пакетик, открыла и вывалила в другую миску что-то мягкое и пахнущее мясом.

— Вот так, малыш, — сказала она Рексу и сунула миску на пол.

Рекс аж бросился на миску, чтобы эту жижу скорее сожрать. Я же уставился на пакетик, читая название.

— Ты серьёзно? — я аж кашей подавился и закашлялся. — Это ж кошачий корм.

— Не кошачий, — поправила она. — Универсальный. Для мелких пород. У него желудок нежный, ветеринар сказал так кормить.

— М-да… — протянул я.

Когда Аня выпрямилась, я заметил у неё на руке тёмный синяк, будто от свежего удара.

— Чё это у тебя? — я кивнул на её запястье.

— Да так… ударилась, — слишком быстро ответила девчонка, прижав руку к бедру.

— Это твой Котя? — насторожился я.

— Нет, — отрезала она и отвернулась.

Но по глазам было видно, что Аня врёт.

Не дожидаясь новых вопросов, она схватила полотенце и скрылась в ванной, хлопнув дверью.

Я посмотрел на миску. Рекс уплетал кошачий корм за обе щеки, довольно хрюкая. Я хмыкнул.

— Эх, слабак…

Я закончил с кашей, оставил тарелку в раковине и пошёл в комнату. Всё-таки по квартире я слонялся в одних трусах. Не то чтобы Аню это хоть сколько-нибудь смутило, просто было стремно самому. Вот приведу себя в форму — и тогда можно будет щеголять.

Я открыл дверцу старого шкафа и… озадаченно вскинул бровь. На вешалках уныло висели три рубашки. Одна в мелкую клетку, потерявшая цвет, вторая серо-жёлтая с залоснившимися манжетами, третья и вовсе с оторванной пуговицей. Рядом болтались пара пиджаков, помятых так, что даже утюг не возьмёт. Брюки с затёртыми коленями висели тут же…

Всё это было похоже на склад секонд-хенда, куда свозят тряпьё по гуманитарке.

На нижней полке валялись старые спортивные трико с вытянутыми коленками, ткань была заляпана белой краской. Рядом лежала майка — серо-бурая, с жирными пятнами.

Такое бы «добро» в поле на пугало надеть, чтобы ворон разгонять…

Я смотрел на это всё недолго. Сходил на кухню, взял ещё один пустой пакет, тряхнул его, чтобы раскрылся.

— Ладно, начнём новую жизнь с чистого листа.

Первым в пакет полетели рубашки. Потом брюки. Следом пиджаки, от которых пахнуло старым потом и нафталином. Я складывал всё быстро, будто боялся, что рука дрогнет и я пожалею.

Закончив, я выпрямился, вытер ладонью лоб и оглядел опустевший шкаф. Пусто. На перекладине сиротливо осталась висеть одна белая рубашка — почти новая, видно, Вовка берег для праздников. Но и она смотрелась жалко.

Я натянул старые кеды, которые больше напоминали тапки на шнурках. Надел трико с вытянутыми коленями и майку. Взял тяжёлые сумки, набитые выброшенной жратвой и ветхой одеждой. Рекс прыгал вокруг, виляя хвостом, явно предвкушая прогулку.

— Ну что, боец, пошли.

Мы вышли в подъезд. Я — нагруженный как ишак, пёс — радостный и суетливый.

Лифт тронулся вниз, и я почти автоматически поднял глаза на табло с цифрами. Когда на электронном экране замерла цифра четвёртого этажа, где жил Юра со своим кобелём, я невольно сжал кулаки.

Но кабина не остановилась. Лифт поехал вниз.

Мы вышли из подъезда.

Я подтащил сумки к мусорным бакам. Рекс важно шёл рядом, но его взгляд то и дело скакал по сторонам, будто он ждал подвоха.

Я поднял первый пакет и закинул в контейнер. Тяжело бухнуло внутри. Следом полетели второй, третий, четвёртый.

Всё.

Старый хлам остался там, где ему и место.

Я вытер ладони о штаны, посмотрел на Рекса.

— Ну что, готов?

Собака глянула снизу вверх, поджала уши и тихо тявкнула, будто отвечая.

— Будем бежать. Но смотри, братец, халявы не будет.

Я сделал первые шаги. Рекс побежал рядом, то забегая вперёд, то оглядываясь на меня.

Первые метры дались легко, но стоило ускориться хоть немного — и организм моментально показал, насколько он в упадке.

Каждый шаг отдавался глухим щелчком в коленях. Жир трясся в такт шагам. Да я, мать его, как Годзилла — сейчас асфальт подо мной треснет, и останутся следы, как археологическая находка для потомков.

Но я, стиснув зубы, бежал. Пусть медленно, пусть, наверное, любой школьник, даже первоклашка, на физре обогнал бы меня играючи, но я не останавливался.

Пот катил градом, заливал глаза, футболка моментально прилипла к спине. Дыхание сбивалось, а лёгкие будто сжимали в кулак, воздух резал горло. Каждые десять метров хотелось остановиться, согнуться пополам и выматериться так, чтобы весь район услышал.

— Давай, давай, родной, — шепнул я себе под нос.

Рекс бежал рядом, иногда косился на меня, и в его собачьих глазах было что-то вроде поддержки: «Держись, мужик, прорвёмся».