Дневник времён заразы

ГЛАВА ВОСЬМАЯ ВЕСЁЛАЯ ВДОВУШКА

Если бы кто-нибудь когда-либо вздумал описывать историю моей жизни (хотя, признаться, не ведаю, зачем бы он это делал, ведь хваля меня, он повергал бы меня в смущение, а порицая, пятнал бы доброе имя Святого Официума, а с ним и нашей благословенной веры), то, полагаю, он мог бы изумиться, сочтя меня одним из тех незадачливых мужчин, что влачат унылое существование в скорбном одиночестве и безбрачии. Однако это было бы неправдой. Да, после долгой, длившейся более года болезни я и впрямь не испытывал особого влечения к женскому обществу — будь то неопытная девица или искушённая в любовных баталиях дама. Не то чтобы женщины меня отталкивали, нет — скорее, не находилось ничего, что притягивало бы меня с достаточной силой. Словно меня поглотило странное чувство одиночества и пустоты, которую ничем не заполнить. Это чувство скорби и пустоты не проходило, хотя со временем, казалось, притуплялось. Но вот в Вейльбурге я повстречал очаровательную шалунью, решившую разделять со мной некоторые вечера и ночи. Её игривый нрав не уступал темпераменту, а красота превосходила и то, и другое. Конечно, если кому-то по душе светловолосые херувимы с фарфоровыми личиками и огромными голубыми глазами. Что ж, она, быть может, и не была моим идеалом, но, как гласит старая поговорка, самая красивая девушка — та, что согласна и под рукой. Моя же прелестная юная горожанка была весьма расположена ко мне, особенно потому, что раннее вдовство оставило ей изрядное состояние, немало свободы и телесные страсти, столь пылкие, что отказываться от них она не желала.

Так что, к счастью, не все мои дни были скучны и похожи один на другой, словно тараканы под половицей. Однажды утром я проснулся в уютной постели, укрытый мягким пуховым одеялом, с гудящей головой, покоящейся на груди моей возлюбленной — не стану скрывать, одного из самых прекрасных созданий, что я видел в нашем городе. Как я уже говорил, её светлое лицо, золотые локоны вокруг головы и прозрачные голубые глаза, такие большие, словно вечно удивляющиеся миру, не были, по моему мнению, совершенством. Но следует признать, что моя возлюбленная была необыкновенно стройна и изящна. А там, где женщине пристало иметь округлости и мягкость, у неё этого было более чем достаточно. Теперь она уже проснулась и смотрела на меня с лёгкой улыбкой, нежно перебирая мои волосы пальцами.

— Доброе утро, господин инквизитор, — произнесла она тепло.

— Доброе утро, моя красавица, — ответил я и, положив голову на её грудь, добавил к этому ещё и руку.

Я бросил взгляд на ставни.

— Уже поздно? — спросил я.

— Слышала, как в церкви били девять, — ответила она.

— Поздно, — вздохнул я.

— Останешься на завтрак? — спросила она.

Я схватил её и перевернул так, что она оказалась на мне. Её груди заколыхались перед моим лицом, а я крепко обхватил её за бёдра.

— Тебя съем на завтрак, — решил я.

Она застонала и вцепилась ногтями мне в плечи. Устроилась поудобнее и сначала двигалась сильно, но медленно, а затем ускорилась. На её лице проступил румянец, так свойственный светлокожим девицам, когда в них внезапно пробуждается страсть — будь то страсть любовная или гнев.

— Каська заболела, — сказала она, всё сильнее краснея и прерывисто дыша. — Кашляла, кашляла, а теперь лежит, будто мёртвая. Приходится всё делать самой. — Она глубоко вздохнула. — Сильнее! — воскликнула.

И так уж вышло, что о больной Каське мы больше не говорили, погрузившись в материю, где язык тела важнее слов. Прошло добрых полчаса, прежде чем мы, вспотевшие, замерли, прильнув друг к другу так близко, что наши кожи слиплись, словно на миг мы стали единым целым. Девушка закинула ногу мне на бедро.

— Я кричала? — спросила она, тяжело дыша.

— Как одержимая, — ответил я с улыбкой и добавил: — Люблю, когда ты кричишь.

— Соседи, поди, считают меня какой-нибудь шлюхой… — Она помолчала. — Почему ты не приходишь чаще?

— Дела, — сказал я. — А теперь ещё хуже, чем было. Нас осталось только трое во всём городе.

Она молчала некоторое время.

— Люди вокруг умирают, — наконец произнесла она с грустным спокойствием. — Я тоже боюсь, что умру.

— Ты молода и сильна, — сказал я. — Ты точно не умрёшь.

— А Каська, похоже, умирает, — вздохнула она.

Я знал эту Каську — вернее, видел её пару раз. Здоровая деревенская девка с лицом красным, как свёкла, и большими руками. В доме моей возлюбленной она занималась всем — от уборки до готовки. И даже научилась так подавать на стол, чтобы не посрамить хозяйку перед гостями.

— Был у неё лекарь? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Лекари дорого берут, а она мне ни сестра, ни подруга, — холодно ответила она. — Будет с ней, как Бог решит. Но я за неё молюсь. — Она на миг прикрыла глаза, о чём-то задумавшись. — Если не забуду, — честно добавила. — Но чаще не забываю.

— У тебя доброе сердце, — похвалил я и скользнул рукой между её бёдер.

— Снова? — спросила она с притворным ужасом и быстро повернулась ко мне спиной. — Но теперь ты уж постарайся как следует, — велела она.

Раз дама просит, не пристало отказывать, и я с таким рвением взялся за венерино дело, что, если соседи и впрямь считали мою хозяйку шлюхой, в тот день они, верно, укрепились в своём невежливом мнении. Но главное, сама дама казалась вполне довольной. Успокоив своё прерывистое дыхание, она сказала:

— Ох, ноги так дрожат, что, кажется, шагу не ступлю.

Я ласково шлёпнул её по ягодицам.

— Теперь можешь бежать на кухню и готовить завтрак, — разрешил я.

Она поцеловала меня в ухо.

— Такой мужчина, как ты, должен много есть, чтобы хватало сил на такую девушку, как я, — сказала она с улыбкой и спрыгнула с кровати. Надо сказать, довольно ловко для той, что только что уверяла, будто не сделает и шага.