Дроны над Сталинградом

Глава XXXIII. "От Сталинграда до Москвы"

Кремль. Кабинет Верховного Главнокомандующего. 6 февраля 1943 года.

На длинном столе, покрытом зелёным сукном, лежали несколько папок с грифом «Сов. Секретно». Рядом — фотоснимки, сделанные с высоты: вытоптанные тропы между развалинами, тёмные пятна на белом снегу — следы стоянки, перемещения групп. Один снимок был особенно выразителен: у полуразрушенного здания видны следы выходов из подвала, аккуратно протоптанные дорожки и слабое дымовое пятно, едва заметное — остатки ночного костра или работающего генератора. Всё это выдавало наличие живой силы.

Сталин сидел в конце стола, в сером кителе, с трубкой в руке. Он не курил — просто держал. За спиной — портреты Маркса и Энгельса, на столике справа — ряд телефонов.

Рядом с ним: Штеменко, Антонов, Маленков, Берия, Ворошилов. В углу стоял маршал Шапошников, молча перелистывая ежедневную сводку. По закрытому телефону в соседней комнате — на связи Хрущёв со Сталинградского фронта.

Доклад заканчивал генерал-лейтенант С.М. Штеменко.

— ...Приложенные материалы подтверждают: аппараты, созданные инженером Громовым в полевых условиях, используются для аэроразведки, ночного наблюдения, радиоперехвата и наведения артиллерии. Потери аппаратов имеются, но не большие. Результативность высокая. Работа беспилотников зафиксирована лично представителем Ставки. Предлагается применять технику массово на всех фронтах.

Повисла пауза. Сталин поднял взгляд на фотографию с высоким углом съёмки — немецкие солдаты с поднятыми руками, видно, как один несёт раненого. Снято с высоты — спокойно, холодно, точно.

Он медленно отложил трубку, посмотрел на Маленкова:

— Ты как считаешь, Георгий Максимилианович? Стоит ли это того, чтобы заниматься на государственном уровне?

— Да, товарищ Сталин, — ответил тот, сухо, но уверенно. — Я в этом убежден. И главное — сделано не в КБ, не в тылу, а прямо там, на поле боя.

Сталин чуть прищурился. Обратился ко всем:

— Чудес у нас в стране не бывает. Есть инициатива. И есть работа. Если оно летает, видит, и врага уничтожает — тогда зачем много говорить? Делать надо. И взяться за это дело большевистскими темпами.

Он встал, зашёл за стол, прошёлся по ковру, остановился у окна. Там за плотными шторами была московская ночь. Стиль работы Верховного, который работал до поздней ночи, был хорошо известен всем его подчиненным.

— Вот мы сидим тут — маршалы, генералы, — сказал он с характерным грузинским акцентом, не оборачиваясь, — а какой-то инженер собрал такой аппарат. Не для того, чтобы летать красиво. А чтобы бить фашистов. В военное время подобные инициативы надо поощрять в первую очередь.

Он повернулся. В голосе не было театральности — только твёрдость:

— Так вот, с этим инженером нам нужно будет увидеться и дать ему все нужное для работы. Цех. Инженеров. Людей с руками. Всё, что он делает — систематизировать. Не как игрушку, а как фронтовой инструмент. Пусть Штеменко составит план: где, как, в какие сроки можно развернуть производство этих… как вы их называете?

— Беспилотные летательные аппараты, товарищ Сталин, — подсказал Антонов.

Сталин качнул головой:

— Ну что же, военный устав пополнится новыми терминами.

Шапошников наконец отложил сводку.

— Товарищ Сталин, если позволите, — голос его был уверенным. — Я видел, как бьют по батареям по наводке с воздуха. Если такие машины могут корректировать огонь — это значит, что мы уменьшаем потери. Мы можем бить не массой, а точкой.

Сталин кивнул:

— Да, мы уже поняли, что эти аппараты будут работать в режиме многозадачности. Вам, военным, и карты в руки.

Он снова сел, потянулся к одному из телефонов, затем отложил.

— Громова надо срочно вызвать. Пусть вылетает. С ним поговорим. Он теперь человек государственный, и пусть решает государственные задачи.

Маленков записал распоряжение. Антонов шепнул что-то Штеменко, тот кивнул. Всё было ясно: решение принято.

— А теперь, — сказал Сталин, — от слов — к делу.

Он взял трубку, повернулся к телефону:

— Соедините с фронтом. С товарищем Хрущевым.*****

Вызов в Москву

Штаб 64-й армии просыпался в сером, тягучем свете рассвета. За окнами полуразрушенного здания ещё гудел ветер, в буржуйке тлели остатки угля. Дежурный связист, снимая наушники, подошёл к дверям комнаты, где ночевал Громов.

— Товарищ инженер, — сказал он, вежливо, но с оттенком спешки, — особый вызов из штаба армии. Вас просят срочно явиться к командующему.

Громов уже был на ногах. Телогрейка, планшет с записями, суконные штаны, валенки. Он одевался быстро, механически. Что-то в голосе связиста заставило сердце пропустить удар. Вызовы со штаба армии без повода не поступали.

В кабинете командующего армией Шумилова было тихо. Генерал-лейтенант стоял у карты, в одной руке — карандаш, в другой — лист с пометками. Ласкин, как всегда, молчаливо сидел рядом.

— Алексей Андреевич, — начал Шумилов, не глядя, — только что пришёл прямой приказ. Подчёркиваю: прямой. Из Кремля. Вас просят прибыть в Москву. Немедленно.

Громов сдержанно кивнул.

— Я могу уточнить цель?

— Там объяснят. Но по содержанию ясно: касается вашей работы. То, что вы показали представителю Ставки, произвело впечатление. Документы переданы, снимки доложены лично. Теперь хотят видеть — не бумаги, а конструктора. Так что поздравляю вас, товарищ инженер.

Командующий продолжил:

— Вас заберут через два часа. Транспортный самолёт, борт 3426. Летит с подмосковной базы, садится на временном аэродроме восточнее Ельшанки. Погодные условия тяжёлые, но экипаж опытный, так что скоро будете в столице нашей родины.

— Один лечу?

— Один, один — кивнул Шумилов. — Особое указание. Только вы и экипаж. Возьмите с собой все необходимые документы. Ну а я, как командующий армией, буду ходатайствовать о присвоении вам высокой государственной награды. Представление я уже отправил. Ну, а какая награда, узнаете позже. С богом, товарищ инженер! Желаю удачи!До выезда оставался час. Громов быстро собрал всё необходимое: три папки с чертежами, сводный отчёт, съёмки с дронов, ключевые схемы передачи сигнала. Всё упаковано в брезентовую сумку, аккуратно перевязанную ремнём. Все свое хозяйство он оставил на своего заместителя инженера Тимофеева и помощника сержанта Дурнева.

— Берегите нашу мастерскую, как боевое знамя, понятно?

— Понял, товарищ инженер, — коротко ответил Тимофеев. — Не сомневайтесь, не подведем.

Громов ещё раз осмотрел пустеющий угол мастерской. Всё, что можно было сделать на этом рубеже, сделано. Теперь его ждала Москва.

*****

На площадке временного полевого аэродрома ветер швырял снег в лицо резкими, порывистыми ударами. В снежном мареве едва угадывались силуэты техники — пара грузовиков у ангаров и небольшой транспортный самолёт Ли-2, припорошенный инеем.

Возле борта курили двое — командир экипажа и бортмеханик. Завидев Громова, командир бросил окурок в снег и шагнул навстречу.

— Инженер Громов? — спросил он без лишних слов.

— Он самый, — кивнул Алексей, поправляя ремень сумки.

— Капитан Мешков. Летим на «тридцать втором», — он коротко кивнул в сторону самолёта. — Погода неважная, но мы и не в такую летали. Есть вопросы?

— Один, — сказал Громов. — По маршруту — что опаснее всего?

Мешков хмыкнул:

— Все-таки война идет... Может прилететь от немецких зенитчиков в районе Воронежа. Но это маловероятно.

Бортмеханик молча проверял лыжи шасси и натягивал ремни на обледеневших дверях.

Мешков повернулся к нему:

— Готовность?

— Пять минут, товарищ капитан.

Командир кивнул Громову:

— Залезайте. Там на ящиках для вас место приготовили. Не роскошь, но теплее, чем в кузове.

Салон был пустой — только пара деревянных ящиков с маркировкой «Военторг» да натянутая вдоль стены брезентовая полоса для укладки санитарных носилок. Громов устроился на ящике у борта, поставив рядом свою сумку и планшет.

Рядом, в кабине, ожил голос по радиостанции:

— «Тридцать второй», приём. Взлёт разрешаю. Погоду уточните по ходу. Связь держать сквозь северный сектор.

Командир отозвался сухо:

— «Тридцать второй» понял. Взлетаем.

Двигатели взревели, самолёт дрогнул. Казалось, что весь корпус скрипит от напряжения. На миг Громову показалось, что крылья дрожат, словно собираясь оторваться сами по себе.

Взлёт был тяжёлым. Ли-2 вырвался с разбитой полосы с третьей попытки, рассекая снежную пелену тяжёлыми лопастями.

Громов сидел молча, чувствуя, как каждый толчок отдаётся через пол в спину. За тонкой обшивкой гудело серое небо — мокрое, тяжёлое, как свинец. Окна запорошило снегом. Внизу — белая безмолвная степь. Где-то там, в этом снегу, остался его Сталинград.

Командир выглянул из кабины:

— Всё нормально. Высота — семьсот метров. Не дёргайтесь. Если будет трясти — держитесь за ремни.

— Понял, — ответил Громов.

Два часа полёта прошли в напряжении. Порой самолёт трясло так, что казалось — крылья оторвутся.

Громов держал сумку на коленях, словно это был последний якорь в небе. Он почти физически чувствовал важность груза: схемы, протоколы, сводки испытаний. Всё, что теперь принадлежало не ему лично, а всей стране.

Через час после взлета двигатель захлебнулся один раз — коротко, но страшно. Самолёт провалился на десяток метров. Бортмеханик с руганью кинулся к насосам. В кабине раздался голос командира:

— Нагрузка на левое крыло! Корректируем.

Через минуту самолёт выровнялся. Мешков обернулся к салону:

— В порядке?

— Да, — коротко ответил Громов.

— Тогда держитесь. Москва уже недалеко.

Посадка была на удивление мягкой. Лыжи шасси Ли-2 плавно опустились на посадочную полосу. На снежном поле под Подольском стояла пара грузовиков и серая служебная Эмка.

Лётчики быстро заглушили моторы. Капитан Мешков спрыгнул первым, помог выйти Громову.

— Удачи, инженер, — сказал он, пожимая руку.

Громов поблагодарил летчиков и попрощался. Офицер НКВД, стоявший у машины, уже держал дверь открытой:

— Здравствуйте, товарищ Громов. Мы вас ожидаем. Садитесь в машину.

Громов сел в машину. За окном проплывали сугробы, серые деревья, редкие огоньки деревень.

Москва ждала.

И вместе с ней — всё будущее, которое ещё предстояло построить.

*****

ПРЕДСТАВЛЕНИЕо присвоении звания Героя Социалистического труда инженеру-конструктору тов. Громову Алексею Андреевичу

В связи с разработкой и внедрением нового вида вооружения – специальных беспилотных летательных аппаратов, предназначенных для оперативной воздушной разведки, корректировки артиллерийского огня и перехвата вражеских сигналов, а также с учетом значительных успехов, достигнутых в ходе боевых действий в районе Сталинграда, присвоить инженеру-конструктору тов. Громову Алексею Андреевичу звания Героя Социалистического труда.

За период с октября 1942 года по январь 1943 года тов. Громов организовал создание опытной серии беспилотных летательных аппаратов, использованных непосредственно в ходе операции «Кольцо». Полученные фото-материалы и технические отчеты свидетельствуют о высокой эффективности данных средств разведки, что позволило своевременно подавить наступление немецко-фашистских войск, сократить потери и обеспечить успешное выполнение боевых задач 64-й армии Сталинградского фронта.

Тов. Громов проявил не только профессиональную инициативу, но и личную самоотверженность, организовав производство оборудования в сложных боевых условиях. Технические разработки, представленные тов. Громовым, отличались практичностью, надежностью и высоким боевым качеством, что подтверждено документально и наблюдением непосредственно представителя Ставки, а также результатами испытаний, проведенных в полевых условиях.

Просим Президиум Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик рассмотреть данное представление в порядке строгой секретности и принять соответствующее решение.

Командующий 64-й армиейГенерал-лейтенант М.С. Шумилов /

Начальник штабаГенерал-майор И.А. ЛаскинДата: 08 февраля 1943 г.

*****

Машина въехала в Москву ранним утром. За окнами промелькнули окраины — деревянные дома с залатанными крышами, редкие фонари, тротуары, заметённые снегом. Везде стояли вооружённые патрули, изредка пропуская санитарные машины, грузовики со строительными материалами, штабные «эмки».

Город жил по-военному: улицы пусты, редкие прохожие — в шинелях, с перевязанными руками, женщины в платках, торопливо несущие ведра воды. Вдали над домами поднимался дым: теплотрассы работали на износ.

На каждом шагу — лозунги на стенах:«Всё для фронта! Всё для Победы!»«Трудись, как воюешь!»

На переулках висели транспаранты с призывами сдавать кровь для раненых.

Громов, сидя в кабине, смотрел на этот город с уважением. Героическая битва под Москвой была первым крупным успехом в этой войне.

Офицер НКВД, сопровождавший его, махнул водителю:

— К нашему общежитию.

Через полчаса грузовик свернул на боковую улицу в районе Арбатских переулков. Небольшой, но ухоженный дом, обнесённый невысокой оградой. Табличка у ворот:«Особое общежитие НКВД. Лица без пропуска не допускаются.»

— Здесь вам нужно будет отдохнуть и привести себя в порядок, — сказал офицер. — А когда потребуется, вас вызовут.

Внутри всё дышало дисциплиной: чистые полы, запах свежей побелки, ровные ряды стульев вдоль стен. После разрушенного Сталинграда было непривычно видеть такую роскошь. У входа висела аккуратная доска объявлений: порядок работы столовой, распорядок дня.

Громову выдали небольшую, но светлую комнату: железная кровать с серым матрасом и подушкой, деревянный шкаф для одежды. На стуле у стены аккуратно лежала новая форма — шинель, гимнастёрка, брюки, сапоги. Всё новое, пахнущее казённым складом.

— Переодевайтесь, — сказал офицер. — Потом милости просим в нашу столовую.

Столовая располагалась в соседнем здании, соединённом крытым переходом. Офицеры и инженеры ели молча, сосредоточенно.

Меню было по военному времени очень даже богатым, на голову выше фронтового пайка:

Борщ с мясной зажаркой;

Котлеты рубленые из свинины, с подливкой;

Гречневая каша;

ломоть ржаного хлеба и порция маринованной капусты;

на десерт — чай с рафинадом и галеты с джемом.

Глядя на это изобилие, Громов взял ложку и поел так, как не ел уже несколько месяцев. За соседними столами сидели такие же, как он — люди в форме без погон, некоторые с инженерными нашивками, другие в шинелях без отличий. Никто не разговаривал вслух. Только движение ложек, скрип табуреток и шелест газет, разложенных на подоконнике. Один из офицеров читал номер «Известий» от 5 февраля, заголовок выведен крупно: «Сталинград — начало конца».

В комнате общежития было тихо. За окном сгущались сумерки, февральский вечер опускался на Москву ранним мраком, сквозь который едва просвечивали редкие фонари с тусклыми лампами. Вдали сигналил паровоз, по улицам стучали шаги патрулей. В городе было спокойно, но чутко: Москва оставалась столицей воюющей державы.

Громов уже переоделся: новая гимнастёрка сидела плотно, бязевое белье пахло складом. Он поправил ворот, проверил документы во внутреннем кармане. Всё было на месте: удостоверение, предписание, выписка из штаба фронта, печати. В папке — основные схемы, перечни оборудования, таблицы. Остальное — в голове.

В дверь негромко постучали.

— Входите, — сказал он, поднимаясь.

Вошёл тот же офицер сопровождения. Держал папку с печатью, в другой руке — табельный планшет.

— Товарищ инженер, передали из Ставки: вам нужно прибыть в Ставку Верховного главнокомандующего завтра в 14:00. Вот ваш пропуск на территорию Кремля. Будьте готовы. А пока отдыхайте.

Когда за офицером закрылась дверь, в комнате снова стало тихо.

Громов присел на край кровати. Механически снял сапоги, вытянул ноги. В голове стучало: «четырнадцать ноль-ноль». Вряд ли он спал с таким комфортом со времён института. Но и таких событий у него никогда в жизни не было.

В углу комнаты, на тумбочке, стоял радиоприёмник. Деревянный корпус, тканевая решётка на динамике, ручка настройки.

Громов подошёл, сел рядом, повернул регулятор. Приёмник ожил треском, зашипел, проскочили голоса, затем обрывки марша. И вдруг — гулкий, глубокий голос, ни с кем не спутаешь:

Громов замер. Он уже не чувствовал усталости. Только звук.

Треск эфира. Затем снова голос, твёрдый, как набат:

Слова звучали, как сталь по камню. Без эмоций — но за каждым стоял огонь.

Громов смотрел в решётку приёмника, как будто видел голос. Он слышал знакомые названия — Садовая, Унрау, тракторный… видел их перед глазами. Там, где его аппараты летали. Где он с Бойко прослушивал сигналы. Где люди шли в бой. Где его работа перестала быть чертежами и стала оружием.

На этом месте Громов выключил приёмник. Не от холодности — от полноты. Он не нуждался в продолжении. Он знал, как это было. Слишком хорошо знал.

Он встал. Подошёл к умывальнику. Ополоснул лицо. В зеркале — глаза красные, но не от бессонницы.

Битва за Сталинград выиграна. Но война — нет.