Дневник времён заразы

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ ИСЧЕЗАЮЩИЕ СВИДЕТЕЛИ

Я знал, как связаться с представителем тонгов, и, хотя мне не улыбалась мысль о том, что на сей раз это я нуждаюсь в их помощи, а не наоборот, всё же пришлось попытаться с ними договориться. Встречу я назначил в церкви Гнева Господня — не столько из-за святости места, сколько из-за того, что в вейльбургский зной храмы были не только убежищем для молитвы, но и приносили облегчение головам, измученным жарой. А моя голова была измучена до такой степени, что мне даже думать не хотелось о том, как я несчастен, вынужденный выходить на раскалённые улицы, где за несколько мгновений человек обливался потом, а одежда липла к телу. В такие минуты я мечтал лишь о том, чтобы когда-нибудь поплескаться в ледяных альпийских озёрах, глядя на возвышающиеся вокруг заснеженные вершины. Но пока до Альп мне было далеко, а единственное, что я мог сделать в резиденции Инквизиториума, — это охладиться в лохани с колодезной водой или, когда на это не было времени, просто ополоснуться холодной водой из ведра. Тому, кто имел несчастье жить в пекле, мне, вероятно, не пришлось бы объяснять, что такой способ, хоть и весьма приятный, помогал лишь на краткий миг.

Как бы то ни было, внутри церкви было значительно прохладнее, чем на улице, а во время разговора с представителем тонгов я предпочитал, чтобы мой разум не был затуманен жаром. Он явился точно в срок, и это был тот же самый, уже знакомый мне мужчина.

— Приветствую вас, мастер Маддердин. Позволю себе признаться, что в том, что мы снова встречаемся в церкви, я вижу прямо-таки символ нашей превосходной дружбы.

«Боже мой, — подумал я, — если наше знакомство и дальше пойдёт в том же духе, мы скоро будем вместе распевать песни в винном погребке, познакомим друг друга с семьями, а меня пригласят стать крёстным отцом его детей».

— Да будет прославлен Иисус Христос, — ответил я. — Полагаю, что храм, где мы славим имя Господне, — самое подходящее место для беседы таких людей, как мы, — добавил я. — Людей, озабоченных судьбой ближних и желающих сделать всё, чтобы облегчить их горькую долю.

— Прекрасно сказано. — На лице мужчины расцвела сердечная улыбка. Однако взгляд оставался холодным и испытующим.

Помните, мои дорогие, что, когда вы хотите узнать истинные намерения человека, смотрите ему в глаза. Именно они — зеркало души, и хотя это зеркало можно настроить так, чтобы оно отражало ложный образ, сделать это непросто, и не каждый на такое способен.

— Надеюсь, вы согласитесь со мной, что человеческая жизнь — это ценность, которую мы должны защищать, — произнёс я, а он смотрел на меня, не дрогнув и не проронив ни слова. — Разумеется, не любой ценой и не всегда, — добавил я. — Ибо не всякая жизнь и не всякий человек заслуживают того, чтобы мы посвящали своё время и усилия их защите.

— Перейдём к делу, мастер Маддердин, — прервал он меня твёрдым, хотя и вежливым тоном. — Кого мы должны убить?

Я сердечно ему улыбнулся.

— Мне не нужна смерть людей, о которых я вам расскажу, — сказал я. — Мне нужно лишь, чтобы они исчезли. А отправятся ли они в путешествие в соседний город или же на дно реки — это меня уже не интересует, и я не хотел бы на этом останавливаться.

— Учитывая знойный месяц и то, что ничто не предвещает перемены погоды, бросать трупы в реку — не такая уж хорошая идея, как ещё весной, — заметил он.

Я потянулся во внутренний карман. На всякий случай — движением более медленным, чем обычно, хотя я и не думал, что мой собеседник подозревает у меня дурные намерения. Нас связывали дела, в которых мы оба рассчитывали извлечь обоюдную выгоду, а это всегда хороший повод, чтобы хотя бы какое-то время не убивать друг друга. Я достал мешочек и протянул ему на открытой ладони.

— Этот порошок достаточно подсыпать в питьё или еду, — объяснил я. — Он совершенно безвкусен и не имеет запаха, а попав в организм, вызывает конвульсии и почти мгновенную смерть.

— Шерскен, — сказал он.

— Именно. Шерскен. Подозреваю, что у вашего общества может быть к нему доступ, но я подумал, что лучше принести свой, в высоком качестве которого я абсолютно уверен.

Разумеется, ни один злодей не должен был иметь доступа к шерскену (иногда называемому также «порошком инквизиторов»), процесс изготовления которого был тайным, выдача — строго учитывалась и ограничивалась, а незаконное владение каралось смертью. Но, как это бывает в нашем мире, все тайны со временем становятся всё менее таинственными. Так было, к примеру, со знаменитыми флорентийскими зеркалами и хрусталём. Долгие десятилетия Флоренции удавалось хранить секрет их производства (а следовательно, и торговую монополию), пока наконец один из мастеров не сбежал к императорскому двору, и через несколько лет хрустальные мануфактуры появились по всей Европе, а флорентийским властям осталось лишь скрежетать зубами и сыпать проклятиями. Поэтому я не сомневался, что шерскен находится не только в руках Святого Официума. Но, по крайней мере, в той порции, что была у меня, я был уверен — она не подведёт.

Мужчина взял мешочек с моей ладони и сунул за пазуху.

— А теперь позвольте спросить, кем нам предстоит заняться.

Это тоже было характерно, и этого я и ожидал от посланника тонгов. Сначала он принял заказ и лишь потом спросил, о ком идёт речь. Тем самым он показывал, что они способны достать любого. Но так ли это было на самом деле? Смогла бы организация убить архидиакона? А епископа? Полагаю, в первом случае это не составило бы большого труда. Конечно, Касси был очень осторожен, зная, что находится в чужом и враждебном городе, но проблема была в другом. Убив сына епископа, город перевёл бы конфликт, вызванный деловым спором, на путь личной ненависти. Это было бы неверно, и от такого заказа тонги могли бы отказаться. А может, и не отказались бы? Что ж, так или иначе, я не собирался этого проверять. Устранение архидиакона я оставлял на крайний случай. Возможно, я и воспользуюсь этим решением, но точно не сейчас.

— В подвалах ратуши заперты шесть женщин, среди них одна, которую называют Гладкая Финка, а её имя и фамилия — Рудольфина Вайсс, — объяснил я. — Показания этих негодниц бросают тень на одного из порядочных горожан. Я бы хотел, чтобы именно они лишились возможности выдвигать обвинения.

— Шесть, — задумчиво повторил он.

— Вы имеете что-то против числа шесть? — невинно спросил я.

— А их показания случайно уже не занесены в протоколы? — спросил он, проигнорировав мой вопрос.

Пожалуйста, значит, он был осведомлён даже о деталях судопроизводства. Тем лучше. И тем лучше это говорило о тонгах — что они так хорошо подготовлены к разговорам о положении дел в городе.

— Разумеется, занесены, — кивнул я. — Тем не менее, отсутствие свидетелей значительно затруднит дальнейшие обвинения. Мы будем утверждать, что женщин одолели демоны, которые и склонили их к обвинению доброго и уважаемого горожанина. И ещё одно: наш город разумен. Люди поймут, что тот, кто изъявит желание дать показания против мастера Цолля, имеет большие шансы не дожить до утра. Это значительно охладит пыл доносчиков, если таковые найдутся.

Мой собеседник едва заметно улыбнулся, одними уголками губ.

— А по городу мы разнесём слух, и тут я рассчитываю также на ваше общество, что лжесвидетельниц постигла кара Божья. Было бы хорошо, если бы их тела увидело как можно больше людей, и чтобы разнеслась весть о том, как эти трупы выглядят.

— Позвольте, мастер Маддердин… — Он посмотрел на меня с вопросом во взгляде.

— Шерскен причиняет страшную боль, — объяснил я. — Человек умирает в конвульсиях и страданиях. Эта агония так меняет черты лица, что после смерти они становятся ужасающе искажёнными. Это производит огромное впечатление на людей, которые прежде не видели подобного зрелища.

— Понимаю, — сказал он. — Значит, погибнуть должны все? — спросил он.

— Лучше всего — все, — ответил я. — Раз уж они дружили на земле, так пусть и на строжайший Суд Господень отправятся вместе.

— Так и будет, — сказал он.

— Если бы я мог дать совет относительно деталей, — произнёс я, — то прошу учесть, что шерскен действует довольно быстро. Это означает, что симптомы у первой из отравленных могут проявиться настолько стремительно, что это насторожит тех, кто ещё не отведал отравленного яства.

— Разумеется, — ответил он после недолгого раздумья. — Мы будем об этом помнить.

— К сожалению, должен также заметить, что в деле, о котором мы говорим, ключевую роль играет время, — добавил я.

— Работа будет выполнена, — пообещал он. — Так что позвольте, мастер, теперь поговорить об оплате.

— Я буду за вас молиться, — с огромным радушием объявил я.

И вот, пожалуйста, этим заявлением мне удалось сбить его с толку.

— Что, простите? — спросил он.

— Я буду горячо и сердечно молиться не только за успешное завершение предприятия, но и за личное благополучие тех, кто будет его исполнять.

Если бы я думал, что моя наглость выбьет его из колеи надолго, я бы сильно ошибся. Я, однако, и не предполагал, что замешательство моего собеседника продлится долго, и так оно и случилось.

— Я, безусловно, ценю ваше щедрое предложение, мастер Маддердин, — вежливо ответил он. — Но загвоздка в том, что за «спасибо Господу» в нашем грешном мире мало что купишь. Поэтому мы бы предпочли…

Я поднял руку.

— Прошу вас, выслушайте меня, — прервал я его. — Показания Цолля, если их из него выбьют, и дальнейшие обвинения этих женщин могут привести к тому, что многие невинные люди предстанут перед судом архидиакона. Очень многие невинные люди… — Я на мгновение сделал многозначительную паузу. — В том числе и те, кто никогда и ни перед каким судом предпочел бы не появляться, — добавил я с нажимом. — Понимаете?

Он кивнул, и на этот раз выражение его лица было уже озабоченным. Улыбаться ему было не с руки. И очень хорошо, потому что мы пришли сюда не для того, чтобы рассказывать друг другу шутки и хохотать над ними, похлопывая один другого по плечу.

— Вы прекрасно знаете, — продолжал я, — как выглядит работа рядового инквизитора, такого как я. Сегодня я нахожусь здесь, завтра — там; меня переводят туда, куда заблагорассудится моему начальству. В связи с этим судьба этого города меня не особенно волнует. Но вы? Вы здесь живёте и будете здесь жить. Хаос, преследования, а затем нищета, в которую хочет ввергнуть вас Его Высокопреосвященство, лишив город соляной привилегии, — всё это отразится на вас, а не на мне.

Я дал ему время переварить мои слова.

— Именно поэтому я, — я сильно выделил слово «я», — ожидал бы от вас доказательств благодарности за то, что я пытаюсь отвести беду от города. Несмотря на то, что эта беда никоим образом не вредит и не угрожает мне самому.

— Так почему же вы хотите нам помочь?

Что ж, это был, мои дорогие, исключительно неудачный вопрос. Неужели этот человек был не так проницателен, как я считал, или, быть может, внезапный поворот разговора сбил его с толку сильнее, чем я думал?

— Епископ и архидиакон узурпируют права, которыми обладает только Святой Официум, — объяснил я. — Я не хочу смотреть на это сложа руки, но и моя жизнь, и моя судьба от этого не зависят. Если я ничего не предприму, возможно, мои начальники будут разочарованы, но не думаю, что я понесу какие-либо последствия, ведь все понимают, что дело это непростое…

Он медленно кивнул.

— Я передам ваши слова, мастер Маддердин, моим начальникам, а они оценят и решат, в наших ли интересах подобное сотрудничество.

— Только пусть оценивают и решают быстро, — посоветовал я холодным тоном. — Потому что, если проблема не будет устранена немедленно, дела ещё больше усложнятся. А когда дела усложнятся, я оставлю вас всех на произвол судьбы и с любопытством посмотрю, как вы прекрасно справитесь сами. — На этот раз я позволил себе лёгкую улыбку.

Я встал и простился с ним кивком головы и словами «Бог в помощь», после чего перекрестился перед алтарём и вышел из церкви. Были ли у меня угрызения совести из-за того, что я только что отправил на смерть шесть женщин? Мои дорогие, если бы инквизиторы задумывались над каждым цветком, который они растопчут, устремляясь к свету Божьему, у них бы не осталось времени ни на что другое! Мы исходили из того, что если мы привели к смерти невинного, то он в этот самый миг получает в раю награду за свои страдания. А значит, он куда счастливее нас, вынужденных и дальше противостоять злу в этом не лучшем из миров. А если мы стали причиной смерти виновного, то о чём нам жалеть? Так или иначе, как видите, мои дорогие, счёт прибылей и убытков всегда склонялся в сторону прибылей, и потому решения о человеческой судьбе — спасти жизнь или лишить её — я мог принимать без всяких угрызений совести.