Дневник времён заразы

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ДОБРЫЕ ДРУЗЬЯ ИЗ ТОНГОВ

Я был уверен, что этот человек не собирался заставать меня врасплох и не крался ко мне с подобным умыслом. Просто сама его манера передвижения, совершенно инстинктивная, как у хищника на охоте, предполагала, что подкрадывающийся должен как можно дольше оставаться незамеченным. Я увидел его достаточно поздно, чтобы в случае опасности это могло затруднить мне оборону, но и достаточно рано, чтобы он, даже если бы сжимал в руках македонскую сариссу, ещё не смог бы дотянуться до меня её остриём. Но, как вы догадываетесь, любезные мои, это лишь метафора, ибо я не мог себе представить ни одного человека, который сумел бы незаметно проскользнуть с македонской сариссой в руках по улочкам нашего городка, а затем войти с ней в весьма приличную харчевню, где я только что закончил свой обед.

Пришелец подсел напротив, нимало не смущаясь тем, что оказался спиной к залу. «Значит, вас тут двое, — подумал я, — и второй прикрывает твою спину». Но почему же я его не заметил?

— Приветствую вас, мастер Маддердин.

— Бог в помощь, — ответил я.

— Простите, что прерываю минуту вашей задумчивости, но мне велено предостеречь вас об опасности.

А, так вот как, рубил с плеча этот посланник. Любопытно, была ли опасность реальной, или же весть о ней должна была меня напугать, а может, вызвать чувство благодарности за предупреждение? Впрочем, в нынешнем мире инквизиторы всегда в опасности. Мы с ней запанибрата и каждый день в её обществе пьём яд из чаши горечи. Но мы не боимся её, доколе носим доспехи Божии. Доколе препоясываем чресла наши истиною, доколе облекаемся в броню праведности, доколе вера служит нам щитом, а слово Божие — шлемом спасения и мечом духовным.

— Весьма любезно со стороны вашего содружества, — промолвил я. — И я буду искренне признателен, ибо нет человека столь гордого, чтобы не принять руку помощи друга, когда приходит час испытаний.

— Вот-вот, именно так, — согласился со мной посланник тонгов. — Превосходно сказано, мастер Маддердин.

Мы помолчали с минуту: я, глядя на свою наполовину опустевшую кружку, а он — вглядываясь в заляпанную, исцарапанную и покрытую блёклыми пятнами столешницу, словно в этой мозаике изъянов мог разглядеть узор, ускользающий от взора и разумения прочих людей.

— В обители Святой Инквизиции гостит некая девица, — заговорил он наконец. — Я пришёл по её делу.

Это признание было довольно неожиданным. Неожиданным и тревожным.

— Я вас слушаю, — произнёс я.

— Как вам превосходно известно, мастер Маддердин, наше содружество помогает горожанам во многих хлопотных делах, — начал он. — Услуги наши, быть может, и недёшевы, но мы стараемся выполнять их с величайшей точностью и тщанием.

И это, к слову, была чистая правда. Тонги были честны. Если заказываешь труп — получаешь труп. Если у трупа должен быть отрезан язык — у него отрезан язык. А если по какой-то причине заказ не выполнен — тебе возвращают деньги. Разумеется, тонги промышляли не только заказными убийствами. В конце концов, со многими расправами мог справиться и любой уличный головорез с ножом или дубинкой. Тонги же организовывали крупные набеги, поджоги, занимались подделкой документов, а если кого-то нужно было не убить, а лишь запугать, то они весьма убедительно брались за травлю такого человека или его семьи. Конечно, деятельность злодеев процветала прежде всего в больших городах. В Хез-Хезроне, в Кобленце, в Кёльне, в Энгельштадте — именно там билось сердце этой паршивой организации. Но и у нас, как видно, жизнь в ней теплилась вполне отчётливо.

— Буду с вами предельно честен, мастер Маддердин, — сказал он, глядя мне прямо в глаза невинным взором доверчивого бюргера. — К нам обратился представитель значительной персоны с требованием, чтобы эта девица была наказана.

— Архидьякон Умберто Касси, — это был даже не вопрос, а утверждение.

— Не отрицаю, — ответил тот.

— И что вам велели сделать? Похитить её? Убить?

— Нас попросили, — произнёс посланник, делая лёгкое ударение на слове «попросили», — сделать так, чтобы она на всю жизнь осталась изуродованной.

Ну и ну, до чего же мстительной тварью был этот Касси. Впрочем, ничего удивительного: раз уж он воспитывался в Ватикане, то наверняка научился там не только всем мыслимым мерзостям, но и закалил свой нрав так, что творение этих гнусностей не только не вызывало в нём угрызений совести, но и доставляло подлое удовольствие.

— Были какие-то конкретные требования? — спросил я.

— Отрезать нос и язык, — ответил он.

Я кивнул.

— Я искренне ценю этот дружеский и благожелательный жест со стороны вашего содружества, — заключил я.

— Раз уж вы, мастер Маддердин, приютили у себя эту девку, то для моих начальников очевидно, что её жизнь и здоровье — дело для Святой Инквизиции важное. А мы, и это вы наверняка прекрасно знаете, всегда хотим как можно ревностнее служить защитникам нашей святой веры.

Это правда, тонги хотели жить с нами в согласии, да и мы не имели ничего против их присутствия, покуда оно не становилось слишком назойливым. Разумеется, случались мелкие и крупные конфликты, но обычно их старались сглаживать. Поговаривали также, что тонги, собирая дань с горожан, сами платят подать в казну Инквизиции. Было ли это правдой, я не знал наверняка, но считал, что такое положение дел было бы не только логичным, но и послужило бы нашей святой вере. К тому же эта компания, хоть и состояла по большей части из лишённых чести и достоинства, гнусных и жестоких каналий, всё же выполняла и вполне полезную роль, поддерживая в городе некое подобие порядка.

Принял ли я признания представителя тонгов за чистую монету? Ха, любезные мои, я не был бы опытным функционером Святой Инквизиции, если бы поверил, что отвёл от Кинги угрозу. Этот разговор был для злодеев лишь подстраховкой. Они наверняка намеревались исполнить порученное им архидьяконом задание, но после могли бы утверждать, что поступили лояльно, что предупредили меня. А постфактум объяснили бы, что, видимо, Касси, видя, что на них рассчитывать не приходится, нанял кого-то другого. Таким образом, они могли бы и контракт исполнить, и обезопасить себя от моей мести. Хотя, — задумался я на миг, — дело могло быть и в другом. Возможно, тонги не хотели отказывать сыну епископа и приняли заказ, но в то же время не желали навлекать на себя мой гнев нападением на девушку, которой я покровительствовал, а потому и известили меня о намерениях противника. Теперь, как они и ожидали, я буду оберегать Кингу ещё усерднее, а в подходящий момент вышлю её из города. И тогда тонги беспомощно разведут руками, сообщая Касси, что выполнить договор было не в их силах, и вернут ему деньги. Да. Так тоже могло быть. Но для безопасности подопечной Вебера я предпочитал исходить из того, что злодеи всё ещё хотят причинить ей вред. В конце концов, мы, инквизиторы, доживали до преклонных лет не потому, что отличались беззаботностью, наивностью и легковерием. Мы были крепкими сукиными сынами, и эти мелкие разбойники из тонгов могли воображать себя очень грозными, но рядом с нами они были всего лишь стервятниками, терзающими падаль и готовыми в любой миг удрать, стоит лишь рыкнуть на них настоящему льву. Так, крохотные чертенята в цветастых штанишках, как любил называть выдуманных им тварей аптекарь Баум. Разумеется, и этих людей не стоило недооценивать. Ибо помните, любезные мои: спящего, пьяного или неосторожного рыцаря может убить и простой мужик, неумело ткнув ржавыми вилами. Недооценка способностей врага, его силы или упорства — это первый шаг на лёгком и быстром пути к поражению. Я же не мог позволить себе проиграть, и не потому, что мной двигала личная гордыня, а потому, что я был орудием Господним и членом Святой Инквизиции. Допустив своё поражение, я бы поставил под угрозу нашу веру и нашу славную институцию. А этого я ни в коем случае допустить не мог.

— Простите, я задумался, — сказал я. — Но благодарил Бога за то, что в вашем лице он ниспослал мне не только истинного друга, но и достойного человека.

Он попрощался со мной вежливым кивком, встал и направился к выходу. На этот раз я заметил его спутника, того, что прикрывал ему спину, — он поднялся со скамьи через несколько мгновений после моего собеседника. Что ж, признаться, разговор с посланником тонгов несколько отбил у меня аппетит к десерту. Я тоже встал, милостиво велел хозяину записать мой долг на счёт Святой Инквизиции и вышел на улицу. Не знаю, нужно ли упоминать, что я почувствовал. Скажу лишь, что было такое ощущение, будто я шагнул в горячий, нет — в раскалённый котёл. Я прикрыл глаза и подумал, что если эта бешеная погода продержится ещё дольше, то она не только спалит урожай, но прежде всего выжарит людям мозги. Я же чувствовал себя так, словно мой уже начал выплавляться.

Тут же неподалёку я наткнулся на Людвига, который погрозил мне пальцем.

— Я видел, ты обедал в городе. Смотри, Хельция рассердится.

— Тсс-с, — я приложил палец к губам. — Не будем её огорчать.

Шон не успел ответить, ибо в этот миг наше внимание привлёк человек, бежавший посреди улицы. У него была всклокоченная борода, растрёпанные волосы, неопрятное одеяние и глаза, сверкающие безумием. В руке он сжимал длинный, суковатый посох с тремя высохшими отростками, торчащими вверх, словно усики какого-то огромного, давно умершего, окаменевшего насекомого. Он внезапно остановился и уставился на нас.

— Инквизиторы! — вскрикнул он с пылом и восторгом, после чего стремглав бросился в нашем направлении.

Редко кто привечает инквизиторов с таким воодушевлением и столь непритворной радостью, так что мы сразу догадались, что перед нами, скорее всего, человек, чей слабый ум помутился и был охвачен великим безумием (а я что говорил? жара!). Он, конечно, бежал в нашу сторону, выказывая, казалось бы, самую искреннюю дружбу, но мы-то помнили, что у подобных неуравновешенных натур путь от любви до вражды короче, чем прыжок из окна на мостовую. Разумеется, обученные инквизиторы не должны бояться такого сумасшедшего, но какая для нас честь — бороться с ним на улице, на глазах у черни? Я заметил городского стражника, который как раз стоял у харчевни, потягивая что-то из кружки, и подал ему знак. Парень мгновенно понял, что нужно делать, и шагнул вперёд, преграждая бегущему дорогу древком копья.

— Эй! — крикнул он и так махнул древком, что едва не заехал оборванцу по носу. — По лбу схлопотать не хочешь?

Бродяга послушно остановился, однако радостный восторг, рисовавшийся на его лице, ничуть не угас.

— Вы должны меня выслушать! — лихорадочно воскликнул он. — Вы должны меня выслушать и спасти наш город!

— Утром, днём, и ночью тёмной — чёрный плащ спешит на помощь, — полушёпотом продекламировал Людвиг детскую считалочку.

— О, точно, точно! — обрадовался оборванец.

— Говори, — приказал я.

— Знаете ли вы, о достойные мастера-инквизиторы, почему закрыли наш город?

— У нас есть свои подозрения, — ответил я. — Но, полагаю, сейчас мы от тебя всё узнаем, и даже больше.

— На нас нападут враги нашей святой веры, — с ужасом в голосе пояснил он.

— Какие враги? — мягко спросил я, ибо вера наша и впрямь была, несомненно, свята, но врагов у неё было так много, что следовало бы уточнить, о ком именно идёт речь.

Он на миг замер, а его глаза сделались огромными, ещё более блестящими и ещё более безумными.

— Еретики из Пфальца, — прошептал он и тут же начал озираться по сторонам. — Там, там! — вдруг резко выкрикнул он, указывая рукой на погружённый в серую тень закоулок. Он мгновение вглядывался в полумрак, вытянувшись, словно матрос в вороньем гнезде, а потом с облегчением выдохнул. — Нет, это, кажется, просто кот.

— Коты, — медленно произнёс я. — Весьма подозрительные создания, не находишь?

— Оставим котов в покое, — быстро сказал Шон и усмехнулся краешком рта. — Пусть лучше этот человек расскажет нам, о какой же страшной опасности он хочет нас известить.

— Дорогой мой товарищ, не стоит недооценивать котов, — серьёзно предостерёг я и многозначительно поднял руку. — Ибо никогда не знаешь, о чём думает такой кот, кому он служит, где живёт, от кого получает жалованье. Никогда не знаешь, кого и с какой целью он подслушивает, шевеля своими маленькими, острыми ушками. И что самое главное: никогда не знаешь, кому он докладывает о том, что увидел и услышал. Никогда не знаешь, в чьи уши он потом тихонько шепчет во мраке ночи…

— Иисусе, Мария, Матерь Божья Безжалостная! — воскликнул растрёпанный оборванец. — Никогда об этом не думал, мастер-инквизитор. — На его лице отразился неподдельный ужас.

— Хватит о котах! — ещё раз воскликнул Людвиг и посмотрел на меня со значением и укором. — С чем ты пришёл, человек? — холодно спросил он, впившись взглядом в безумца.

Оборванец указал пальцем на стражника и тряхнул головой, потом приложил ладонь ко рту и ещё раз, на сей раз ещё более выразительно, мотнул своей тыковкой.

— Отойди, — приказал я стражнику, и тот широко улыбнулся, демонстрируя нам, что его зубы сохранили поистине идеальную симметрию. И слева, и справа, и вверху, и внизу они были одинаково чёрными и раскрошившимися.

— Ну, говори теперь, — обратился я к безумцу, когда страж отошёл.

— Еретики роют подземный тоннель, — выпалил он на одном дыхании.

А вернее, даже не на одном дыхании, а так, словно эти четыре слова были одним-единственным, слившимся и сплетшимся в «еретикироютподземныйтоннель». Безумец так быстро обводил всё бегающим взглядом, будто ожидал, что земля вокруг нас вот-вот разверзнется и откроется лаз, полный еретического войска.

— Наш город закрыли для того, чтобы никто в мире не заметил, как они выйдут из этого тоннеля. — На сей раз он говорил уже на удивление дельным и отчётливым голосом. — А когда они захватят Вейльбург, то сразу — хоп! — он сделал такое резкое движение руками, что весь пошатнулся. — Начнут строить новые тоннели к другим городам.

— От Вейльбурга до границ Пфальца миль двести, — сказал я.

— С гаком, — вставил Шон.

— Думаете, они смогли прорыть такой длинный ход? — спросил я.

— Смогли, смогли! — горячо воскликнул мужчина, а затем добавил покровительственным тоном: — Конечно, смогли! О, вы их не знаете так хорошо, как я, и не ведаете, на что они способны!

— Мы не пренебрегаем вашим сообщением, — заявил я. — Скажите лишь, будьте любезны, одно: каким образом вы узнали об этом тоннеле?

Он снова быстро огляделся, а потом вжал голову в плечи.

— Я их слышу, — тихо признался он.

— Слышите, как они роют тоннель? — на этот раз заинтересовался Людвиг.

Безумец ревностно закивал.

— Именно так. По ночам я слышу такое «бум! бам! бац! трах!», что у меня чуть голова не лопается! — внезапно закричал он таким пронзительным голосом, что мне показалось, будто сейчас лопнет что-то у меня — может, и не голова, но уши уж точно.

— Должно быть, это неприятно, — с сочувствием признал я.

— Я иногда их и вижу, — на сей раз он снова шептал. — Вижу, как они шмыгают под стенами домов, как прячутся в толпе, как тихонько таятся за деревьями, как высовывают из воды в реке и каналах одни лишь глаза, следя за каждым нашим движением. — Он крепко сжал пальцы обеих рук. — Они повсюду, говорю вам, эти мерзкие шпионы из Пфальца. — Он заметно вздрогнул. — Они как крысы. Как грязные крысы. — Внезапно он вытянулся в струнку. — А что, если это они принесли нам заразу? — вскричал он сдавленным голосом. — Что, если они только и ждут, пока вымрет цвет жителей нашего города, и тогда вползут сюда, чтобы забрать у нас всё, что есть?

— Да, для некоторых это была бы изрядная неприятность, — с улыбкой заметил Шон.

— Может быть и хуже. — Я посмотрел на мужчину. — Ибо что мы станем делать, если этих шпионов нельзя будет отличить от настоящих вейльбуржцев?

Это на мгновение сбило его с толку. Он нахмурил брови.

— То есть как?

— Подумайте. Может, эти шпионы с помощью колдовства умеют так изменять свои лица, что вы думаете: «О, вот идёт мой сосед». А это уже вовсе не ваш сосед. — Я многозначительно помахал указательным пальцем. — Это гнусный и опасный шпион из Пфальца, который принял облик вашего соседа и пристально за вами наблюдает! — Я прищурился. — Обдумайте то, что я вам сказал. И будьте осторожны.

Вы, конечно, можете спросить, любезные мои, какой был смысл в разговорах с сумасшедшим, что путается под ногами на улице и выдумывает небылицы. Что ж, правда в том, что инквизиторы настолько любопытны к миру и людям, что готовы слушать даже безумцев. Ибо у безумцев тоже есть свои истории, которые для того, кто умеет отделять зёрна от плевел, могут неожиданно оказаться полезными. И даже из бессвязной болтовни, из сумасшедшего бреда намётанное ухо может выхватить сведения, которые пригодятся в мире реальном, а не только в мире иллюзорных фантазий. Кроме того, ум некоторых безумцев подобен влажной глине, и умелые пальцы могут вылепить из такого материала всё, что угодно, дабы он хоть недолго послужил целям ваятеля. И хотя эта хрупкая форма обычно держится недолго, порой этого оказывается достаточно, чтобы она выполнила возложенную на неё задачу.

— Вы были с этими грозными вестями у ратманов в ратуше? — спросил я.

Он сильно скривился, а потом наклонился к нам поближе.

— Ратманы с ними в сговоре, — прошептал он.

— Серьёзное обвинение. — Я улыбнулся и подмигнул Людвигу. — И каким же это образом вы в этом убедились?

— Они сказали, — он ещё больше понизил голос, — что если я буду беспокоить горожан подобными глупостями, то меня запрут в подземелье с другими сумасшедшими.

— Они назвали вас сумасшедшим! — с негодованием воскликнул Шон. — Ну, это уж слишком! Просто неслыханно! Вас, порядочного горожанина!

— Хорошо, довольно об этом, — велел я. — Идите теперь и бдительно наблюдайте. — Я поднял палец. — Никому не говорите о своих подозрениях, чтобы не предупредить вражеских шпионов. Наблюдайте и запоминайте. А когда придёт время, тогда… — я сжал кулак так, что хрустнули костяшки. — Мы всеми займёмся как следует…

Он смотрел на меня, и я видел, как тяжёлые жернова его разума пытаются перемолоть мои слова.

— Помните, что с сего дня вы — тайное оружие в руках Святой Инквизиции, — твёрдо и с нажимом произнёс я. — И не подходите к нам больше, чтобы никто не узнал, чтобы никто даже не заподозрил, что мы работаем вместе во имя Бога и для счастья граждан Вейльбурга.

Это, похоже, убедило бородатого безумца, ибо он лишь выкрикнул: «С Богом!», после чего демонстративно зашагал прочь, посвистывая и делая вид, будто он нас и не знает, и не обращает на нас никакого внимания.

— Он же так кого-нибудь убьёт из-за твоих шуток, — буркнул Шон.

Я вздохнул.

— Что поделать, — сказал я. — Будем лучше благодарить Бога, что живём в нашей благословенной Империи, где подобные люди попадают в подземелья или приюты для умалишённых, либо бродят по улицам, где над ними потешаются сорванцы. Но ты только представь, что мы могли бы жить в такой стране, где подобный человек стал бы городским ратманом. Или депутатом Ландтага.

Шон разразился сердечным смехом.

— В такое я бы ни за что на свете не поверил, — сказал он, искренне позабавившись. — Ибо, как ты знаешь, я невысокого мнения о многих людях и их умственных способностях, однако мысль о том, что подобного свихнувшегося шута можно было бы избрать на важную должность, даже мне кажется столь чудной и невероятной, что просто невозможной…

Уже в стенах Инквизиториума я поделился с Генрихом и Людвигом вестями, что принёс мне посланник тонгов. Обоих моих товарищей опечалила новость о том, что за похищение и увечье Кинги назначена награда, а Хайдера, который, очевидно, питал к девушке слабость, это ещё и разозлило.

— Что за скотина! — рыкнул он. — Уж я бы его проучил. — Он сжал кулак и стукнул им по столешнице.

— Всему своё время, — сказал я. — Ещё настанет миг, когда добродетель и справедливость восторжествуют. Сейчас же я размышляю лишь о том, стоит ли лишний раз пугать девушку и рассказывать ли ей о том, что я сегодня услышал.

— Определённо, да, — твёрдо произнёс Людвиг. — В её случае страх — это ценность, которую невозможно переоценить.

Хайдер молча кивнул.

— Рад, что наши выводы движутся в одном направлении, — подытожил я.

Я и сам считал, что для большинства людей страх — это якорь, удерживающий их в безопасной гавани, на поверхности жизни. Ослабь этот якорь, и человек выйдет в воды столь широкие и бурные, что избежит гибели, лишь будучи одарённым исключительными способностями и силой. У Кинги не было ни того, ни другого. Она была чувствительной, хорошо воспитанной девушкой, проведшей детство под опекой доброго приходского священника, а затем получавшей образование под присмотром благочестивых монахинь. К столкновению с Касси и его людьми она была готова ровно в той же степени, что и мотылёк — ко встрече с подкованным сапогом.

Кинга сидела на полу и играла с мальчиком. У неё были длинные, тонкие пальцы, которые она умела изгибать так, что они сплетались и расплетались в причудливую фигуру, на первый взгляд, совершенно немыслимую.

— Вот трубочист по лесенке шагает, — медленно говорила она и вдруг совершала этот странный жест, после которого её сплетённые ладони полностью меняли форму. — Фигли-мигли, и он в трубе исчезает! — быстро заканчивала она под аккомпанемент детского смеха. — Малышу нравится, а вам, мастер-инквизитор? — спросила она, не оборачиваясь ко мне.

Что ж, я вошёл тихо, а потому подумал, что это весьма хорошо, что даже во время игры она настолько бдительна, что ведает, что творится у неё за спиной.

— Нам нужно поговорить, — объявил я и сел на стул.

Она бросила на меня быстрый взгляд.

— Давайте поговорим, — согласилась она.

Я видел, как она осторожно складывает пальчики ребёнка, чтобы показать ему, как проделать фокус, который только что продемонстрировала сама.

— Архидьякон нанял людей, чтобы причинить тебе вред, — произнёс я.

Её ладони замерли. С минуту она молчала.

— Что это значит… на самом деле? — спросила она безжизненным голосом.

— Это значит, что ты больше не будешь в безопасности в нашем городе, даже когда Касси уедет, — объяснил я. — Может быть, когда-нибудь… — я пожал плечами. — Но уж точно не скоро.

Она взяла малыша на руки и отнесла на кровать.

— Побудешь тут один немного, хорошо? — спросила она мягким голосом и, потянувшись к шее, расстегнула цепочку с молодым месяцем. — Смотри, какая красивая игрушечка… — Она покрутила талисманом и подала его ребёнку.

Подойдя ко мне, она примостилась на стуле напротив.

— Я буду сидеть в доме священника и в церкви. Я оттуда ни на шаг не отойду, — пообещала она, прижав руку к груди.

— Не думаю, что это сильно поможет, — покачал я головой. — Здесь я могу держать тебя до тех пор, пока не вернётся моё начальство. Ибо не думаю, что они согласятся на присутствие молодой и красивой девушки среди инквизиторов.

— Я могу убирать, готовить, женские руки всегда пригодятся, — быстро проговорила она.

— У нас есть экономка, которая не только весьма почтенна, но и обладает тем достоинством, что стара и безобразна, — изрёк я. — И, полагаю, начальник нашего отделения не захочет ничего в этом отношении менять.

Кинга была слишком хороша собой, чтобы безопасно находиться в обществе инквизиторов. И не из-за её собственной безопасности, ибо я полагаю, что рано или поздно её, скорее, начали бы баловать. Она не могла жить с нами потому, что инквизиторы могли бы начать соперничать за её прелести и благосклонность. А мы должны были составлять единый кулак, а не походить на растопыренные пальцы. Ибо такие пальцы слишком легко сломать.

— Так что же мне с собой делать? — спросила она грустным и испуганным голосом.

Она снова обхватила себя руками за плечи — жест, который, как я заметил, она всегда делала, когда была напугана.

— Я обдумаю это, — ответил я лишь, ибо что ещё я мог пока сказать. — Я предостерёг тебя об опасности, чтобы ты была ещё осмотрительнее. Ибо не дай Бог, чтобы ты по какой-либо причине покинула это здание. Здесь никто не посмеет причинить тебе вреда, никто тебя отсюда не похитит. Но стоит тебе выйти за порог — и я не ручаюсь за то, что случится.

Она кивнула.

— Даже если здесь случится пожар и мне будет суждено сгореть заживо, я и шагу не сделаю, — пылко пообещала она.

— Ну-ну, я бы предпочёл, чтобы ничего подобного никогда не случалось, — скривил я губы.

После, услышав слова девушки, я на мгновение задумался, размышляя, осмелился ли бы кто-нибудь на столь преступную дерзость, как поджог резиденции Инквизиции. В обычные времена — конечно, нет, но времена у нас сейчас были не обычные. Тем не менее, даже теперь, в эпоху эпидемии, блокады и города, пульсирующего страхом и гневом, я не мог себе представить, чтобы кто-то отважился на столь греховное деяние. Не говоря уже о том, что в эту кошмарную жару, когда всё уже много дней как высохло на щепку, пожар мог бы быстро охватить целый квартал. Но, впрочем, о таких последствиях поджигатели, как правило, не задумываются.

— Если тебе что-нибудь понадобится, спустись на кухню или в кладовую, — сказал я, вставая.

— Вы не запираете кладовую на ключ?

Я пожал плечами и улыбнулся.

— От кого? От нас самих?

Затем я открыл дверь и, уже стоя на пороге, добавил:

— Бери всё, что нужно тебе или ребёнку. Инквизиция от этого не обеднеет.

— Почему вы так добры ко мне? — внезапно спросила она, прежде чем я успел выйти.

— Почему я тебе помогаю? — переспросил я.

Она едва заметно кивнула, всё так же пристально глядя на меня.

— Мне не следовало бы этого говорить, но твой настоятель, твой опекун, был… он должен был стать инквизитором, — объяснил я. — А мы всегда заботимся о тех, кто, пусть по разным причинам и не стал одним из нас, но сохранил о Святой Инквизиции добрую и благодарную память.

Она даже рот раскрыла от изумления.

— Священник должен был стать инквизитором? Боже мой! Я совершенно… совершенно… не могу его таким представить, — произнесла она, удивлённая и сбитая с толку.

— Он, по-видимому, тоже не мог, — согласился я с ней, после чего кивнул ей и закрыл за собой дверь.

После полудня пришло письмо. Оно было скреплено печатями Святой Инквизиции, и я со всей тщательностью проверил, не сломаны ли они, не нарушены ли каким-либо образом. Сам документ был написан шифром, известным каждому инквизитору. Система была несложной, но всё же служила неплохой защитой от посторонних глаз. Конечно, я был уверен, что при многих дворах шифр инквизиторов давным-давно взломали. Нас это не особенно беспокоило, поскольку в тех случаях, когда требовалось передать сведения исключительной секретности, использовался шифр куда более замысловатый, чтение которого даже для самих инквизиторов (а ведь мы-то знали, как его читать) представляло проблему и требовало немало времени.

Я проверил и дополнительные знаки защиты, которые должны были уверить меня в подлинности документа. Так, если письмо было датировано двенадцатым днём месяца, как в этом случае, то в нём должно было присутствовать выражение «среди сотрапезников», а если это был июль, то дополнительно оно должно было содержать оборот «Дух Господень наполняет землю». Все эти слова в документе присутствовали, так что у меня не было причин сомневаться в его подлинности. Каково же было его содержание? Содержание оказалось столь ошеломляющим, что я перечитал письмо дважды, во второй раз очень внимательно, пытаясь понять, не упустил ли я чего-нибудь. Затем я сложил лист вчетверо и глубоко задумался. В письме мне отдавалось безоговорочное повеление сдать командование Генриху Хайдеру, а самому покинуть Вейльбург и отправиться в Кобленц. Исполнение этого приказа означало, что в городе, терзаемом эпидемией да вдобавок испытавшем на себе ещё более грозное, чем эпидемия, нашествие папистов, останется лишь двое инквизиторов. Вместо того чтобы прислать нам подкрепление, нас решено было ещё более ослабить. В чём заключался этот замысел? Этого письмо, конечно, не объясняло, да и с какой стати начальству объяснять свои решения рядовому инквизитору?

Скрипнула дверь, и в кабинет вошёл Шон.

— Хельция уже приготовила ужин, если захочешь поесть с нами, — сообщил он.

Я посмотрел на него и помедлил. Наконец сказал:

— Прошу тебя, войди. Я хочу, чтобы ты кое-что увидел.

Он кивнул, не выказав удивления, и сел на стул напротив меня.

Я подал ему документ.

— Если я не ослеп и не вконец отупел, то письмо не подделано и не фальсифицировано. Я также нагрел его над пламенем свечи, чтобы проверить, нет ли там тайного послания. Но нет, не было.

Шон внимательно осмотрел документ. Я заметил также, что он взглянул на дату, а затем пробежал письмо глазами в поисках ключевых слов.

— Думаю, ты и не ослеп, и не отупел, — заключил он. — Содержание этого приказа поразительно и удручающе, но он, несомненно, подлинный. — Он на миг замялся. — Хотя, вероятно, мы оба предпочли бы, чтобы это было не так.

Он сложил лист вчетверо и пододвинул ко мне.

— Когда ты покинешь город, Касси воспримет это как капитуляцию Инквизиции, как отступление, — констатировал он. — Он больше не будет с нами считаться.

У меня были схожие сомнения и мысли. Иногда бывает так, что изъятие из пирамиды одного-единственного камушка приводит к обрушению всей конструкции. Архидьякон обретёт уверенность в себе и будет безжалостно осуществлять свой план, а мои товарищи — наоборот. Они почувствуют себя покинутыми. Потеряют желание сражаться до последнего, раз уж наше начальство само показывает, что эта борьба его не волнует. А Кинга? Что станет с Кингой, когда она лишится помощи единственного человека, который, я даже не знаю, смог ли бы её защитить, но по крайней мере мог и хотел попытаться это сделать?

— Я размышляю над этим приказом, — произнёс я.

— Размышляешь, — как эхо, повторил Людвиг.

Я кивнул. Мы оба знали, что ремесло инквизитора принуждало к послушанию начальству, но в то же время в кризисных ситуациях давало огромные возможности для принятия самостоятельных решений. Правило было одно: если благодаря твоей самостоятельности и инициативе Святая Инквизиция получала выгоду, на то, что ты не проявил беспрекословного послушания, закрывали глаза. Но если эта самостоятельность и инициатива приводили к ущербу или были вызваны глупостью либо низменными побуждениями, тогда наказание могло быть весьма неприятным. Более или менее, в зависимости от степени проступка.

— Возможно, добро Святой Инквизиции всё же требует, чтобы я, не оспаривая несомненной правоты этого приказа, его исполнение отложил на время, — заметил я. — Пока дела так или иначе не прояснятся.

Шон кивнул.

— Это твоё решение, и я не могу тебе ничего советовать, — сказал он. — Наше начальство, отдавая приказы в Лимбурге или Кобленце, несомненно, руководствовалось высшими интересами Святой Инквизиции. — Затем он на мгновение умолк. — Вот только этот интерес, похоже, выглядит несколько иначе с точки зрения нашего Вейльбурга, — добавил он.

Трудно было не согласиться с подобным умозаключением.

— Пусть тогда будет так, — сказал я, — что человеку, который должен был провести меня через стены, я передам не себя самого, а письмо… Письмо, в котором сообщу, что не могу оставить дела, коими занимаюсь, ибо это повлечёт за собой огромный ущерб. Но немедленно, — я многозначительно подчеркнул это слово, — немедленно, как только это снова станет возможным, я буду готов покинуть Вейльбург.

Шон развёл руками.

— Нам бы тебя недоставало, Мордимер, — сказал он. — И в таком утверждении нет никакого преступления. Но принимаешь ли ты благоразумное решение и можно ли будет его защитить в будущем — этого, увы, я не знаю…

С этим утверждением я тоже был согласен. Одному Богу известно, как отнесутся к моему решению наши начальники. Вероятно, это будет во многом зависеть от того, принесёт ли моё неподчинение вред или же, наоборот, выгоду.

— В древней Спарте гоплит, который в пылу битвы вырывался из строя товарищей, карался смертью, — добавил ещё Людвиг. — Какую бы выгоду ни принёс его порыв.

— Ну, утешил, — рассмеялся я и встал, отодвигая стул.

К счастью, Инквизиция не была склонна к применению столь суровых кар, как смертная казнь. Честно говоря, я слышал о таких случаях, но они касались лишь явной измены. Сговора с колдунами или демонами. Если инквизитор изменял Святой Инквизиции и служил папистам или вельможам, раскрывая секреты или предупреждая подозреваемых, его также казнили. Но, во-первых, такие неприятные дела случались крайне редко, а во-вторых, проблему обычно решали тихо и в белых перчатках.

— Ты собираешься рассказать Генриху, о чём мы сейчас говорили? — спросил Людвиг уже в дверях.

— Не вижу препятствий, — ответил я. — Тем более что вас это дело никак не касается. Это моё самостоятельное решение, за которое вы не несёте ответственности. — Затем я улыбнулся. — К тому же Генрих должен быть мне благодарен, ибо командование нашим отрядом Инквизиции, которое должно было на него свалиться, в нынешних обстоятельствах — не что иное, как поцелуй смерти.

Инквизиторов учат также в общении с людьми уметь создавать видимость, но Генрих, когда мы сообщили ему о моём решении, совершенно точно улыбнулся широко и искренне.

— Поверьте мне, командование отрядом в той ситуации, что сложилась сейчас, — это последнее, чего бы я себе желал. И слава Богу, что этой чести, — он произнёс это слово с явной иронией, — удостоился Мордимер, а не я.

Затем он посмотрел на меня уже серьёзно и добавил:

— Хотя я не уверен, что ты поступаешь правильно, отказываясь выполнить столь ясный приказ.

— О, я, Боже упаси, ни от чего не отказываюсь, — я поднял руки в защитном жесте. — Я лишь уведомляю, что его исполнение в столь короткий срок невозможно…

После мы спокойно поужинали, не возвращаясь больше ни к этому делу, ни к другим хлопотным и неприятным темам, а стараясь уделить внимание поистине вкусной еде, которую приготовила для «своих мальчиков», как она нас называла, наша добрая Хельция.

А поздним вечером я зашёл ещё раз в кабинет и увидел, что за столом, освещённые мерцающим светом свечей, сидят Людвиг Шон и наш молодой канцелярист. Людвиг диктовал что-то вполголоса с листа, который держал в руках.

— Чем это вы интересным занимаетесь? — поинтересовался я.

Инквизитор оторвал взгляд от документов.

— Подойди, Мордимер, если у тебя есть минутка, и узнаешь нечто, может, и не особо важное, но определённо занимательное, — пригласил он лёгким тоном.

Что ж, в эти мрачные времена любая минута развлечения могла поднять человеку настроение, а по голосу Людвига я понял, что он как раз хочет поделиться со мной чем-то забавным. Я подошёл к ним.

— Мы получили донесение, что группа горожан основала некоего рода содружество, или, может, лучше сказать — клуб, — улыбнулся Шон.

— Судя по твоему тону, это не тайный заговор, направленный против нашей святой веры, — сказал я.

— О, определённо нет, — с улыбкой ответил он. — Они назвали себя «Братья-Кашлюхи», — добавил он.

— Кашлюхи, — повторил я и покачал головой. — Очень мило. Чем они занимаются, кроме, как я полагаю, кашля?

— Они считают, что в кашле нет ничего дурного, поскольку он не только улучшает тембр голоса, — Людвиг для пробы откашлялся, — но и очищает лёгкие и горло от испорченного воздуха. Следовательно: чем чаще кашляешь, тем свежее и здоровее твоё тело.

— Ну хорошо. На здоровье. Почему мы этим интересуемся?

— Члены этого содружества узнают друг друга по тому, что кашляют в знак приветствия и прощания, а также покашливают во время разговора, непременно отворачиваясь от собеседника, чтобы испорченным воздухом не заразить другого, — вставил канцелярист.

— Это благородно с их стороны, — признал я. — Но я по-прежнему не понимаю, зачем вы, собственно, этим занимаетесь.

— Я составляю список, Мордимер, — уже серьёзным тоном произнёс Шён. — Список всевозможных странностей, что народились в нашем городе за последние недели.

Я кивнул.

— Очень мудро, — изрёк я. — Никогда не знаешь, в какую дьявольщину может переродиться с виду невинный обычай или мода. Когда закончишь, я с огромным удовольствием ознакомлюсь с твоими описаниями.

— Буду пополнять каталог по мере поступления сведений, — пообещал он.

Я уже не раз говорил, что Святая Инквизиция интересуется не только преступлениями, злодеяниями против Бога и нашей святой веры, но и объединяет людей, любопытных к миру и своим ближним. Таковы уж мы, инквизиторы. Как иные собирают самоцветы или монеты, так мы терпеливо накапливаем знания о поступках и помыслах наших сограждан. Даже если нам никогда не доведётся ими воспользоваться. Ибо лишь наблюдая за миром и зная нравы ближних, мы можем действенно защищать их от окружающего и осаждающего их зла. А к тому же, если нам мог пригодиться донос соседа о том, что мать каноника Шпайхеля держит столько котов, что вонь от их мочи не даёт житья соседям, — благодаря чему мы и узнали, что у каноника Шпайхеля вообще есть мать-старушка и где она живёт, — то это означало, что в подходящий момент может пригодиться любой, самый, казалось бы, ничтожный обрывок сведений. А ведь именно эти сведения о привязанности каноника к матери, скорее всего, и спасли жизнь и здоровье многих жителей Вейльбурга. Другое дело, что самого каноника они свели в могилу, но то были издержки, которые мы готовы были понести, и та жертва, на которую мы были готовы. К тому же на похороны Шпайхеля мы отправили венок исключительной красоты.