Дроны над Сталинградом

Глава XXXI

Холод бетонного пола хорошо чувствовался даже через валенки. В штабном укрытии на окраине посёлка догорала ночь — короткая, тусклая, с хриплым ветром и редким треском огня в буржуйке. Внутри пахло гарью, металлом и табаком. У радиостанции сидел связист в наушниках, склонившись над панелью. Над головой гудел слабый ток — работали аккумуляторы, питая аппаратуру.

Алексей Громов поправил воротник и сделал шаг к импровизированному пульту — деревянному столу, на котором стояли трансформатор, радиоприёмник, две катушки и военный планшет. В наушниках трещал эфир. Чёрным карандашом кто-то уже сделал пометку на карте — перекрёсток Ленина и Энгельса, южная часть универмага.

— Повтор сигнала был? — спросил он, наклоняясь к оператору ОСНАЗ.

— Нет, товарищ инженер, — ответил тот. — После 06:12 всё замолкло. Последняя радиограмма прошла быстро: шифровка по линии "Гермес", код армейского штаба. Мы её зафиксировали.

— Расшифровка?

— На расшифровке сейчас работают. Предварительно: «Командование сохраняет позиции. Отход невозможен. Продолжать сопротивление до последнего человека».

Громов кивнул. Взглянул на старые часы, висевшие над буржуйкой. Семь пятнадцать утра. Он сделал пометку в своём блокноте: «РАДИО ЗАТИХЛО. ПОДТВЕРЖДАЕТ КОНЕЦ СВЯЗИ.»

В дальнем углу зашевелился Бойко. Он подошёл, стянул перчатки и бросил их на скамейку.

— Наши вчера дошли до бывшего элеватора, — сказал он. — Сопротивление слабое. В основном сдающиеся. А вот подвал универмага ещё держится.

— Удерживают не потому, что хотят. Потому что не знают, что делать,: — тихо ответил Громов. — Сейчас пойдёт второй дрон. Хочу проверить их внутренний двор. Вчера была активность — костры, перемещения личного состава.

Он подошёл к ящику с оборудованием. Металлический корпус нового дрона — «Комар-2» — стоял на подставке. Фото-камера, обшитая войлоком, выступала чуть вперёд. Батареи подогревались лампой.

— Взлет через пятнадцать минут, — бросил Громов. — Координация через первый канал. Объект — южный подвал.

Оператор зашевелился, включая питание. Вскоре тонкий гул прошёлся по укрытию — заработали винты.

Дрон поднялся медленно, словно неохотно, уносясь в сизую пелену над разбитым районом. Он летел низко, ниже облаков, лавируя между остатками дымов и рухнувшими зданиями. Через несколько минут на экране появилась цель — универмаг. Здание, уже без окон и крыши, возвышалось как мёртвый скелет среди снега. Но именно под ним скрывался командный пункт 6-й армии.

Вскоре камера дала первые результаты. Несколько фигур, перемещающихся между завалами. Одна точка, крупнее других, была неподвижна — возможно, дизельный генератор. Вторая — живые люди. Плотная группа. Не меньше двадцати.

— Есть движение, — сказал оператор. — Во внутреннем дворе. Греются у костра.

— Есть охрана?

— Не видно. Ни постов, ни патрулей. Только внутренние перемещения. Кто-то жжёт бумаги. Горит синим — высокая температура, короткий выброс.

Громов прищурился, вглядываясь в экран.

— Документы. Сжигают штабные архивы. Всё, что могут унести — уже унесли.

Вскоре на стол легли первые проявленные снимки. Чёрно-белые кадры: силуэты, движение, снежные следы, квадратная дверь подвала, из которой шёл пар. Громов пометил фломастером координаты.

— Передайте генералу, — сказал он. — Штаб не эвакуирован. Люди на месте. Радио — отключено. Но сигналов бегства или прорыва нет. Они сидят и просто выжидают.

Через полчаса в укрытие вошёл Шумилов. Он был с виду спокоен, но в его взгляде чувствовалась сосредоточенность.

— Какие новости? — коротко спросил он.

Громов встал.

— Мы наблюдаем за штабом 6-й армии. Подвал универмага. Активность подтверждена. Сигнал штабной связи прерван. Фото-аппаратура фиксирует до тридцати человек в районе — и нет никакой попытки отхода.

— Вы уверены, что это их командование?

— Однозначно. Судя по расположению, числу лиц и характеру передвижений — да. Кроме того, сжигают штабные документы. Это делают, когда знают, что конец близок.

Шумилов кивнул.

— Нам нужен живой Паулюс. Со всем его штабом. Если они не покончат с собой — мы их возьмём.

К нему подошёл связист, передал листок. Генерал бегло пробежал глазами и подал Громову.

— Сигнал с позывным "Альпийский" — это был Паулюс. Его последняя радиограмма: «Подразделения утратили боеспособность. Командование остаётся на месте». После этого — тишина.

Громов вздохнул.

— Тогда точка у нас одна. Универмаг. Южный подвал. Можем отметить как "точку пленения".

Шумилов поднял голову, посмотрел на карту. В красном круге — старое здание в самом сердце пепелища.

— Хорошо. Передайте в разведгруппы. Пусть готовятся. И, товарищ инженер...

— Слушаю.

— Оставьте дрон в воздухе. Пусть смотрит. Может быть, история действительно происходит у нас — в прямом эфире.

Громов кивнул. Он подошёл к монитору, на котором медленно вращалось изображение руин. В центре — белая точка. Неподвижная. Живая.*****

Подвал универмага напоминал склеп. Каменная пыль осыпалась с потолка при каждом близком разрыве. Воздух был спертым, холодным, с привкусом угольной сажи. На столе догорал огарок свечи, освещая патефон, брошенный на старую кушетку. У стены, на железной койке, без мундира, в одной рубашке, лежал человек с осунувшимся лицом. Фельдмаршал Фридрих Паулюс.

Он не поднялся, когда в подвал спустились первые советские бойцы. Старший лейтенант Ильченко шагнул вперёд, за ним — переводчик, связист и два автоматчика.

— Фельдмаршал, — сказал Ильченко, переводчик повторил по-немецки. — Мы прибыли от штаба 64-й армии.

Паулюс медленно сел, плечи его поникли. Лицо подёргивалось нервным тиком. Он ничего не сказал — только кивнул, будто подтверждая то, что давно случилось внутри него.

Из соседнего помещения вышли два офицера: генерал Росске и начальник штаба 6-й армии Шмидт. Именно они начали первые переговоры — Паулюс делегировал им полномочия. Росске быстро нацарапал приказ о прекращении сопротивления южной группы войск. Бумага, которую он протянул, казалась не просто листом — это был символ конца 6-й армии.

Пока всё происходило, Паулюс ушёл переодеться. Минут через двадцать он вернулся — худой, выпрямленный, в поношенной форме генерал-полковника.

К подвалу прибыл генерал-майор Иван Ласкин с офицерами штаба армии. Всё было предельно сдержанно. Паулюс подошёл к Ласкину, высоко поднял правую руку и произнёс на плохом русском языке:

— Фельдмаршал германской армии Паулюс сдаётся Красной армии в плен.

Русский язык его был тяжёлым, но фраза прозвучала отчётливо.

Ласкин представился и коротко сказал:

— Вы находитесь под арестом как военнопленный. Прошу передать личное оружие.

Паулюс чуть качнул головой:

— У меня его нет. Мой пистолет… у адъютанта.

Он будто оправдывался. Затем добавил — уже на немецком, но с лёгкой усмешкой:

— Мне присвоили звание фельдмаршала только вчера. Формы, как видите, нет. Да вряд ли теперь и понадобится…

Ласкин посмотрел на него внимательно. Перед ним стоял человек, которого ещё вчера Гитлер считал одним из опор рейха. А теперь — это был просто усталый, выжженный взгляд, скрывающий стыд и облегчение одновременно.

— Приказ о капитуляции вы подпишете? — спросил кто-то из офицеров.

Паулюс опустил глаза:

— Я уже пленник. По последней директиве, моим генералам приказывает фюрер. Не я.

Он замолчал. Пауза повисла, как гвоздь, вбитый в доску.

Снаружи ветер гнал по улицам пепел. Громов, наблюдавший за происходящим через экран дрона, не слышал слов — но движения, жесты, осанка говорили сами за себя.

— Подтверждаю, — сказал он в рацию. — Объект идентифицирован. Контакт установлен.

— Съёмка идёт?

— Да. Все будет зафиксировано. История в прямом эфире. А позже, я думаю, фронтовые киноператоры заснимут Паулюса и его штабных генералов крупным планом — произнёс Громов.

К двенадцати часам фельдмаршала вывели из подвала. Его сопровождали трое: переводчик, связной и офицер штаба. Сначала он шагал медленно, потом — быстрее, будто хотел поскорее покинуть это место.

В машине он сел, не оборачиваясь. Только однажды глянул в окно. В руинах, среди снега, стояли немецкие солдаты — усталые, безоружные, с поднятыми руками. Всё, что начиналось с блицкрига, завершилось в этом белом аду.

В штабе 64-й армии генерал-лейтенант Михаил Шумилов встретил Паулюса без помпы. Допрос был кратким. Оперативные вопросы без нажима. Потом последовала передача фельдмаршала в штаб фронта, к Рокоссовскому.

Генерал-полковник Константин Рокоссовский предложил:

— Отдайте приказ: пусть остатки армии сдаются. Зачем нужно бессмысленно проливать кровь?

Паулюс покачал головой:

— Я теперь ваш военнопленный, а не командующий 6-й армии.

— Но ваши солдаты погибнут.

— Они уже умирают. И не из-за меня, — тихо ответил Паулюс.*****

Берлин. Утро 1 февраля 1943 года.

Радиоприёмник на кухне Лотты Бем отчётливо передавал — не голос диктора, а траурные аккорды органа. Второй день подряд. Соседка снизу стучала по трубе: «Сделай тише!» — но Лотта даже не пошевелилась. Она сидела на табуретке в старом халате и держала в руках письмо с фронта. Последнее, что пришло от её сына, ефрейтора под Сталинградом. Поля запачканы, бумага пахла гарью и глиной.

На улицах Берлина было непривычно тихо. Газеты вышли с чёрной рамкой на первой полосе. "Фельдмаршал Паулюс взят в плен. 6-я армия погибла смертью храбрых." — сообщала Völkischer Beobachter.

Но никто уже не верил словам «смертью храбрых». Немцы понимали: это не героизм, это катастрофа.

В ставке Гитлера, в Растенбурге, воздух был натянут, как струна. Фюрер не спал вторые сутки. Он ходил из угла в угол, не замечая, как личный адьютант Гитлера штурмбаннфюрер СС Отто Гюнке положил на стол доклад.

— Что это? — резко спросил фюрер.

— Итоговая сводка Верхмахта. Радиоперехват подтверждён. Паулюс — в руках русских.

Гитлер побледнел. Его лицо, и без того истощённое, стало маской.

— Он… нарушил приказ.

Кейтель попытался осторожно вмешаться:

— Но, мой фюрер, он... был отрезан. У него не осталось возможности…

— У него было оружие, фельдмаршальский мундир и честь! — рявкнул Гитлер, ударив кулаком по подлокотнику. — Я дал ему фельдмаршальский жезл, а он сдался, как торговец на ярмарке!

Все молчали. Борман отвёл глаза. В этот момент никто не решился сказать фюреру, что жезл, возможно, был подарком к смертному приговору.

На другой день в министерстве пропаганды Йозеф Геббельс сидел перед портретом кайзера Вильгельма и курил одну сигарету за другой. Утренний брифинг был сорван — дикторы отказывались читать заранее написанный текст.

— Господа, — сказал он, когда в кабинет вошли сотрудники, — с этого момента — ни одного упоминания о Паулюсе. Он не существует. Поняли?

Кто-то попытался спросить:

— А как объяснять родным... исчезновение шести дивизий?

— Мы скажем, что они умерли, как герои, — прошипел Геббельс. — Умерли, но не сдались. А Паулюс... лучше бы он умер...

Он встал и со злостью сжал в руках свежий номер газеты. Фото генерала из довоенных лет, при параде в Париже, теперь выглядело как насмешка.

— Он умер раньше. Там, в этом подвале.

По всей Германии шли молчаливые похороны без тел. Женщины в чёрном сжимали у груди портреты сыновей. В Мюнхене, на Мариенплац, остановились часы — по легенде, именно в тот момент, когда Паулюс сдался. В Гамбурге отменили вечерний концерт. В Лейпциге в одной из школ священник тихо сказал:

— Сегодня мы молимся не только за погибших. Мы молимся о прощении. И о разуме для тех, кто ещё жив.

В рабочем общежитии Кёльна, за старым радиоприёмником, двое инженеров из Сименса курили в тишине.

— Знаешь, — проговорил один, молодой, — я не злорадствую. Просто... впервые за всё время мне стало по-настоящему страшно. Как будто всё это не остановится никогда.

— Остановится, — сказал другой, старше. — Но не скоро. И не здесь.

— А ты думаешь, Паулюс правильно поступил?

Старший задумался.

— Он был солдатом, а не фанатиком. Он выбрал жизнь.

Вечером, в одной из пригородных берлинских квартир, 12-летний мальчик подошёл к отцу и спросил:

— Папа, а если фельдмаршал сдался... это значит, мы проиграли?

Отец, ветеран Первой мировой, поправил очки и долго смотрел на фотографию с фронта, где когда-то был он сам — в форме кайзеровской армии, молодой, полный надежд.

— Это значит, — тихо сказал он, — что наша армия больше не бессмертна. А страна... уже не такая, как раньше.

На четвёртый день тишины в эфире радиостанции вновь заиграла музыка — бодрая, маршевым ритмом. Геббельс выдал новый лозунг: «Германский дух крепнет в испытаниях!»

Но в тысячах домов уже не включали приёмник. Только звук ветра за окнами и редкий стук молотка — кто-то забивал гвоздь, чтобы повесить чёрную ленту. Германию захлестнуло ощущение — не поражения, ещё нет, — но трещины. Первой, большой, зримой. И уже нельзя было делать вид, что её не существует. Это было начало конца!

*****

Берлин, особняк семьи Паулюсов на Августштрасе. Февраль 1943.

Снег ложился на стекла густой пеленой. В большой комнате, где раньше устраивались музыкальные вечера, теперь царила тревожная тишина. Пианино было накрыто тканью. У камина стояла супруга Паулюса румынская аристократка Елена-Констанция, держа в дрожащих руках газету. Заголовок гласил: "Фельдмаршал Паулюс попал в плен."

Она опустилась в кресло, развернула лист до конца. Черно-белое фото: груда кирпичей, полуобвалившаяся арка. Сталинградский универмаг.

— «Фельдмаршал», — тихо повторила она, почти с насмешкой. — Почему ты не сказал мне, что этот титул будет твоим крестом?

На её лице не было слёз. Только сдержанная, почти физическая боль в напряжённых пальцах. Посыльный вошёл с письмом — с печатью рейхсканцелярии. Она не стала вскрывать.

— Я помню, как ты стоял в форме на свадьбе моей сестры, — произнесла она в пустоту. — Все думали: «Он — будущее Германии». А ты хотел быть просто военным. Не палачом. Не мучеником. Не героем. Просто солдатом. Но война изменила нашу судьбу.

Она подошла к камину, бросила газету в огонь. Бумага вспыхнула, на миг озарив её бледное и усталое лицо.

— Ты жив. И пусть это — самое страшное, что ты сделал для этой страны, — но для меня ты остался тем, кто выбрал жизнь. А значит, ты ещё сможешь понять. Простить. И быть прощённым.

Пламя погасло. За окном продолжал идти снег.*****

Штабной пункт 64-й армии. Утро 1 февраля 1943 года. Берег Волги.

Командный блиндаж Шумилова был оживлен. Короткие реплики, телефонные звонки, карта на деревянном столе, покрытая стрелками, кольцами, метками. Один из связистов вытирает лоб, поправляя наушники.

Генерал-лейтенант Михаил Шумилов стоит у карты, задумчиво покачивая карандашом.

— Значит, Паулюс и его генералы в Бекетовке, — говорит он, не оборачиваясь. — А на севере и юго-западе что?

Начальник разведки армии докладывает:

— Недобитки, товарищ генерал. На заводе «Баррикады» около двух батальонов. В районе Елшанки — недобитая рота СС. В районе оврага, что за элеватором сборные подразделения из рембатовцев и пехотного резерва.

— Сопротивление?

— Слабое. Неорганизованное. Но сдаваться пока не собираются

Шумилов посмотрел на стоящего в стороне инженера Громова.

— Товарищ Громов, как у тебя с твоими аппаратами?

Алексей Громов коротко доложил:

— Один «Комар» над Красным Октябрём, второй — в районе железнодорожного узла. «Сокол» в резерве, готов к запуску в течение трёх минут. Все оснащены специальными камерами и ретрансляторами. Есть обзор, есть звук.

Шумилов кивает.

— Нам нужен полный контроль над недобитками. Всё должно быть закончено в течении суток

Он поворачивается к заместителю:

— Подготовьте приказ по ликвидации тех немцев, кто еще держит оружие в руках. Психологическое через громкоговорители и листовки. При отказе пусть работает артиллерия. Но сначала — предложение сдаться. Повторяю: сначала — слово, потом — огонь.

Командующий 64-й армии генерал-полковник Шумилов взял карандаш, отмечая последние очаги сопротивления на карте.

— Всё. Передавайте приказ: начинается окончательная зачистка. Германия потеряла 6-ю армию. Мы должны поставить точку в этом сражении.

Друзья, если вам понравилась эта книга, просьба подписаться на страницу автора. Спасибо.