Дневник времён заразы

ГЛАВА ПЯТАЯ ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛИЦА И ИМЕНИ

Не следует бояться людей, которые крадутся, ибо сам факт, что мы заметили их старания, свидетельствует не лучшим образом об их способностях. Бояться следует тех, кто тихой поступью, почти незаметно переходя из тени в тень, подходит внезапно с такой легкостью, словно ничего другого и не делал с самого начала жизни. Впрочем, если говорить о людях, о которых я сейчас думал, то действительно часто так и было. Откуда подобные размышления? А все началось с того, что я сидел в церкви на самом краю скамьи в последнем ряду и наслаждался не только благочестивой атмосферой святого места, но и царящим внутри поистине чарующим прохладным воздухом, который так выгодно отличал церковь от невыносимого уличного зноя. Ибо снаружи воздух, казалось, окутывал каменные дома и людей, словно застывший, раскаленный саван, словно туша какого-то ленивого, разгоряченного чудовища, которое при каждом вздохе проникало горячими щупальцами вглубь наших грудей, а при каждом шаге и движении сжимало нас все крепче и все хищнее, высасывая не только силы, но и саму волю к жизни. Легко сделать вывод из подобных размышлений, что ваш смиренный и покорный слуга не любит и не любил жары. Если бы еще эти температуры можно было переждать на берегу прохладного, чистого озера, с кружкой холодного вина в руке! Если бы их можно было переждать в высоких горах, где освежающий холод, сходящий со снежных (даже летом!) вершин, так прекрасно сочетается с кристальной чистотой воздуха. Но нет, не так хорошо в ремесле инквизитора. Мы, независимо от того, зной ли, мороз ли, болезнь или здоровье, с кружкой воды и краюхой сухого хлеба должны наставлять грешников на путь, предначертанный нашим Господом. И порой наше слабое тело бунтует хотя бы на мгновение против железной воли. И вот тогда хорошо посидеть в одиночестве в святой обители и погрузиться в созерцание творений Создателя и размышлять о способах, какими мы можем Ему наилучшим образом услужить.

Слава Богу, как раз сейчас и здесь не было внутри раздражающе кашляющих жителей Вейльбурга. Может, потому что час был ранний, а может, потому что я велел церковному служке запереть на ключ главные двери, чтобы хрип, харканье и плевки не отвлекали моего созерцания и не нарушали благочестивой задумчивости.

Конечно, кто имел бы большое желание войти в церковь, тот все равно бы в нее вошел, будь то через боковые двери или со стороны ризницы. Человек, который ко мне приближался, очевидно, имел именно это большое желание. Я догадывался, впрочем, что это было не благочестивое стремление к молитвенному разговору с Господом Богом, а менее благочестивая охота к беседе с Его смиренным и покорным слугой. Мне была интересна эта беседа, и хотя многие могли бы ее опасаться, все же не было на свете человека столь грозного, чтобы напугать честного инквизитора.

— Здравствуйте, мастер Маддердин, — с уважением в голосе произнес мужчина, останавливаясь на достаточно безопасном расстоянии, чтобы я не мог счесть, что он нарушил мое личное пространство.

Глядя в его глаза, я был уверен, что с таким же уважением, серьезностью и спокойствием он мог бы перерезать мне горло. Разумеется, при условии, что ему удалось бы приблизиться ко мне на расстояние ножа и он был бы достаточно быстр, чтобы этот нож применить. А инквизиторы, хотя и обучены смиренной молитве и распознаванию благодаря ей следов демонического присутствия, все же не вчера родились и чаще всего умеют эффективно защититься от нападения. Правда, как мы упоминали в трапезной во время недавней беседы с моими товарищами, прошли времена, когда равные отряды инквизиторов в стальных доспехах и на боевых конях атаковали на полях сражений. Теперь наша служба была уже не столь зрелищной, но не потому, что мы уклонялись от подобного долга, а потому, что мир и вера не требовали от нас рыцарского противостояния злу на полях сражений. Ныне нашим полем битвы были сердца, души и умы простых людей. Именно там мы вели великую войну с Сатаной и его слугами.

Однако, глядя на мужчину, стоявшего передо мной, могло показаться, что у него нет ни сердца, ни души. Он был совершенно никакой. Бесцветные волосы, выцветшие брови, заурядное лицо, лишенное выражения и характерных черт, бесстрастный взгляд глаз, цвет которых трудно было даже запомнить. Одет он был в столь обычную одежду, что если бы обычный человек на мгновение прикрыл веки, то не смог бы вспомнить, было ли в этой одежде что-либо примечательное. Я мог с полной уверенностью сказать: нет, не было. Я был уверен, что у этого мужчины есть такое свойство, что если он сядет за какой-нибудь стол, то через мгновение все присутствующие забудут, что он вообще существует. Более того, я представлял себе, что если бы он стоял неподвижно у стены, его бы приняли за элемент гобелена, а если бы он лег на пиршественный стол, на него бы клали столовые приборы и посуду…

Короче говоря, мой гость был посланником тонгов, тайной преступной организации, которая бойко и в целом прибыльно действовала на территории нашей благословенной Империи. Обычно тонги и инквизиторы стараются не переходить друг другу дорогу. Преступники держатся подальше от ереси и темных искусств, а мы не интересуемся их деятельностью и обычаями, оставляя проблему городским, епископским или княжеским властям, которым может не понравиться, что у них есть конкурент в грабеже подданных. Впрочем, говоря откровенно, тонги в целом были разумны. Они, правда, облагали данью почти всех, но не перегибали палку с высотой требований, справедливо полагая, что овец следует стричь, а не резать. Может, еще помнили, как много лет назад в Хез-Хезроне доведенный до отчаяния цех мясников устроил тонгам бойню как на улицах, так и в резиденциях и укрытиях преступников. Откуда цех знал, куда ударить, чтобы было больнее всего? Ну что ж, местный отряд Инквизиции тоже тогда решил, что пора проветрить город, и тактично поддержал достойных горожан. Тонги надолго запомнили этот урок, тем более что мясники расчленили всех их предводителей, не утруждая себя предварительным их умерщвлением или оглушением. Те, кто видел дергающиеся, окровавленные и воющие туловища бывших правителей города, говорили, что это было зрелище, которое трудно забыть. С тех пор тонги предлагали свои услуги на значительно более приемлемых условиях. Но, конечно, не только сбором налогов на охрану, как остроумно называли эти выкупы, занимались тонги. Они контролировали азартные игры, проституцию, давали ссуды. При этом они пользовались среди бедняков довольно хорошей репутацией, потому что у бедных они как раз ничего не отбирали, а наоборот: могли, например, открывать для них бесплатные столовые или помогать пожертвованиями. Поэтому для любой, самой подлой и грязной работы у них всегда была целая толпа желающих, а городским властям, в свою очередь, с трудом удавалось уговорить кого-либо доносить на тонги. Ну вот такие-то и были дела с тонгами. А теперь один из членов этого негодяйского общества хотел со мной поговорить…

— Во веки веков, аминь, — с серьезностью ответил я, и он склонил голову, и только теперь сказал:

— Да будет прославлен Иисус Христос.

— Не желаете ли присесть рядом со мной? — предложил я. — Я как раз размышляю над одним из фрагментов Священного Писания и подумал, что, может быть, у вас есть желание присоединиться к размышлениям и дискуссии.

Он присел на скамью передо мной легко, как кот, так же, как и я, на самый ее край.

— Что же это за фрагмент? — спросил он.

— Вот, обращу лице Мое на вас во зло вам, и истреблю всех людей. Падут от меча, от голода, и погибнут от малого до великого, и будут проклятием, ужасом, поношением и поруганием, — ответил я.

— Книга Иеремии. — Он кивнул. — Если уж о ней речь, то в ушах у меня звенят слова: Не убежит самый проворный, и не спасется самый сильный.

А вот, пожалуйста, тонги прислали ко мне хорошо образованного посла. Это мило с их стороны, что мне не пришлось иметь дело с каким-нибудь головорезом, с трудом способным выговорить собственное имя, да и то только тогда, когда ему напоминали первый слог. Мы оба мгновение молчали, и наконец он начал:

— Как вы, вероятно, догадываетесь, мастер, я был послан к вам одним почтенным обществом, объединяющим граждан, глубоко обеспокоенных состоянием нашего города и полностью преданных служению ему и его жителям.

Да-а-а… даже остроумно это было. Конечно, в действительности единственным, чему служили тонги, были сами тонги. Но я знал, что их члены иногда любят рядиться в перья бескорыстных благодетелей. Иногда мне даже казалось, что некоторые из них начинают в это верить. Но я не имел с этой конфратернией преступников так много дел (и слава Богу!), чтобы быть уверенным именно в этой оценке.

— Я должен поделиться с вами весьма печальной новостью, мастер Маддердин, — продолжал он, на этот раз явно удрученным голосом.

Когда посланник тонгов говорил о весьма печальной новости, это звучало не слишком обнадеживающе.

— Прежде чем вы начнете рассказывать, откройте мне, на милость, почему именно я удостоился подобного внимания со стороны вашего почтенного общества? — спросил я.

Он снова кивнул, на этот раз, однако, так, словно благодарил меня за заданный вопрос, который счел исключительно уместным и полезным.

— Мне кажется, что именно вы сейчас являетесь главой городского отряда Святого Официума, не так ли? — Он неподвижно на меня смотрел. — Учитывая отсутствие ваших начальников…

К сожалению, так и обстояли дела. Можно было, конечно, задуматься над некоторыми юридическими нюансами и порядком старшинства, но я сам, отнюдь не желая этой сомнительной и кратковременной привилегии, понимал, что, к сожалению, мне будет трудно от нее уклониться.

— Это лишь временное замешательство. Мои начальники скоро вернутся, — решительно заявил я.

— Нет, не вернутся, — ответил он. — И об этом я как раз и должен с вами поговорить.

Это прозвучало уже не только интригующе, но и прямо-таки угрожающе. Почему мои товарищи не должны были вернуться в город?

— В таком случае я весь во внимании, — вежливо сказал я.

— Наш город будет закрыт, мастер Маддердин, — объявил он так тихо, что если бы кто-то даже подслушивал нас с соседней скамьи, до его ушей дошел бы лишь неразборчивый шепот. — Закрыт из страха перед распространением эпидемии кашлюхи. Будет издан запрет на пересечение городских стен, нарушение которого, скорее всего, будет караться виселицей…

Я смотрел на него с изумлением. Я, конечно, не спрашивал, откуда у него подобные сведения, потому что, во-первых, он бы мне этого наверняка не открыл, а во-вторых, на самом деле я и не хотел знать подробностей.

— Но ведь это всего лишь кашель, — наконец заметил я.

— Слишком много людей начало болеть и умирать от этого кашля, — ответил он. — И кто-то очень испугался, чтобы зараза не распространилась на всю Империю.

Я мгновение молчал.

— С тем же успехом можно пытаться закрыть дым от костра в коробку, — ответил я, а затем прищурился. — Но ведь дело не в этом, правда? Дело в том, что кто-то очень не любит наш город… — догадался я.

Он мгновение молчал.

— И мы размышляем над различными причинами, которые могли привести к принятию решения столь сурового и столь одновременно неожиданного, — признал он.

— Этот эдикт издаст князь-епископ, не так ли? — спросил я.

Посланник тонгов едва заметно на мгновение прикрыл веки.

— Три года назад спор Его Преосвященства с городским советом Вейльбурга о пошлинах и правах на продажу соли дошел до самого императорского двора, — вспомнил я. — И епископ вовсе не добился того, чего хотел, несмотря на большие усилия.

Мой собеседник слегка улыбнулся.

— Ход нашей беседы убеждает меня в том, что хорошо, что именно вы, мастер Маддердин, а не кто-либо другой, будете командовать инквизиторами в столь трудное для всего города время, — заявил он очень учтивым тоном.

Конечно, он желал, чтобы его слова пощекотали мое тщеславие, но, вероятно, не знал, что я принадлежу к тем инквизиторам, которые не нуждаются в одобрении со стороны черни, ибо единственное, что им необходимо, как вода и воздух, — это сознание того, что они верно и непоколебимо служат делу Божьему. У меня, правда, было много причин чувствовать себя особенным, благодаря острому уму, прекрасному образованию, способности блестяще оценивать дела и принимать верные решения, а также благодаря несгибаемому характеру. Я, однако, предпочитал сохранять скромное смирение и смиренную скромность, а сознание собственных достоинств оставлять при себе. Это было лучше, чем парить на грязных крыльях гордыни, которые, сколько человек человеком, а мир миром, не вели представителей народа Божьего в рай, а обычно низвергали их в дикие пучины проклятия.

— Я понимаю, что из зараженного города не хотят выпускать людей, чтобы они не разнесли эпидемию по стране, — сказал я. — Но почему хотят также запретить их впускать?

— Как это почему? — демонстративно удивился посланник тонгов. — Ведь известно, что для их же блага.

О да, подумал я, нет ничего опаснее, когда власть начинает делать что-то решительное и неожиданное, объясняя, что это делается исключительно для блага граждан.

— Инквизиторы с радостью, я полагаю, откажутся от этой нежеланной опеки и вернутся в город, чтобы нести в нем службу, — ответил я. — Поэтому ни на своем, ни на вашем месте я бы не привыкал к мысли, что я — начальник Святого Официума в Вейльбурге. День-два, и я им перестану быть.

— Запрет есть запрет, — ответил мой собеседник. — Он будет распространяться и на инквизиторов. По крайней мере, до тех пор, пока они не позаботятся о соответствующих разрешениях и охранных грамотах, что может занять немало времени. Так что готовьтесь к тому, что вы будете командовать значительно дольше, чем сейчас себе представляете.

В голосе посланника тонгов прозвучала большая решимость и уверенность в себе. Что ж, в конце концов, это он информировал меня, а не я его, так что понятно, что он знал больше. Но правильно ли он оценивал ситуацию? Неужели инквизиторы действительно дадут себя держать за стенами, зная, что эпидемия, может, и не выдумана (потому что раздающийся на улицах кашель и все более частый вид трупов убеждали нас, что она более чем реальна), но определенно используется епископом?

— Это не может долго продолжаться, — заметил я, думая уже не только о собственном руководстве Инквизиции, но и о закрытии города.

— Не должно, — поправил он мои слова. — По нашему мнению, однако, все зависит от решимости человека, который этой блокадой хочет испытать Вейльбург.

Да, это имело смысл. Я не сохранил в памяти точного решения спора между городом и епископом, зато хорошо помнил, что после вердикта императорского суда бургомистр устроил радостное празднество. Я также прекрасно помнил, что насмешливые куклы, изображавшие епископа, носили перед ратушей, забрасывали их грязью (что ж, милостиво предположим, что это была грязь) и пели непристойные песни о Его Преосвященстве. Теперь я был уверен, что епископ тоже не забыл об этом забавном торжестве.

— В закрытом городе, полном больных, злых и напуганных людей, многое может случиться, — добавил посланник тонгов. — И я хотел бы, чтобы в этих событиях, если они произойдут, мы были союзниками, стремящимися к поддержанию порядка к удовлетворению жителей.

Очень гладко говорил этот посол. А раз уж его начальники потрудились послать его ко мне, это означало, что они опасались неожиданных событий после объявления народу подобного решения. Конечно, закрытие города не будет означать, что из него исчезнет стража бургомистра или цеховые стражи. Вейльбург просто будет отрезан от мира, но и те, кто следит за порядком, и те, кто ведает правосудием, будут действовать без помех. Вопрос лишь в том, надолго ли епископ захочет окружить городские стены кордоном и ввести карантин? Наверняка надолго, чтобы купцы начали гневаться и беспокоиться из-за упущенных доходов. Но также ли надолго, чтобы жители начали испытывать голод и другие неудобства? Я не думал, чтобы дела зашли так далеко, и задавался вопросом, осмелился бы Его Преосвященство применить столь категорические меры давления. Имели ли мы какие-либо значительные запасы продовольствия? Мы ведь не были пограничной крепостью, готовой к долгой осаде! И располагающей большими резервами провианта. Мы были обычным городом, расположенным вблизи торговых путей, городом, в который прибывали баржи с товарами и повозки, полные всяческих благ.

— Не сочтете ли вы за невежливость, мастер Маддердин, если я спрошу, над какой проблемой вы задумались?

— Я размышляю о том, насколько заполнены городские амбары, — ответил я.

Он снова кивнул.

— Я чрезвычайно рад, что могу ответить на ваш столь меткий вопрос, — с удовлетворением в голосе сказал он. — Хотя ответ, к сожалению, звучит: в незначительной степени.

Он встал, снова быстро и легко, как кот на охоте.

— Надеюсь, наша сегодняшняя беседа — это начало большой дружбы, — сказал он.

Что ж, я скорее бы подружился с бешеной крысой в доках, чем с одним из этих головорезов. Скорее бы я нежно гладил бешеную крысу по шерстке и заботливо вытирал ей пену с усов, чем вступил в сердечную дружбу с членами этого негодяйского братства. Но, конечно, я мог их использовать, впрочем, так же, как и они, вне всякого сомнения, желали использовать меня. А нет лучшего взаимопонимания между двумя переговорщиками, чем когда оба знают, что один попытается обмануть другого.

— Я уверен, — с огромной искренностью в голосе ответил я. — Кастор и Поллукс могли бы брать с нас пример.

Я мог бы сказать: Ромул и Рем, но решил, что этот хорошо образованный человек счел бы это грубой неловкостью. Ибо, ставя себя в роль Рема, я бы очевидным образом заявлял о своем недоверии, а видя себя в роли Ромула, объявлял бы, что воспользуюсь первой же представившейся возможностью, чтобы их устранить. Поэтому Кастор и Поллукс были гораздо более ловким сравнением.

Мои слова так его позабавили, что у него даже дрогнул уголок рта. Затем посланник тонгов вежливо поклонился и ушел к выходу, скользя вдоль стены церкви, словно колеблющаяся тень одной из статуй. Я был уверен, что он и не думает о том, чтобы остаться незамеченным, а такое поведение в его случае совершенно инстинктивно. Что ж, он был, как я уже упоминал, опасным человеком. Но для инквизиторов, которые ежедневно сталкиваются с демонами, люди не представляют значительной опасности. Впрочем, если даже кто-то из нас и падет от их руки, то без сожаления об утраченной жизни, а с грустью о том, что он не может дольше быть полезным орудием Господа. Это очень удобная философия, милые мои, ибо благодаря ей нам чужд страх перед угрозами, а осторожность мы соблюдаем не из боязни, а чтобы продлить время нашей полезности.

Дела обернулись так, что через три дня у меня была возможность снова встретиться с тем же посланником тонгов, и снова это произошло в церкви, снова почти пустой, в которой только старый церковный служка, стеная и шаркал ногами, убирал пол, а какая-то старушка показывала ему что-то под ногами и визгливым, надоедливым тоном говорила: «Вот здесь, вот здесь еще пятно».

— Ярмо для волов плохо подогнанное — то жена нечестивая. Кто ее себе берет, будто схватил горстью скорпиона, — грустным тоном продекламировал пришелец.

— Счастлив муж, у которого добрая жена, число дней его будет вдвое больше. Добрая жена будет радовать мужа, который достигнет полноты лет в мире, — ответил я также словами Писания.

— Даже в плохом браке и с подлой женой все же есть надежда, что Бог перережет нить ее жизни в достаточно подходящее время, чтобы муж мог еще испытать много удовольствий с другими, лучшими женщинами, — заметил мой собеседник.

— В данном случае на это, к сожалению, не похоже, — ответил я, глядя на сгорбленную спину старика.

— Да уж, — признал он мою правоту.

Мы мгновение молчали, я — потому что мне нечего было сказать, а он, очевидно, считал, что, молча, он покажется более таинственным, а фраза, которая через мгновение сорвется с его уст, покажется мне более интересной.

— Знаете ли вы, мастер Маддердин, чего общество, которое я имею честь представлять, ненавидит больше всего на свете? — спросил он, наконец прервав тишину.

— Хаоса, — ответил я.

Он кивнул.

— Именно так, — с серьезностью ответил он. — Мы терпим хаос, когда он далеко от нас, за границами, и мы можем им пользоваться. Но он становится мучением, когда подходит к порогу нашего собственного дома.

Я был с ним полностью согласен, потому что, хотя и говорят, что железо куется в огне, в нашем мире этот огонь должен гореть спокойно и контролируемо, а не бушевать непокорным пламенем повсюду вокруг, обжигая и испепеляя не обязательно тех, кого нужно, когда нужно и в той последовательности, в какой нужно.

— Все мы в Вейльбурге — как хорошо сложенная мозаика, — спокойно продолжал он. — Мы знаем вас, вы знаете нас. Словно дружная семья.

Я подумал, что еще мгновение, и он разрыдается от умиления у меня на плече. Я решил избежать подобной неловкости.

— Кто? — быстро бросил я.

Мой вопрос, очевидно, застал его врасплох и сбил с толку, так как он ответил лишь после минутного молчания.

— Простите, мастер Маддердин, но не могли бы вы сформулировать ваш вопрос несколько точнее.

— Кто явится в наш город, сея хаос и внося беспорядок в родной дом? Ибо, как я понимаю, ваш рассказ именно к этому и вел.

— Вы верно угадали, — признал он мою правоту, и я не стал его поправлять, потому что какой был бы смысл говорить ему, что я ничего не должен был угадывать, а просто читал в нем, как в открытой книге. — Мы узнали, что князь-епископ посылает в город комиссию для надзора за мерами по предотвращению распространения эпидемии.

Я поморщился.

— Это досадно и будет стоить всем нам немного нервов и здоровья, но я не вижу в этом большой угрозы для наших общих интересов. — Слово «общих» мне удалось произнести даже без тени иронии.

— Несомненно, так бы и было, — признал он мою правоту. — Если бы не то, что, как нам донесли, во главе комиссии станет новоназначенный архидиакон Умберто Касси, прибывающий прямо из Рима. Он очень молод и очень горяч.

Я пожал плечами.

— Остудим же его горячность и сделаем так, что у него прибавится столько морщин и седых волос, что он сможет сойти за человека старше, чем он есть на самом деле.

— Он — сын нашего князя-епископа, — добавил посланник тонгов. — А из того, что нам известно, в Ватикане ему были предоставлены следственные полномочия по преследованию заговоров еретиков, демонологов и ведьм.

Я снова пожал плечами.

— Может он себе в сапоги засунуть эти папские документы, — пренебрежительно заметил я. — Святой Официум не признает предоставления подобных прерогатив людям, не являющимся инквизиторами.

— Я все это знаю, мастер Маддердин, — согласился мой собеседник теплым голосом. — И не меня вам придется убеждать, а архидиакона и его свиту, состоящую из епископских солдат. Многочисленную свиту, — добавил он.

Я мгновение молчал.

— Конечно, вы правы, — сказал я. — В ситуации блокады города значение и сила этой комиссии определенно возрастают, а наши шансы оказать ей сопротивление уменьшаются. Я рад, что вы уведомили меня об этой весьма неловкой ситуации, хотя и надеюсь, что все амбиции архидиакона, если они у него и есть, будут сдержаны и умерены. А когда ситуация вернется в норму, когда в Вейльбург вернутся мои начальники, тогда Касси будет мало что говорить.

— Загвоздка в том, что мы не знаем, когда они вернутся, правда? — мягким тоном спросил посланник тонгов. — Мы опасаемся поэтому, что пока что со всей этой епископской проблемой нам придется справляться без помощи извне.

Я через мгновение кивнул.

— Возможно, вы правы, — ответил я. — К счастью, на нашей стороне есть могущественный союзник, на помощь которого мы всегда можем рассчитывать.

— Бог помогает тем, кто сам себе может помочь, — немедленно ответил он, зная, о каком союзнике я думаю.

— Бог гордым противится, а смиренным дает благодать, — ответил я. — А поскольку, как вы хорошо знаете, нет среди народа Божьего племени более смиренного, чем инквизиторы, я свято верю, что и на этот раз мы можем на нашего Господа рассчитывать в беде.

Затем мы расстались, потому что больше нечего было сказать, а я погрузился в мрачные размышления. Вот, поступая на службу в спокойный, зажиточный Вейльбург, я знал, что у меня может не быть много возможностей проявить мужество в борьбе с еретиками, ведьмами, демонологами или самими демонами. Я знал об этом, и хотя это не доставляло мне удовлетворения, я мог с такой судьбой смириться. Но мне совсем-совсем не нравилось, что я окажусь между враждующими политическими фракциями, которые, что еще хуже, сражались не за политику или идеи, а за финансы. А борьба за деньги имеет ту особенность, что вызывает величайший гнев как у того, кто эти деньги хочет забрать, так и у того, кто их не хочет отдавать. Понятно поэтому, что меня не восхищала мысль о том, что не только я сам встану на пути этих двух волн гнева, но, вдобавок, встану как инквизитор, как начальник инквизиторов Вейльбурга, а значит, как человек, на которого, в случае чего, ляжет ответственность за все катастрофы, бедствия и даже просто неприятности.

Конечно, вы можете мне верить, милые мои, что уже после первого разговора с посланником тонгов я старался уведомить начальников о том, что ситуация требует их скорейшего возвращения. Проблема, однако, заключалась в том, что посланные мной гонцы пока не вернулись ни с какой вестью, ни с хорошей, ни с плохой. Я лишь надеялся, что все разъяснится, прежде чем будет объявлен карантин и прежде чем архидиакон прибудет в город. Но это должно было случиться уже скоро, в ближайшие дни. Я был всего лишь простым инквизитором, не только не вовлеченным в интриги, но и не разбирающимся в них, и не желающим в них разбираться. Да, не так давно мне предлагали возглавить один из крупных отрядов Святого Официума, но с тех пор как я отказался от этой чести (хотя позже узнал, что это могла быть вовсе не честь, а ловушка), моя карьера не только зашла в тупик, но и прямо-таки утонула по шею в грязи. Вдобавок ко всему, ко мне прицепилась опасная болезнь, которая больше года держала меня в бессознательном состоянии на больничной койке. И слава Богу, что единственное, что у меня осталось после этой таинственной болезни, — это спутанные сны, иногда страшные и грозные, иногда странно сладкие… Туман, светловолосая женщина с красивой улыбкой и кремовой кожей, большой, дружелюбный пес, а на фоне всего этого кровь, черная магия, какая-то мрачная, грозная старуха, пылающие демоны, неживые люди, бредущие по лесным чащобам, мертвые дети, повешенные на дереве — эти образы проносились в моих снах, неведомо откуда явившиеся, потому что ведь не из реального мира, где ничего подобного со мной никогда не случалось…

Вставая со скамьи, я решил, что немедленно пошлю еще гонцов, как в Лимбург, так и в Кобленц. Особенно меня удивляло отсутствие ответа на первое письмо, потому что Лимбург был близко, и гонец давно должен был вернуться. Если только он не нашел там моего товарища, узнал, куда тот направляется дальше, и последовал за ним. Да, могло быть и так.

Предвосхищая события, милые мои, скажу сразу, что намеченных гонцов я действительно успел послать, но у меня уже не было никаких шансов встретить ни их самих, ни ранее посланных их товарищей. На следующий день в полдень был объявлен карантин и закрытие городских ворот, а всем, независимо от происхождения, возраста, пола и профессии, было запрещено как покидать Вейльбург, так и прибывать в него. Запрещено под страхом смерти, который должны были приводить в исполнение солдаты, принадлежавшие князю-епископу. И уже в первый день все, кто опрометчиво решил пренебречь карантином, могли на собственной шкуре ощутить, что это исполнение идет епископским отрядам быстро и ловко.