Дневник времён заразы

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ДОКТОР ПУФФМЕЙСТЕР И ДОКТОР КРУММ

Последующие дни не принесли ничего нового. Обычно меня мучила утренняя жажда, вызванная, скорее всего, непрекращающейся жарой. А в такой зной и духоту, как июльский катаклизм солнечного пекла в Вейльбурге, трудно было найти себе подходящее место. Конечно, можно было бы запереться в подвале, но сколько человек выдержит взаперти, особенно когда обязанности не оставляют времени на праздность? Местом, где можно найти убежище от жары, были также церкви, но, к несчастью, все они в последние дни пользовались популярностью, которая мне не особенно нравилась. А именно, они привлекали огромное количество людей, больных кашлюхой. И именно эти кашляющие, чихающие и плюющиеся облюбовали храмы и в них просиживали, поочередно кашляя, чихая и плюя, и одновременно обсуждая с подобными себе то, как это кашлянье, чиханье и плевание утомительно и как бы им хотелось от него избавиться. Более того, на каждого, кто не кашлял, не чихал и не плевался, они смотрели с завистью и подозрением. В свою очередь, те, кто был совершенно здоров, собирались в своем углу, и было видно, что у них руки чешутся, чтобы вбить больным обратно в горло их кашлянье, чиханье и плевание. Рано или поздно, по моему мнению, было ясно, что из этого выйдет какая-нибудь ссора, какой-нибудь бунт, который закончится не только несколькими синяками или несколькими разбитыми головами, но и пролитой кровью. Ибо в наше время даже храмы, казалось, не обеспечивали должной защиты, и было видно с первого взгляда, что человеческая злоба не будет считаться ни с какими святынями…

Что ж, пока я лежал на кровати с закрытым окном, захлопнутыми ставнями и задернутыми шторами, потому что, пожалуй, это было лучше, чем впускать в комнату жар, пыхающий со двора.

— Магистр Маддердин, к вам пришли! — услышал я, как Хельция кричит снизу.

Наша хозяйка, старушка, казалось, была сгорблена от возраста и иссушена, словно скрюченное и наполовину увядшее дерево, но на самом деле у нее была сила капрала, обучающего новобранцев, и голос столь же зычный и пронзительный.

Я слез с кровати, открыл дверь и прошел несколько шагов к верху лестницы.

— Какие-то? Какие именно? — крикнул я.

— А почем я знаю, какие? — с обидой откликнулась она. — Говорят, доктора. Спускайтесь, а то я не буду глотку драть.

Доктора. Я понятия не имел, о каких докторах может идти речь и чего они от меня хотят. Что ж, нужно было тогда убедиться самому. Я спустился вниз и заглянул в вестибюль. Действительно, там ждали гости. Лекарей этих было двое. Один напоминал дородного и довольного городского голубя с блестящими перьями, который только что сытно пообедал зерном, рассыпанным на рыночной площади, второй же выглядел, как исхудавшая черная цапля, мрачная и ожесточенная, ибо неспособная выудить из грязи ни одного лакомства. Конечно, большее доверие внушал первый, так как медик должен выглядеть здоровым и опрятным, чтобы заслужить доверие пациентов. Ибо что это за лекарь, который толст, как бочка, и едва ходит на опухших ногах, или такой, чью серую, землистую кожу покрывают лишайные пятна? Не нужны нам такие доктора, которые сами о себе позаботиться не могут! Судя, однако, по одеяниям и украшениям обоих прибывших гостей, они вполне умели позаботиться о состоянии своих кошельков и не собирались довольствоваться какой-либо одеждой или какими-либо украшениями. Я знал обоих этих господ, хотя и только в лицо. Ибо на Инквизицию работал другой медик, бывший военный хирург, которым мы были очень довольны. А клиентура этих двоих состояла обычно из людей, которым было достаточно пускания крови и постановки клизм.

— Досточтимый мастер инквизитор, — начал тот, что напоминал голубя, — позвольте представить вам как себя самого, так и моего ученого коллегу.

Тот, что напоминал цаплю, при словах «представлю» поклонился мне, а при словах «ученого коллегу» — своему товарищу.

— Так вот, я, — продолжал первый медик, — Иоахим Пуффмейстер, и имею честь быть вице-президентом нашего уважаемого Вейльбургского медицинского общества, а мой почтенный коллега — Грегор Крумм, весьма титулованный доктор Кобленцского университета, который почтил наш город желанием в нем практиковать.

Учтивый доктор Крумм снова поклонился сначала мне, потом Пуффмейстеру.

— Я очень рад визиту столь почтенных гостей, — сказал я. — Позвольте, господа, в трапезную. В такой зной не помешает глоток холодного напитка, не правда ли?

— О да, — ответил Пуффмейстер с искренней благодарностью в голосе и утер пот со лба.

Я усадил обоих гостей за стол, а Хельцию послал в погребок за холодным квасом, так как в такую жару он утолял жажду просто превосходно.

— Мы собирались явиться к вам, мастер, втроем, — начал Пуффмейстер, когда уже удобно уселся. — Но, к нашему отчаянию, страху и неутешной скорби, наш товарищ и президент нашего общества, достойный и уважаемый Рупрехт Штольц, скончался от…

— Да будет ему земля пухом, и да светит ему вечный свет, — торжественным тоном вставил Крумм.

— О да. — Пуффмейстер приложил руку к груди и серьезно кивнул, после чего закончил ранее начатое предложение: — …скончался от этой дьявольской эпидемии, которая свирепствует в нашем городе.

— Это печально, — сказал я.

— Да, умер от этого кашля, — мрачно сказал лекарь. — Кашлял, бедняга, кашлял, чуть легкие не выкашлял, плевался кровью, пока наконец не умер, — закончил он еще более мрачным тоном.

Его товарищ презрительно фыркнул.

— Не умер он ни от какого кашля, а его телега на улице переехала, — пренебрежительно заметил он, а затем повернулся ко мне. — Вы не поверите, мастер, как сегодня некоторые носятся по улицам. Еще понимаю: знатные господа. Погибнуть под колесами повозки ясновельможного пана или под копытами его коня — это, может, и не такая уж подлая смерть. — Он мгновение раздумывал и даже покачал головой про себя. — Но погибнуть под колесами повозки какого-то хама, возницы, мчащегося, словно за ним черти гонятся, или под копытами его грязной клячи? Какая досада!

— А я вам говорю, что это было от кашля! — возразил Пуффмейстер, также глядя на меня.

— Между смертью под колесами повозки и смертью от кашля, по-моему, существует легко различимая разница, — заметил я. — Как же так случилось, что вы спорите именно по этому поводу?

— Конь его толкнул, и тогда доктор Штольц упал под колеса мчащейся повозки, ему раздавило голову, вот и конец истории, — заявил Крумм тоном, не терпящим возражений.

Его товарищ испепелил его взглядом.

— Этим бедным человеком, а нашим другом и товарищем, сотрясали приступы кашля, пароксизмы настолько сильные, что он весь шатался. Наконец его бросило на середину улицы, и он упал прямо под колеса мчащейся повозки, — твердо заявил он. — Ясно же, что он погиб от кашля, потому что если бы не этот кашель, он бы спокойно шел по краю улицы, а не по ее середине!

— Я вижу в этом определенный смысл, — согласился я, к неудовольствию Крумма. — Ибо мы должны учитывать не столько сам финал события, сколько причины, которые к нему привели. Потому что если бы, мои достойные доктора, вашего товарища под повозку толкнула ненавистная рука врага, то мы бы ведь обвиняли не возницу, коня или повозку, а именно этого врага.

— А все же можно было кашлять у стены дома! — возразил Крумм. — И тогда он бы благополучно откашлялся, и никакого несчастного случая не было бы. Мало ли людей так поступает?

— С этим мнением я также не могу не согласиться, — ответил я, на сей раз к неудовольствию Пуффмейстера. — И сам я полагаю, что в случае с вашим другом виноваты его неосторожность, недостаток бдительности и неумение предвидеть последствия собственных действий.

Пуффмейстер возмущенно замахал руками.

— В запущенной стадии болезни пароксизмы настолько сильны, что человек, ими пораженный, не в состоянии контролировать собственные действия! — воскликнул он. — Разве мы будем упрекать больного, охваченного судорогами в пляске святого Вита, в том, что он бьется, как рыба в ловушке? Или будем винить его в том, что он откусил себе язык? В данном случае дела обстоят так же!

Я покачал головой и вздохнул, так как понял, что ни этот спор я не разрешу, ни сам даже точно не знаю, что о нем думать.

— Ну хорошо, оставим дело о кашле, повозке и смерти доктора Рупрехта Штольца, — предложил я. — Он ведь гораздо счастливее нас, так как, вероятно, уже воспевает «Осанну» в небесных хорах Господа. Перейдем лучше к тому, чем я могу вам услужить, уважаемые доктора.

В трапезную, пыхтя, вошла Хельция и поставила перед нами кружки и кувшин холодного кваса.

— Кушать будут? — спросила она, глядя, однако, не на медиков, а на меня.

— В такую жару я не думаю, что у кого-то есть аппетит, — вздохнул я. — Но подай нам, на милость, абрикосовый пирог. Попробуете, господа, не так ли?

— Абрикосовый? Всегда с удовольствием, — заметил Пуффмейстер.

Затем он приложился к кружке с квасом.

— О, небесный вкус, — растрогался он.

Тем временем Крумм молча, хотя и жадно, выпил свою порцию и тут же долил себе до краев.

— Вы спрашиваете, чем можете нам услужить, мастер Маддердин, так что в ответ на столь учтивый вопрос я спешу поведать вам о нашей беде. И не службы, разумеется, мы будем от вас требовать, а смиренно попросим об услуге, за которую отблагодарим сторицей, — гладко продекламировал Пуффмейстер.

— В таком случае я весь во внимании, — сказал я.

Лекарь дважды пыхнул, покачал головой и надолго поджал губы.

— Вы имели случай познакомиться, мастер Маддердин, как нам донесли, с одним человеком, новым в городе аптекарем, Йонатаном Баумом, — наконец сказал он.

— Совершенно верно. Так и было, — ответил я.

Я не стал объяснять, при каких обстоятельствах мы познакомились, так как догадывался, а в сущности, был уверен, что лекари прекрасно знают историю этого знакомства. Как, вероятно, знает ее и пол-Вейльбурга. А знал бы ее, наверное, и весь Вейльбург, если бы не то, что большая часть жителей занималась уже в основном кашлюхой и другие дела их не волновали. Не столько, впрочем, они занимались самой болезнью, сколько постоянными разговорами о ней.

— Магистр Маддердин, скажу откровенно от имени всех вейльбургских лекарей, что из того, что мы слышим, из того, что мы видим, и из того, что мы предвидим, этот Баум доставит нам всем очень много хлопот.

Ну-ну, значит, у моего бывшего узника и собутыльника были противники не только в собственном цехе, но и среди медиков. И настолько решительные, что пришли жаловаться инквизиторам. Впрочем, как я полагал, дело было не только в жалобе. Но, разумеется, чего именно они хотят, я узнаю через мгновение.

— Однако городской совет выдал ему лицензию на ведение аптеки, — сказал я.

— И неизвестно, зачем! — Пуффмейстер развел руками. — Хватит нам этих аптек и аптекарей столько, сколько у нас сейчас в нашем маленьком Вейльбурге. Что мы, Кобленц? Энгельштадт? Хез-Хезрон? И так наказание Божье с этими аптекарями, а теперь еще одного нам дали на мучение…

— И богатого, к тому же. — Крумм выставил перед собой худой, узловатый палец. — О, какой это каменный дом он себе купил, негодяй, тот, что со львами… Людям в глаза бросает богатством.

— Богатеть — дело, угодное Господу, — сказал я. — Ибо Писание говорит, что житницы человека праведного наполнены будут обильно всякими благами.

— Да пусть у него будет что угодно, и пусть он этим подавится, — великодушно заметил Пуффмейстер и махнул рукой. — Не в этом дело, а в том, что, во-первых, он мог бы богатеть в другом городе, а во-вторых, почему он должен отбирать заработок у нас, бедняжек, которые и так еле сводят концы с концами?

— И какая на нас лежит ответственность, — гробовым голосом вставил Крумм.

Что ж, глядя на бархат, в который они были одеты, и на золотые перстни на их пальцах, я полагал, что это сведение концов с концами не дается им уж так трудно. А что до ответственности, то наши лекари чаще всего считали, что если пациент выздоровел, то это их заслуга, а если же умер, то это ни в коем случае не их вина, а лишь означает, что так хотел Бог. А с Божьими судами ведь нет смысла спорить, а даже такая дискуссия могла бы быть сочтена за грех.

— В чем конкретно провинился перед вами Баум и почему вы приходите с этой проблемой ко мне, а не к городскому совету? — Я на мгновение замялся. — Ах да, у членов совета вы уже были… — догадался я.

— Были, были, — пробормотал Пуффмейстер. — Нас выслушали, не спорю… и объявили, что совет займется нашей жалобой.

— То есть? — Я нахмурил брови.

— Магистр Маддердин, не будем обманывать себя, пройдут целые недели, прежде чем совет, выслушав стороны и проведя расследование, что-либо объявит.

— Или и не объявит, — вставил Крумм.

— В нашу пользу.

— Или не в нашу, — снова отозвался Крумм.

— А нам нужны решения немедленно, потому что, если можно провести медицинское сравнение, то вызванная болезнью боль терзает нас сейчас, и лекарство, эту боль утоляющее, нужно нам немедленно, а данное через несколько месяцев пригодится нам, как мертвому припарка…

Действительно, я знал, что городские советы, не только, впрочем, в Вейльбурге, часто старались не торопиться с вынесением приговоров, надеясь во многих случаях, что дело разрешится само собой, прежде чем придется принимать решение.

— В чем вы обвиняете Баума? — спросил я.

— Он начал продавать сироп, — пояснил Пуффмейстер, — о котором лживо заявляет, что он лечит кашлюху!

— Баум говорил, что этот сироп лечит болезнь? — Я внимательно посмотрел на медика. — Вы лично слышали это из его уст?

Пуффмейстер замялся, смутился и растерялся.

— Сам-то он так не говорил, — неохотно пояснил он. — Но его зазывалы так кричат на улицах.

— И никто теперь не хочет приходить к нам за советом. И не покупает лекарств, которые мы сами приготовили! — развел руками Крумм.

— А эти ваши лекарства лечат? — спросил я.

— Всякое лекарство лечит, — с серьезностью ответил Крумм. — Если не то, что должно лечить, то уж точно что-нибудь другое.

— Верно, — ответил я. — Но лечат ли они кашлюху?

Пуффмейстер почесал щеку и беспокойно зыркнул. Очевидно, ему не очень улыбалось говорить правду, и он немного боялся солгать.

— Мы еще слишком мало знаем о последствиях длительного лечения, чтобы могли дать исчерпывающий ответ, — наконец гладко выкрутился он.

— То есть не лечат, — заключил я и поднял руку, когда медик хотел что-то ответить. — Значит, вы квиты, потому что сироп Баума тоже саму болезнь не лечит, но, как мне донесли, по крайней мере, смягчает кашель и уменьшает боль.

— А теперь он вдобавок начал продавать напиток в своей аптеке, — развел руками Пуффмейстер.

— Напиток, — повторил я и тут же вспомнил разговор с аптекарем.

— Как будто аптека — это какая-то винная лавка. Захудалый трактир, — рыкнул Крумм.

— Назвал он ее «Вкусная вода Баума», и в эту жару люди выстраиваются в длинные очереди к его аптеке. Недостойно, чтобы в месте, где должны продаваться лекарства, рекомендованные выдающимися медиками, продавали какой-то напиток!

— Вдобавок эта его вода очень вкусная! — с возмущением воскликнул Крумм.

— И действительно утоляет жажду, — с сожалением вздохнул Пуффмейстер, наливая себе в кружку очередную порцию кваса.

— Хотя скажу вам также, что вскоре после этого ее снова охотно бы выпил, такой у нее странный вкус. — Крумм покачал головой.

— Может, Баум наложил на нее какое-то заклятие, — пробормотал Пуффмейстер и нахмурил брови.

— Оставим в покое колдовство и заклятия, — приказал я.

В трапезную вошла Хельция, неся поднос с абрикосовым пирогом и тарелки.

— Боже мой, какой аромат, — растрогался Пуффмейстер. — Матушка моя, Царствие ей Небесное, тоже такой пирог нам пекла. Приходилось за детьми следить, чтобы сразу все не сожрали…

Даже мрачный Крумм улыбнулся, увидев пирог, густо усыпанный сочными, солнечными абрикосами.

— Моя родительница обычно пекла вишневый пирог, — вспомнил он.

— Только оставьте что-нибудь, а не все съедайте, — предостерегла Хельция, выходя.

— Не стесняйтесь, господа, — сказал я. — И кушайте на здоровье. Если понадобится, Хельция испечет еще.

Пуффмейстер и Крумм отрезали себе по солидному куску и положили на тарелки. И я, хотя в эти жаркие дни у меня почти совсем не было аппетита, тоже не смог устоять перед очарованием абрикосового аромата.

— Мы ведь не хотим этого Баума погубить, — сказал Пуффмейстер с набитым ртом. — Но раз уж он сам лакомится, то пусть и нам даст немного поклевать.

— Чего бы вы от него хотели?

— Пусть он нам продаст за процент рецепт этой своей воды, — сказал Крумм.

— Так идите к нему и догова… — начал я. — Ну да, конечно. Вы были, и он отказал, — поправил я сам себя.

— Да, были, — вздохнул Пуффмейстер. — Но он нам только в нос посмеялся. И сказал, что раз мы такие умные, то пусть сами по вкусу определим, какой рецепт он применил. — На этот раз медик кипел от возмущения.

— И что? Не удалось? — с сочувствием спросил я.

— Не то чтобы мы не пробовали, — буркнул Крумм.

— Плохое дело, — констатировал я.

— Да уж, плохое, — согласился со мной Пуффмейстер. — И вот так, мастер Маддердин, исчерпав все возможности мирного урегулирования дела, мы приходим к вам. Но заметьте, никто нас не упрекнет в том, что мы не пытались договориться по-хорошему. — Он приложил руку к груди. — Но раз по-хорошему не получилось, то, может, получится иначе?

Ну да, наконец, после двух кружек кваса на брата и половины подноса абрикосового пирога мы добрались до того, с какой целью медики прибыли именно ко мне. Они, должно быть, были в полном отчаянии, раз решились на такой шаг. Что ж, жажда денег ослепляет, а поскольку времена были безумные, то и люди были более склонны к безумным поступкам.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Говорят, Баум отравил воду в кропильнице и… — начал Крумм.

Я решительным движением поднял руку.

— Нет, — твердо сказал я. — Мы не будем в здании Святого Официума повторять клевету, наветы и лжесвидетельства. Я сам, лично, проверил эти донесения, и они оказались лживыми. — Я обвел взглядом обоих медиков. — Полагаю, выдуманными завистливой конкуренцией, — добавил я.

— Это не мы! — крикнул Пуффмейстер, но он был не столько возмущен, сколько прежде всего напуган.

Я кивнул.

— Конечно, не вы, — сказал я. — Абсолютно и ни в коем случае я не подозреваю вас, уважаемые доктора, потому что имею в виду кого-то совершенно другого. Но я бы не желал, чтобы вы становились в один ряд с этим клеветником… — я умолк. — Это определенно пойдет всем на пользу, — добавил я.

Пуффмейстер и Крумм переглянулись.

— Разумеется, разумеется, — сказал первый. — Мы очень рады, что наша святая вера не потерпела ущерба и что эти столь широко, громко и охотно повторяемые обвинения — лишь плод ненавистных умов.

— Злые люди, злые люди… — печальным тоном заметил Крумм.

— Еще кусочек пирога? — спросил я.

— О, с истинным наслаждением, — ответил Пуффмейстер, и его товарищ усердно кивнул.

Я наложил своим гостям по поистине солидному куску, да и сам решил, что соблазнюсь еще одной порцией.

— Небо во рту, — вздохнул Пуффмейстер. — Как вы думаете, если я пришлю кухарку, эта ваша Хельция даст ей рецепт?

— Могу спросить, — сказал я.

— Весьма вам буду обязан. Весьма, — ответил он и приложил руку к сердцу.

Затем он проглотил то, что было у него во рту, запил напитком из кружки и глубоко вздохнул.

— Магистр Маддердин, мы не будем больше злоупотреблять вашим терпением и сердечно и учтиво благодарим вас за то, что вы соизволили нас принять…

— И за угощение, — вставил Крумм.

— Так точно, и за угощение тоже, — согласился с ним Пуффмейстер. — Позвольте только, я осмелюсь…

Он умолк, полез за пояс, после чего вытащил красивый, большой кошель из красной кожи, обшитый золотом. Он тяжело звякнул, когда он положил его на стол.

— Магистр Маддердин, наша конфратерния единогласно постановила, что мы готовы в это трудное время поддержать Святой Официум и усердно трудящихся в ней инквизиторов значительной суммой, — торжественным тоном объявил он. — И мы будем весьма обязаны, если вы соизволите оказать нам эту милость и принять ее.

— Весьма, — заверил Крумм.

— Это очень великодушный жест, — признал я. — Позвольте, однако, спросить, какой услуги ожидает ваше уважаемое общество в обмен на это вот пожертвование? — Я кончиком указательного пальца коснулся кошелька.

— Сущая мелочь, если позволено будет просить… — Пуффмейстер, приблизив большой палец к указательному, показал, о какой незначительной услуге идет речь.

— Просить можно всегда, — ответил я. — Что же это за мелочь?

— Будьте так любезны, — Пуффмейстер сложил руки, как для молитвы, — и арестуйте хотя бы на пару дней этого Баума. Нет, нет, чтобы причинять ему какой-то вред, вовсе нет… — Он замахал руками.

— Никогда! — с возмущением добавил Крумм.

— …а только так, чтобы он немного поумерил свой пыл и захотел с нами разговаривать, — закончил Пуффмейстер вкрадчивым голосом.

Я молчал и внимательно на него смотрел. Он отвел взгляд, а на лбу у него выступили капли пота.

— Всего несколько ночей в камере, — уже тихо сказал он. — Это ведь совсем ничего.

Я еще мгновение не отвечал, и тишина за столом мучительно сгущалась с каждой секундой. Крумм и Пуффмейстер ерзали, словно им под сиденья подложили неприятно кусающихся щипавок.

— Уважаемые доктора, боюсь, вы перепутали Святой Официум с борделем, — сказал я ледяным тоном, а затем резко встал с грохотом стула, а медики чуть не свалились со своих сидений, так они были напуганы. — Ибо только там вы можете купить себе шлюху за мешок золота, чтобы она, оплаченная вами, делала все, что вы захотите! — закончил я уже соответственно язвительным и яростным голосом.

Я небрежным движением сгреб кошелек.

— Убирайтесь, господа, — приказал я. — Пока я не разозлился. А за пожертвование на нужды Инквизиции я вам премного благодарен, — добавил я уже мягче. — Ваши старания будут запомнены.

Оба были бледны, оба были сконфужены, и оба чуть ли не толкались в дверях, лишь бы побыстрее покинуть трапезную. Я не провожал их до выхода, чтобы они увидели и поняли, как я разгневан, но уже из-за порога я слышал тихий, плаксивый голос Пуффмейстера.

— А я говорил, что это плохая идея, говорил. Столько дукатов, столько дукатов, — добавил он еще более жалобно.

— Ну и вышло нам так, что мы съели самый дорогой абрикосовый пирог на свете, — с горькой насмешкой добавил Крумм.

Я улыбнулся своим мыслям, после минутного раздумья решил наложить на тарелку еще кусочек абрикосового пирога. Последний кусочек. В трапезную вошла Хельция, обвела взглядом стол и покачала головой.

— Ну и все сожрали, — с упреком сказала она, а затем повернула взгляд на меня, и ее взгляд смягчился.

— Вкусно? — спросила она.

— На небесах лучше не пекут, — с искренним пылом похвалил я.

Она улыбнулась.

— А вы что на этих докторов так кричали, что я чуть такой не уронила?

— Эх, не стоит и говорить. — Я махнул рукой. — Хельция знает, какие люди бывают надоедливые, как они плетут интриги против ближних…

— Да уж, знаю, — с грустью вздохнула она. — Но вы их прогнали, да?

— Прогнал, — признал я. — А вот, один из этих докторов спрашивал, даст ли Хельция его кухарке рецепт абрикосового пирога, потому что им очень понравилось.

Хозяйка пожала плечами и с упреком посмотрела на меня.

— А я вам на дуру похожа?

Я поднял руки в защитном жесте.

— Да простит меня Хельция, я только спросил.

— На будущее пусть не спрашивает о таких вещах. — Хозяйка с сочувствием покачала головой и все время смотрела на меня с укоризненным упреком. — Ну как можно было даже подумать, что я свой рецепт дам кому попало…

— Хорошо, хорошо, не будем больше на эту тему, — быстро воскликнул я.

Я проглотил последний кусок и поспешно удалился из трапезной. Что ж, должен был признать, что кто задает глупые вопросы, тот сам себе виноват.